Голос Лема - Дукай Яцек - Страница 57

Он надеялся, что все, что могло взорваться, уже взорвалось. Повсюду, насколько хватало глаз, в лесу пылали хаотично разбросанные костры. Пробираясь через кусты, он раз за разом повторял про себя, что мокрая подстилка так просто не займется — вчера прошел дождь, — и шел дальше. За этот риск ему заплатят, и притом немало.

Едва получив СМС, он встал и вышел с дня рождения собственной матери, еще до того как та успела задуть свечи на торте с надписью «60». Поцеловав ее в лоб, он сказал, что у него очень важное дело. На дорогу из Повислья до Кабат, несмотря на пробки, ушло меньше четверти часа. Мотоцикл «Эндуро» был быстрее, чем тяжелые машины пожарных и «скорой». Единственное, что ограничивало скорость, — законы физики и инстинкт самосохранения. Крышка маленького багажника с закрепленным на ней номером иногда случайно открывалась и могла всю дорогу болтаться, заслоняя номер. Такое происходило при случайном нажатии небольшого рычажка у руля.

В нос бил запах резины, авиационного бензина и каких-то других веществ, хотя в трехстах метрах черным столбом в небо поднимался черный дым. Подъехав так близко, как было возможно, не повредив мотоцикл, Марек поставил машину между двумя толстыми стволами, срезанными на высоте в полтора десятка метров, и отметил на GPS его положение, что было крайне важно — секунда сейчас позволяла сэкономить час после. Дальнейший путь он проделал бегом, сжимая в руке тяжелый «Никон». В рюкзак он упаковал еще восемь кило аппаратуры, но благодаря подогнанным ремням на бедрах и груди почти не чувствовал веса. Рюкзак у него был лучше, чем у коммандосов в Афганистане.

Он перепрыгивал через поваленные деревья. Здесь уже ничто не выступало над землей больше чем на метр или два. Приходилось следить, чтобы не зацепиться за края искореженных и порванных, словно бумага, кусков металла. Включив аппарат в режиме видео, Марек держал его за направленный вперед объектив, чтобы заснять любую неожиданность. Вторая маленькая камера торчала из кармана жилета — ее он включил еще до того, как сесть на мотоцикл.

Дальше обломков стало больше, и бежать он уже не мог. Впрочем, затаптывать следы ему не хотелось. Среди поломанных деревьев лежали вонзившиеся в землю внутренности самолета, которые он не мог опознать. Лишь увидев первый чемодан, почти неповрежденный, он переключил аппарат в режим фото. Попеременно делая снимки и записывая короткие ролики, он продолжал идти в сторону гудящего костра, перешагнув фрагмент голубого кресла, потом еще несколько чемоданов. Он знал, что увидит дальше, но старался об этом не думать, воспринимая себя как придаток к аппарату, документирующему ближайшее окружение. Свернувшееся в восьмерку большое колесо — щелк. Фрагмент ноутбука — щелк. Развалившийся чемодан с обгоревшим дамским свитером — щелк. Рука — щелк. Обугленное тело, кажется детское, — щелк. Аппарат, подсоединенный к бронированному ноутбуку в рюкзаке, отправлял все это непрерывным потоком нулей и единиц прямо на редакционный сервер.

Из транса его вывел жар. В пятидесяти или ста метрах впереди, в море пламени плавился металл. Марек записал пятисекундный ролик, который через десять минут увидят несколько миллионов зрителей, а в течение следующих суток — несколько сотен миллионов. Повернувшись, он пошел другой дорогой, механически находя интересные объекты и щелкая затвором. Потом — перерыв на короткую панораму или мелькающую среди деревьев пожарную машину.

Там! Кажется, что-то шевелилось. Словно рука или куст. Нет, это облачко дыма, висящее над чем-то, что наверняка будет очень долго тлеть. Щелчок — и три секунды записи. Двигатель с фантастически искореженными трубками, еще дымящийся и потрескивающий умирающим механизмом, — щелк. Ботинок, стоящий полностью прямо, будто кто-то поставил его ради шутки — щелк.

Он бродил среди костров и груд обломков, пока не появились первые спасатели. От дыма и жара кружилась голова. Выйдя за пробитую самолетом в лесу полосу, Марек сделал еще несколько снимков. Наконец, измученный и ошеломленный, оперся о шершавую кору, и его стошнило маминым бульоном и варениками.

