Октябрь
(История одной революции) - Гончаренко Екатерина "Редактор" - Страница 29

Двое красногвардейцев — солдат и офицер — стояли с револьверами в руках. Позади них за столом сидел другой солдат, вооруженный пером и бумагой. Отовсюду раздавались крики: «Всех вон! Всех вон!», и вся армия начала выходить из дверей, толкаясь, жалуясь и споря. Самочинный комитет останавливал каждого выходящего, выворачивал карманы и ощупывал одежду. Все, что явно не могло быть собственностью обыскиваемого, отбиралось, причем солдат, сидевший за столом, записывал отобранные вещи, а другие сносили их в соседнюю комнату. Здесь были конфискованы самые разнообразные предметы: статуэтки, бутылки чернил, простыни с императорскими монограммами, подсвечники, миниатюры, писанные масляными красками, пресс-папье, шпаги с золотыми рукоятками, куски мыла, всевозможное платье, одеяла. Один красногвардеец притащил три винтовки и заявил, что две из них он отобрал у юнкеров. Другой принес четыре портфеля, набитых документами. Виновные либо мрачно молчали, либо оправдывались, как дети. Члены комитета в один голос объясняли, что воровство недостойно народных бойцов. Многие из обличенных сами помогали обыскивать остальных товарищей.

Стали появляться юнкера кучками по три, по четыре человека. Комитет набросился на них с особым усердием, сопровождая обыск восклицаниями: «Провокаторы! Корниловцы! Контрреволюционеры! Палачи народа!» Хотя никаких насилий произведено не было, юнкера казались очень испуганными. Их карманы тоже были полны награбленных вещей. Комитет тщательно записал все эти вещи и отправил их в соседнюю комнату… Юнкеров обезоружили. «Ну что, будете еще подымать оружие против народа?» — спрашивали громкие голоса.

«Нет!» — отвечали юнкера один за другим. После этого их отпустили на свободу.

Мы спросили, можно ли нам пройти во внутренние комнаты. Комитет колебался, но какой-то внушительного роста красногвардеец заявил, что это воспрещено. «И вообще кто вы такие? — сказал он. — Почем я знаю, что вы все не от Керенского?» (Нас было пятеро, в том числе две женщины.)

Подошел ко мне один офицер и сказал:

— Хорошо, что вы приехали, можете принять меры. Тут юнкеров избивают.

— Где юнкера?

— На дворе. Я видел окровавленные лица.

Пройдя во двор, я убедился, что юнкеров окарауливают, но около них нет любопытствующих, тем более враждебных солдат. Партиями их отводили в полевой штаб и в канцелярию полкового комитета. Я сказал тов. Дзенису о заявлении офицера, но он ответил, что офицер врет. Правда, у некоторых разбиты головы и лица, но их такими и привели, и фельдшер оказывает им помощь.

— Их, сволочей, не так бы надо бить, — сказал кто-то. — Насовали оружия во все карманы и не сдают. Пришлось обыскивать. Действительно, при мне вытаскивали у юнкеров из карманов револьверы, в большинстве по два револьвера. Целая куча лежала на столе и окне — русские наганы, наганы испанские, браунинги. Кроме винтовок их снабдили еще основательным вооружением. У некоторых были и гранаты, но без вставленных запалов. Юнкера просили их отпустить, обещая, что они уйдут в школу и лягут спать, но мы решили держать их, пока все кончится.

Опять шум внизу. Он растет — ближе и ближе. Он уже в «темном коридоре» и подкатывается, нарастая, к самым дверям. Очевидно, дворец «штурмовали» и «взяли» его… К министрам влетает юнкер и, вытянувшись, рапортует:

— Готовы защищаться до последнего человека. Как прикажет Временное правительство?

— Не надо, бесцельно. Сдаемся… Не надо крови!.. Весь дворец уже занят?

— Занят. Все сдались. Охраняется только это помещение.

— Скажите, что мы не хотим кровопролития и сдаемся. Мы уступаем силе…

— Идите, идите скорей! Мы не хотим крови!..

