Голос Лема - Дукай Яцек - Страница 37

Подойдя к двери, я выглянул наружу. В боковом ответвлении коридора тянулись продолговатые тени безымянных фигур.

Я попятился, жестом велев Шуме, детям и Брауну снова спрятаться за шкаф. Достав из спрятанной на лодыжке кобуры пистолет, я прижался к стене и снова выглянул в коридор. Их было трое. К счастью, двое стояли ко мне спиной.

В третьего я выстрелил в тот момент, когда он нацелил на меня свое оружие, но я нажал на спуск на долю секунды раньше. Во второго я попал еще до того, как тот успел обернуться. Пуля последнего угодила мне в бок, но следующая вылетела уже из моего пистолета. Третье тело свалилось на пол.

Я тоже упал.

— Ты ранен! — Открыв глаза, я увидел склонившуюся надо мной Шуму.

Я с трудом встал — в любой момент мог появиться еще один враг.

— Заберите мальчиков, — бросил я Шуме и Брауну. — Идем.

Обойдя трупы, мы преодолели довольно большой участок коридора, когда две очередные тени предупредили нас о новой опасности. Моя рана сильно кровоточила, и я знал, что вскоре ослабею. На то, чтобы укрыться или выбрать другой путь, не оставалось времени. Я просто встал напротив них и дважды нажал на спуск.

Мне повезло, и даже очень — никто из них не успел в меня попасть.

Мы пошли дальше. Я чувствовал, как поддерживающий меня до сих пор на ногах адреналин вытекает из меня вместе с кровью. Каким-то чудом я все же добрался до вентиляционной решетки, вырвал ее из стены — выключенная сирена не сработала — и выбрался на другую сторону, а потом помог сделать то же самое близнецам, Шуме и Брауну.

— Дальше… — Я показал в сторону неосвещенной зелени.

Нужно было отойти как можно дальше от здания, но для меня последние метры стали настоящим мучением. Когда на краю парка мы наткнулись на группу вооруженных охранников из центра, я потерял сознание.

Два дня спустя я очнулся в больнице. История покушения к тому времени была хорошо известна. За ним стояла Церковь Второго двойного пришествия, точнее — полтора десятка высокопоставленных священников и самых влиятельных сторонников, которые заявляли, что не собирались никому причинять вреда — напротив, хотели спасти мальчиков и их мать, введя их в лоно Церкви, где мог бы наконец развиться их подавленный божественный потенциал и где им ничто не угрожало бы.

В самом деле? Сомневаюсь. В религиях есть тенденция к почитанию мертвых богов.

Их шпионом в центре, поставлявшим информацию, оказался Тинаше Ивеала, один из беженцев и учеников Шумы.

Я снова гляжу на смотрящие с фотографии испуганные глаза Ивеалы, пытаясь увидеть в них ум и хитрость, которые позволили бы ему подсмотреть коды безопасности и украсть у охранника карту доступа так, что тот не замечал ее отсутствия весь день. А может, ум ему вовсе не требовался? Может, хватило отчаяния? Дочь и тяжелобольная жена Тинаше Ивеалы гнили в африканской тюрьме; деньги от Церкви Второго двойного пришествия должны были пойти на их освобождение, взятки для охранников и чиновников, завышенные выплаты для организаторов нелегального бегства в рай западной цивилизации.

Я никогда не говорил с Шумой о предательстве ее ученика. Мы вообще почти никогда не затрагивали тему событий того вечера. Однажды, несколько месяцев спустя, уже в другом центре, на другом конце страны, мы сидели вместе перед телевизором, и Шума, переключая с пульта каналы, наткнулась на репортаж о Церкви Второго двойного пришествия.

Церковь основал некий Эд Никас, канадец с греческими корнями, еще тем памятным летом, когда человечество ожидало посадки объекта Мюррея. Естественно, тогда она еще называлась не Церковью Второго двойного пришествия, а Церковью Ноябрьского конца, ничем особенным не выделяясь среди десятков других подобных религиозных групп, возникавших в то время по всему миру. Однако четырнадцатого ноября, в тот день, когда корабль вышел на орбиту, случилось необычное — Эд Никас умер. Он не покончил с собой, не был убит другим членом своей организации, хотя таких случаев было немало. Никас, здоровый мужчина в расцвете сил, умер естественной смертью, что подтвердили несколько независимых врачебных экспертиз. Таким образом, у Церкви — быстро соответственным образом переименованной — появился первый пророк и мученик, а также слава, которую та использовала для своего послания человечеству.