Крепко зажмурившись, он усилием воли выбросил из головы то, что видел за последние пятнадцать минут. За это ему тоже заплатят.

Кинга расхаживала по кухне, покусывая ногти. Телефон Ромека не отвечал, но это ничего не значило: если он полетел тем самолетом, которым собирался лететь, ответить не сможет, поскольку находится на борту и пробудет там еще какое-то время. Аэропорт ведь закрыт, и приземляться им придется где-то еще.

Но он написал в час с минутами, что садится в самолет.

Красная полоска внизу телеэкрана не оставляла сомнений, что речь идет о самолете, вылетевшем из Хитроу в тринадцать тридцать пять. Стоп, там другой часовой пояс… Нужно добавить час или отнять? Нет, написали, что по польскому времени. А время отправки электронного письма? Какое время там показывается? Летнее или зимнее? Она вспомнила, что однажды у нее сбилось время в компьютере, и все письма, которые она отправляла, появлялись у адресатов с датой от тысяча девятьсот девяносто девятого года. Значит…

— Пойду к Мариушу.

Вздрогнув от голоса дочери, Кинга посмотрела на нее отсутствующим взглядом.

— Ты только что была с ним в кино… — заметила она.

— Он пошел домой ужинать. А теперь мы идем гулять перед домом.

— Ужинать… — Кинга взглянула на мокрую доску и нож. — Я собиралась приготовить ужин…

Марыся испытующе посмотрела на мать.

— Что случилось? — осторожно спросила она.

— Нет-нет, ничего. Иди погуляй перед домом, только не возвращайся поздно.

— И не болтайся по улицам.

— Что?..

— Обычно ты говоришь, чтобы я не болталась по улицам. Ты хорошо себя чувствуешь? Точно не хочешь, чтобы я осталась?

Кинга энергично покачала головой, поцеловала дочь и проводила ее до дверей.

— Погоди, — сказала она, стоя на пороге. — Когда отправляешь письмо с компьютера, какая дата отобразится у получателя?

— Если используешь почтовую программу, дата, которая установлена у тебя в компьютере. Но если через веб-мейл, время на компьютере не имеет значения, важно то, что на сервере. А что? Хочешь кого-то обмануть?

— Нет, я просто так спросила… Иди.

Закрыв дверь, Кинга оперлась о нее спиной. Ничего не понять. Другой часовой пояс, летнее время, веб-мейл… Слишком сложно, ничего определенного не узнаешь. Забота дочери приободрила, но ей не хотелось, чтобы та переживала вместе с ней. Может, ничего не случилось, и он полетел другим самолетом. В конце концов, из Лондона до Варшавы много рейсов.

Вернувшись в кухню, она проверила рейсы Лондон−Варшава. Был один, в двенадцать тридцать пять, следующий — только после двух. Но по какому времени? За сколько минут до вылета открывают гейт? Нет, никакого толку.

По телевизору показывали новые ролики с места катастрофы. Кто-то шел с камерой по изрытой земле, усеянной обломками самолета и поваленными деревьями.

Ей не хотелось этого делать, поскольку это выглядело как признание, что Ромек мог быть в том самолете, но знать все-таки было нужно. Кинга набрала номер информационной линии, который сообщался внизу телеэкрана.

Пусть теперь у него даже конфискуют аппаратуру — большая часть материалов пошла, остальное наверняка уйдет за несколько минут. Сперва фотографии, поскольку они легче, потом видео.

Сидя под деревом возле мотоцикла, Марек просматривал плоды последних тридцати минут. Впечатляющий материал. Возможно, стоило вернуться и доснять еще, но там уже полно пожарных, полиции, спасателей и прочих спецслужб. Он решил немного отдохнуть, а минут через пятнадцать снять еще что-нибудь. Ноги были словно ватные.

Откусывая кусочки от энергетического батончика, он помечал некоторые снимки как личные, не для общего пользования — в основном, те, на которых можно было опознать лица. Нескольких пассажиров выбросило из самолета до взрыва. Когда-то он делал фотографии известной певицы, которая разбилась на своей спортивной машине вместе с другом, а может любовником. Оба погибли, когда автомобиль врезался в опору виадука. На ней не было трусиков. Все фотографии, на которых это было видно, он оставил себе. Дело не в каких-то высоких чувствах или непонятных моральных принципах — он просто не хотел лишних проблем, к тому же для него это была страховка на «черный день». Если бы его всерьез прижало, он мог бы спихнуть эти снимки бульварной прессе за вполне конкретные деньги.