По своему обычаю
(Формы жизни русского народа) - Гончаренко Екатерина "Редактор" - Страница 35

В 1812 году произошло три рекрутских набора. Забирали мужчин от 20 до 40 лет; в общей сложности из каждых 500 мужчин забрали 20, что показывает, сколько людей требовалось на войны с Наполеоном. Как и в Великой армии, существовали физические нормы: русский солдат 1812 года не мог быть ниже 1,55 метра ростом или душевнобольным. Как и во Франции, можно было, по крайней мере теоретически, найти себе замену. Но в реальности из-за нехватки денег ни один мужик не мог этим воспользоваться. От воинской службы уходили сыновья купцов и зажиточных лавочников. Царская армия была крестьянской армией.

Пройдя начальное военное обучение в рекрутском депо, новый солдат направлялся в полк, в котором ему предстояло оставаться до самой смерти или, что случалось реже, до окончания 25-летнего срока службы. В этом полку солдата кормили и одевали и — что особенно важно — давали бесценную овчинную шубу, предмет одежды, которого будет так недоставать наполеоновским солдатам. Согласно действующему Полевому уголовному уложению, с солдатом не должны были плохо обращаться. Но реальное положение дел заметно отличалось в разных полках и у разных офицеров, выходцев из дворянства.

Русский солдат, навсегда оторванный от родных, неграмотный, грубоватый и обездоленный, не имел другого выбора, кроме как всей душой прилепиться к своему полку и своим собратьям по несчастью, которые теперь заменяли ему семью. Это было очень важно: в час боя солдат сражался не только и не столько за свою Родину, сколько за свой полк. В каждом воинском соединении была артель, в мирное время занимавшаяся выращиванием хлеба, разведением скота, изготовлением одежды, сапог, инструментов, в общем, всем, что было нужно солдату для улучшения быта. Этот способ организации может показаться архаичным на фоне Великой армии, но он обеспечивал каждому подразделению некоторую самостоятельность и самодостаточность — два весьма ценных фактора в ходе военных действий.

С точки зрения одних французов, почти что «сверхчеловеческая» стойкость русских объяснялась спиртом, которым они напивались перед сражением; другие, подобно генералу Гриуа, относили ее на счет русского религиозного мракобесия и фанатизма: «Я обнаружил четырех русских солдат, выведенных из строя моей артиллерией; у каждого из них не было руки или ноги, но они были еще живы, и вместо того, чтобы жаловаться, чтобы молить о помощи, они, напротив, отказывались от нее и, казалось, были решительно настроены умереть, не сходя с места. Я не стал воображать невесть что о подобной пассивной храбрости, которую я с тех пор сто раз наблюдал у солдат этого народа и которая, как я считаю, проистекает от их невежества и суеверия. Они умирают, обнимая образ святого Николая, который всегда носят с собой, верят, что отправятся прямиком на небо, и едва ли не благословляют тот удар, что отправляет их туда».

Мирные жители, покидавшие Смоленск в августе 1812 года и скрывающиеся в лесах, также готовы были дорого продать свои жизни и жизни своих семей. Эта решительность, которую подтверждают русские источники, заслуживает внимания. Она показывает, до какой степени размах насилия и разрушений способствовал сплочению народа против завоевателя: «Российские войска 7 числа августа от развалин и пеплу города Смоленска отступили и продолжали идти по дороге, ведущей к древней столице Москве, и неприятелю каждый шаг за ними был затруднителен и стоил крови. Кроме частых авангардных перестрелок он во всех местах на пути находил города и деревни оставленными жителями, кои с собой забирали съестные припасы и имущество; чего не могли забрать, то истребляли сами с сими словами: „Пускай не достается врагу нашему“. Некоторые удалялись в города, позади лежащие, а другие скрывались в лесах со своими семействами, вооруженные пиками и ружьями и по мере нападения защищались».

Эта цитата интересна с многих точек зрения. Во-первых, она показывает, что в Смоленске, разрушенном и уничтоженном огнем, Наполеон уже не выглядел освободителем. Манифесты Великой армии, призывающие подниматься против существующего порядка, уже не имели успеха среди перенесших страдания жителей. Кроме того, видно, что стратегия выжженной земли, начатая Барклаем-де-Толли, разрушавшим на своем пути военные здания (склады пороха и провианта) и пути коммуникации (мосты, дороги) получила поддержку мирных жителей еще до гибели Москвы.

