Обреченные (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena" - Страница 8

- Лучшей из всех, – с запалом сказал юноша, - а вы – единственная женщина в нашей семье, и я не позволю астрелю совершить свое правосудие без приказа отца. Если вам нечего мне дать, я поеду и так, и тогда, скорей всего, не вернусь обратно.

Как же он похож на Аниса. Тот же запал, те же речи. Приподнялась на носочки и перебросила через решетку волосы.

- Отрежь прядь, скажи, что я отдала ему часть его одержимости. Девочка-смерть просит жизни для ее брата. Но я не обещаю, что это поможет.

- Поможет… я знаю, что поможет, иначе никогда не пошел бы просить о чем-то врага, которого без сожаления убью при другой встрече на поле боя.

Когда он растворился в темноте, я сползла по каменной стене на пол и закрыла глаза. Мне было невероятно хорошо…впервые хорошо за все эти страшные месяцы после смерти моего сына. У меня появилась надежда. Нет, не на лучшее. Не на светлое. После того, как теряешь единственного ребенка от любимого, вера в светлое, скорее, была бы похожа на помешательство. У меня появилась надежда, что я все же увижу Рейна.

С первыми лучами за мной пришла стража, они связали мне руки и потянули за собой на длинной веревке, стянув с головы капюшон и платок, отобрали тулуп и сапоги. Сколько раз за последнее время меня вот так тащили сквозь толпу, зудящую от ненависти, как саананский улей пчел? Только самое страшное, когда тебя через толпу своих тащат, когда видишь среди них знакомые лица. Астрелей, стражников и воинов, некогда служивших отцу и мне, отданных на охрану храма Одом Первым.

А сейчас они же ведут меня к эшафоту из бревен и набросанных конусом сухих веток вокруг столба. На земле очерчен круг и пятиконечная звезда. Говорят, он сдерживает злые силы, когда горит шеана. Меня подтащили к столбу и толкнули на землю, заставляя кланяться палачу в астрельской рясе и маске-колпаке с пятикнижьем в руках. Я рассмеялась так громко, что стихли разговоры.

- Какую из строф ты прочтёшь, палач? Или астрель? Как можно быть тем и другим одновременно?

Он не ответил, видимо, разговоры со смертниками не входили в его обязанности, а может, боялся, что я своими речами совращу его.

- Верные и богобоязненные жители Нахадаса, страшная напасть пришла к нам, и не видно ей ни конца, ни края…, - голос Даната эхом разнесся по площади, а меня схватили и поставили к столбу, выкручивая руки назад, завязывая и закручивая в тугой узел веревки. Все в толстых перчатках и боятся нечаянно меня коснуться, – На нашу землю обрушились болезни и дикий холод, голод и нищета. Обычно так наказывает Иллин грешников и отступников. «Но мы не грешили», - скажете вы. Да! Мы не грешили! Мы были верными и послушными воле Всевышнего, но в доброте нашей мы укрывали у себя под носом ересь и самый отвратительный порок под маской благодетели! Саанан проник даже в велиарскую семью и отравил нечестивым ядом душу ниады, невесты Иллина, неприкосновенной. Отравил ее душу, и стала она шеаной, во всем ему преклоняющейся, отдающей ему свое тело, когда он вселяется в валласарского монстра, убивающего наш народ, истребляющего добро. Она! – ткнул в меня пальцем, - Она творила с ним мерзости и понесла от него! Ниада позволила осквернить свое тело, и валлассар не сгорел. Что это, если не колдовство!? Но ее ребенок умер. Потому что грех карается свыше! Шеана не угомонилась и убила гонца, который принес ей вести о проклятом лассаре!

Веревка впилась мне в шею и в грудь, сдавила ребра.

- Она наша велиария, - крикнул кто-то с толпы, - она не может быть шеаной!

- Она напоила его своей кровью, и бедняга умер в страшных мучениях, а она утянула его душу. Это видел Зарин своими глазами

- Да-да! Я… я видел. Истину говорит Его Святость! – крикнул старик.

Палач медленно поджег факел и покрутил в руках. Тяжело дыша, я смотрела в толпу, ища лица, искаженные от ярости и презрения, но не видела. Люди не рукоплескали Данату и не выкрикивали мне свои проклятия.

- Она носила хлеб нашим больным и молилась за наших умирающих детей. Входила туда, куда никто не мог войти.