— Бог наконец приходит ко всем людям, а не к одному народу и не к жителям какой-то определенной территории. Он нашел способ обратиться ко всем жителям Земли сразу…

Какое-то время мы слушали, как на экране телевизора молодая рыжеволосая женщина восторженно вещает о важнейших истинах веры Церкви Второго двойного пришествия.

— Все это ни к чему… — загадочно вздохнула Шума.

И тут, сидя рядом с Шумой, которая снова сменила канал и теперь смотрела середину «Чужого», я вспомнил, что в начале нашего знакомства она рассказывала мне, как разные специалисты учили ее языку.

— Только представь себе, — говорила она, и в ее глазах вспыхивали огоньки. — Продолговатое лицо, запавшие веки, меланхоличный взгляд, узкие бледные губы… и он корчит какую-то физиономию. Сжимает губы, двигает их уголками и так многозначительно при этом смотрит… Я думала, с ним что-то случилось, может удар, хотя тогда, конечно, я такого слова не знала. И что оказалось? Он мне радость показывал! Улыбку и веселье!

Радость, любовь, добро — о том, чтобы научить ее эти понятиям, позаботились другие. Горе, ненависть, зло — этому ее научила жизнь.

Сидя на диване рядом с Шумой, глядя, как от Чужого в панике убегает экипаж «Ностромо», и воспроизводя в памяти сцену, в которой Шума подшучивает над учителем, я вдруг затосковал по свободе и доверию, когда-то бывшему между нами. После покушения в поведении Шумы чувствовались холод и отстраненность.

Думаю, она начала догадываться.

— Она утверждает, что не знает больше ничего сверх того, что уже рассказала, — сообщил Джон Барроу во время нашей первой встречи. — Я ей верю, но тем более боюсь того, чего она не осознает.

— Не понимаю.

Барроу потянулся к чашке с кофе, но передумал и снова поставил ее, не сделав глотка.

— Я долго над этим думал, собственно и сейчас думаю, просто не могу перестать… В один прекрасный день на Землю садится космический корабль, внутри — рожающая женщина… Что-то это должно значить. Просто должно. Я проанализировал все варианты, почти рассчитывал вероятности… знаю, невозможно… но я… Впрочем, неважно, — он махнул рукой. — Важно, что я уверен — рано или поздно что-то… что-то случится, не знаю… в ней пробудится нечто чуждое, которое сейчас спит… А может, произойдет нечто иное, невообразимое. Нечто… страшное. Мы должны быть к этому готовы и в случае чего, — он достал из кармана пистолет и подвинул его по столу ко мне, — действовать соответственно.

Я не пошевелился.

— А мальчики? Ты говоришь о женщине, а может, настоящая опасность нам грозит с их стороны?

— Возможно, но предчувствие мне подсказывает, что близнецы — нечто вроде дымовой завесы. Главное — она.

Какое-то время мы молчат, глядя на лежащее между нами оружие.

— Решишься? — спросил наконец Барроу.

Я кивнул.

Так я стал тайным охранником Шумы, ее ангелом-хранителем — вернее, ангелом-хранителем человечества.

Ангелом-хранителем человечества и палачом Шумы.

Догадываться она начала, в первую очередь, из-за пистолета. Внутри нашей группы оружие было официально запрещено — да, нас окружали вооруженные до зубов охранники, но внутренняя территория, где пребывали Шума, мальчики и вся исследовательская группа, по определению должна была считаться демилитаризованной зоной. Тогда зачем физиотерапевту носить при себе оружие? Зачем он так тщательно прятал его под штаниной? Почему ему все это позволялось? Ведь никто не сумел бы так просто пронести пистолет в центр…

— Но почему я? Почему ты выбрал именно меня?

Барроу провел рукой по подбородку.