В октябре 1812 года французский посланник Лористон на переговорах с Кутузовым сетовал на варварство русских крестьян, готовых покупать у казаков пленных французов, чтобы предавать их мучительной смерти. Кутузов не без иронии ответил, что бессилен прекратить это «варварство»: «Маршал пересказал те части разговора, которые он счел нужным огласить; он сообщил, что „Лористон пожаловался на варварство русских в отношении французов“, и сказал, что ответил на это, что „он не может в три месяца цивилизовать нацию, которая считает, что ее враг — хуже, чем отряд татарских мародеров Чингисхана“. „Но есть же разница“, — сказал генерал Лористон. „Может быть, но в глазах народа разницы нет, а я могу отвечать только за своих солдат“».

Покинув 14 сентября Москву, армия Кутузова отправилась по Рязанской дороге в юго-восточном направлении. Но даже во время отступления численность русской армии продолжала расти: 110000 солдат Великой армии, которые покинут Москву, Кутузов сможет противопоставить 130000 регулярных бойцов и казаков, а также 120000 ополченцев. Это возрастание численности личного состава сопровождалось изменением природы русской армии, которая, кроме регулярных и нерегулярных (т. е. казачьих) полков, а также появившихся в июле ополчений, теперь включала в себя и партизан. Подобно большому числу дворян и самому Александру I, Кутузов долго не решался вооружить мужиков; но массовый приток в армию переданных владельцами в армию крестьян, которые желали драться, заставил его занять по этому чувствительному вопросу компромиссную позицию: отчизна, оказавшись в беде, должна рассчитывать на всех своих сыновей.

Эти новые войска были поставлены под командование поэта и подполковника Дениса Васильевича Давыдова, который, служа в гусарском полку в авангарде генерала Васильчикова, 3 сентября, т. е. за несколько дней до Бородинского сражения, обратился к Багратиону, а затем к Кутузову за дозволением создать партизанский отряд из 50 гусар и 80 казаков. Модель, созданная Давыдовым, — маленький и чрезвычайно мобильный отряд — была воспроизведена и размножена во время пребывания в Тарутино. Из 26 казачьих полков, только что прибывших в лагерь, были созданы небольшие отряды. «Партизаны», или «вольные стрелки», всегда находившиеся под командованием офицеров регулярной армии, состоявшие по большей части из отрядов легкой кавалерии, к которым присоединялись крестьяне-добровольцы, могли наносить самые разнообразные удары. Они разрушали мосты и дороги, атаковали вражеские линии коммуникации и оккупированные деревни, освобождали и вооружали военнопленных, организовывали засады и военные операции против мародеров, дезертиров и отдельных солдат, которые бродили в поисках провианта и фуража. С момента создания и до конца декабря они превратились в ценных помощников регулярной армии. Их роль была не менее важна в разведке и шпионаже, изучении вражеских коммуникаций и оккупированных территорий, на которых они нередко получали от крестьян ценную информацию.

И хотя порой партизаны грабили точно так же, как и Великая армия, они все равно постепенно внушали на оккупированных территориях и на линии фронта патриотические чувства, не стесняясь самолично наказывать изменников и коллаборационистов. В своем дневнике Давыдов вспоминает, как он приказал высечь помещика, виновного в шпионаже в пользу врага, на глазах у его крестьян. Кроме того, что было совершенно небывалым в русской истории явлением, в некоторых партизанских отрядах воевали женщины — крестьянки, которые решили драться бок о бок со своими отцами, братьями, мужьями, а то и заменяли их после гибели мужчин. Именно так было с Василисой Кожиной. Жена старосты из Смоленской губернии, убитого на ее глазах французскими солдатами, Василиса заняла его пост и организовала партизанский отряд из женщин и подростков. Юная Прасковья, чью фамилию источники нам не сообщают, уроженка Смоленской губернии, тоже организовала отряд женщин, который нападал на отдельных мародеров и фуражиров. Наконец, в Витебской губернии Федора Миронова стала по собственной инициативе разведчицей, и ее храбростью и умом восхищался сам генерал Коновницын.