- Кто знает зачем? – крикнул Данат, - Может, она забирала их души для Саанана? Может, она пожирала их плоть? Ведь она до сих пор не заболела! Властью, данной мне самим Одом Первым и великим Иллином, я приговариваю эту женщину к смерти через сожжение!

- Пусть Од Первый казнит ее лично! Не нам судить велиарию и ниаду Иллина!

Толпа начала зудеть снова, двигаться в сторону столба. Несколько бедняков в потертых тулупах и дырявых ботинках размахивали руками и палками. Я даже не заметила, что народа стало больше – пришли люди из деревень.

- Не дадим сжечь! Не дадим ниаду! Она сына моего выкормила молоком козьим! Жену на ноги поставила.

- И мою мать!

- И моего брата!

Я смотрела на людей и чувствовала, как учащается дыхание и слезы наворачиваются на глаза. Люди выходили на площадь, отгораживая меня от палача с факелом, закрывая собой, размахивая палками и кулаками.

- Как вы смеете мешать правосудию божьему? Перечить мне, Верховному Астрелю?!

- Мы дождёмся Ода Первого, пусть он приказ отдает! Она нас кормила из запасов и пожертвований Храма, тогда как вы, Ваша Святость, отдали приказ эти пожертвования с нас собрать, и мы начали умирать с голода!

- Схватить богохульника и выпороть! Двадцать плетей! Она околдовала их! Они не ведают, что говорят – поджигай, палач!

Парня, который посмел перечить Данату, схватили стражники и ударами повалили в снег к моим окоченевшим ногам. Они били несчастного тяжелыми сапогами с железными набойками, не давая подняться, и меня тошнило от звука глухих ударов и сдавленных стонов смельчака, посмевшего вступиться за свою велиарию, а потом они взяли истекающего кровью парня под руки и потащили в сторону темниц, но он успел схватиться за подол моей рясы окровавленными, сломанными пальцами и поднести материю к губам.

- Да храни вас Иллин, наша деса. На все его воля! Любит вас народ…молиться за вас будет! И я буду! Вы мать мою от голодной смерти спасли!

И по моим щекам потекли слезы…вспомнила, как песню пели воины мои, когда их казнили в Валласе. Как от баордов собой закрывали...и дышать стало легче. Жить захотелось.

Палач снова взялся за факел, как вдруг со стороны города показался всадник:

- К нам приближается войско! Скоро достигнет ворот Нахадаса!

Сердце пропустило несколько ударов и болезненно сжалось – пришел. Он пришел…с ума сойти…успел! Обессилев, повисла на веревках, всхлипывая и пытаясь сделать вздох полной грудью.

- Остановите казнь – Маагар дас Вийяр приближается к воротам и требует освободить велиарию Лассара приказом Ода Первого.

Разочарованный стон срывается с моих губ, и я вижу, как перекосилось от страха и ярости лицо Верховного Астреля. Как оно вытянулось и расширились глаза. Как перевел взгляд на меня, а потом на палача и громко отдал приказ развязать веревки. А у меня началась истерика - я хохотала, словно безумная, представляя, как Данат будет трястись перед моим отцом, пытаясь оправдаться, и как я лично сдеру с него кожу! Жирная тварь, я обещала тебе, что живого места не оставлю – Одейя дес Вийяр всегда держит свое слово. Я ему этого не сказала, но он прочел в моем взгляде, полном триумфа, когда веревки упали в снег и я спустилась с помощью людей с эшафота. Кто-то накинул мне на плечи тулуп, кто-то платок на голову, а я почувствовала, как падаю… и была уверена, что так и не упаду – они не дадут. Мой народ.

«Ваш народ вас любит …» пульсировало где-то в висках и угасало эхом в сгущающейся темноте.

ГЛАВА ЧЕВЕРТАЯ. МЛАДЕНЕЦ

Ран бродил по снежной пустыне уже несколько дней и ночей. Оказывается, память не такая уж и надежная штука. В этом проклятом мире даже она способна на предательство. Раньше он был следопытом-проводником в армии Ода Первого, не только умел распознавать следы где бы то ни было, а запоминал дорогу с невероятной точностью и вел отряд даже в кромешной тьме, тумане или в непогоду, когда видимость оставляла желать лучшего. Но, видимо, годы берут свое, и он стареет, разменял пятый десяток как-никак. Для лютых времен это почти старость, когда из-за войн мужчины не доживали и до тридцати.