Вы скажете: теперь министры начали кое-что понимать и пришли к разумному решению. Наоборот, для разумного решения было уже поздно, а министры, окончательно утратив всякое понимание, не видели, как отвратительно и смешно их лицемерие.

Юнкер за дверью доложил решение министров победоносным повстанческим войскам, которые шумели нестерпимо, но не шли дальше: ни шагу против воли этих серьезных юнкеров. Шум сразу принял иной характер.

— Сядем за стол, — сказали министры и сели, чтобы походить на занятых государственных людей.

Двери распахнулись. Комната сразу наполнилась вооруженными людьми во главе с самим Антоновым.

Мы разыскиваем членов правительства. Вскоре мы подбежали к одной из комнат — это был Малахитовый зал, у двери которой на посту продолжал стоять бледный, как полотно, юнкер.

— Здесь правительство, — сказал он, нерешительно преграждая путь.

— А здесь революция, — ответил один из сопровождавших меня матросов.

Победители врываются в комнату министров. «Впереди толпы шел, стараясь сдерживать напиравшие ряды, низенький невзрачный человек; одежда его была в беспорядке; широкополая шляпа сбилась набок. На носу едва держалось пенсне. Но маленькие глаза сверкали торжеством победы и злобой против побежденных». Этими уничижительными чертами побежденные обрисовали Антонова. Торжество победы можно было несомненно прочесть в его глазах; но вряд ли в них была злоба против побежденных.

Но тут ловко подскочил Пальчинский:

— Господа, мы только что сговорились с вашими по телефону. Подождите, вы не в курсе дела!..

Главари отряда чуть было не смутились, но сейчас же оправились.

Часы показывали 2 часа 10 минут ночи на 26 октября.

— Объявляю вам, членам Временного правительства, что вы арестованы! — закричал Антонов. — Я член Военно-революционного комитета…

— Члены Временного правительства подчиняются насилию и сдаются, чтобы избежать кровопролития, — сказал Коновалов.

— Кровопролития! А сами сколько крови пролили, — раздался возглас, сочувственно подхваченный толпой. — Сколько полегло наших!

— Это неправда! — крикнул возмущенный Кишкин. — Мы никого не расстреливали. Наша охрана только отстреливалась, когда на нее нападали!

Кишкин это крикнул, Малянтович сочувственно описал. Может быть, найдутся и еще столь же остроумные люди. Я вижу, что необходимо пояснить: правительство именно учинило кровопролитие — одним тем фактом, что организовало свою охрану, свою защиту, оборону; обязательная задача и функция обороны всегда в том и состоят, чтобы «отстреливаться от нападающих» или — в более общей форме — отражать нападение; охрана, не выполняющая этих функций, по самой идее не есть охрана, организуемая для обороны; при развертывании боевых действий кровопролитие есть совершенно неизбежный результат правильного функционирования охраны, организованной для обороны; в случае нежелательности кровопролития надлежит либо не организовать охраны и обороны, либо упразднить охрану, отменить оборону (приказать сдаться) до начала или при самом начале боевых действий… То есть в данном случае надлежало утром поступить так, как министры поступили уже после «взятия приступом» Зимнего дворца.

Комната была полным полна народа. Солдаты, матросы, красногвардейцы. Все вооруженные. Некоторые вооружены в высшей степени: винтовка, два револьвера, шашка, две пулеметные ленты.

Около Антонова стоял высокий молодой человек в военной солдатской форме цвета хаки. Потом оказалось — Чудновский.

Опросив всех, Антонов стал писать протокол, как потом оказалось, черновой. Кажется, ему помогал Чудновский…

А у нас начались разговоры и со стражей, и с другими наполнявшими комнату солдатами и матросами.

На многих лицах выражение взволнованности и враждебности схлынуло: они стали спокойными, некоторые даже приветливыми.

— А вы кто будете? — слышу рядом спрашивают Карташева. Отвечает. Начинается беседа.

Оборачиваюсь к ним. Карташев сидит на стуле, откинувшись назад, смотрит глубокими и ласковыми глазами на своих двух собеседников и что-то говорит. А собеседники его, оба матросы, опираясь на винтовки, нагнулись к нему и слушали внимательно. И лица у них человеческие.