По своему обычаю
(Формы жизни русского народа) - Гончаренко Екатерина "Редактор" - Страница 22

Бояр воры ненавидели, думали всегда об их широком произволе, будто они разоряют без указа государева казаков и народ, как укорил Игнатий Некрасов князя Долгорукого: по идее, составленной в народе о царе милостивом, атаману не могло поместиться в голову, чтобы Петр I издал такой строгий указ о разорении донских казачьих станиц. Вообще имя царя было священным для самой крайней вольницы. Изведавшие горькую долю в жизни, знали по опыту положение разных классов общества, — и когда судьба заносила их в леса дремучие к разбойникам, они смотрели на массу населения, как на силу страдательную. Вообще доставалось от них тем лицам, которые притесняли крестьян, старались поживиться на счет их труда и «до некоторых чинов произойти». Боярам и служилым людям разбойники чаще других платили полуночные визиты. Особенно беглые холопы любили грабить своих господ и тешились над их страданиями, изобретая способы мщения и расправы.

От разбойников доставалось постоянно также управляющим и бурмистрам, жестоким в обращении с крестьянами. Так в царствование Елизаветы часто нападали они на вотчины графские и княжеские. Более безопасны были от разбойничьих нападений городские правители и приказные судьи, но и до них добирались смельчаки, мстили им за продажу закона и совести. В XVIII веке разбойники, особенно часто в Тверской губернии, подстерегали сборщиков податей, отбивали у них казенные деньги и мстили за жестокие правежи бедняков, которые производили они во время сбора подушных. Грабили нередко разбойники зажиточных крестьян, которые под кровом чиновников собирали богатство, или по своему жестокосердию и скупому характеру, притесняли бедняков и оставляли без куска хлеба своего собрата. Евангельский богач служил образцом немилосердия и жадности. То же надо сказать о торговцах, которым более всего доставалось от разбойников, когда они находились в связи с властями. Впрочем, нужно сделать оговорку, что не всегда и везде разбойники руководились строгим расчетом: обстоятельства и случайности часто заставляли их выходит из пределов соображения и благоразумия.

Обстановка жизни разбойника и его столкновения исполнены были непредвиденных перемен и треволнений; желания и стремления людей этого сорта постоянно разбивались в прах: сегодня они щеголяют в атласе и бархате, а завтра — в гуне кабацкой; неделю спят они на тяжелых пуховиках, а месяц целый — на засаленных рогожах или на ковыль-траве; до полуночи пируют они около столов, уставленных в изобилии яствами сахарными и питьями заморскими, а на белой заре едва остается в кармане «одна корочка засушенка». Судьба перебрасывала их быстро из одной крайности в другую: от буйства к смирению, от беспечности и веселья к горю и печали был один шаг. Поэтому нередко разбойник, не жестокий по натуре, мог походить на лесного голодного зверя; в нем заглушался голос совести и жалости. Тяжела была жизнь этих отверженных людей, хотя издали казалась привлекательной своим свободным бесшабашным разгулом. Поэтические песни, сложившиеся в ранее время, продолжали прославлять обстановку и житье-бытье разудалых молодцев и в то время, когда все это сильно изменилось и ухудшилось, — и вводили в заблуждение горячих людей, маня их на простор, раззадоривая изображением поэтической обстановки пожить на распашку на воле. На самом деле приходилось им жить, вместо шелковых шатров, в тесных и грязных землянках, в диких ущельях или пещерах гор, в оврагах, под густым навесом дерев в камышовых шалашах.

Шайки разбойников действовали раздробленно, каждая отдельно одна от другой, редко соединяясь между собой; они не имели строго определенной цели сознательного начала, да и организация их не отличалась особенной прочностью. Внутренний их быт сложился на основании обычая и артельного начала: они выбирали себе предводителя и помощника, которых могли сменять, а членов шайки выгоняли из общины за разные проступки, судили и наказывали иногда жестоко. Выбор атамана и есаула производился на кругу по-казачьи. Награбленная добыча поступала в дележ, на дуван; она распределялась поровну между разбойниками, а отличавшиеся удалью, атаман и есаул брали больше других.

По воззрению народа, разбойник отличается необычайной отвагой; этот человек должен быть сорви-голова и если не силой и энергией брать, то хитростью. У настоящих разбойников слово связано с делом, и для достижения цели они не задумаются сложить буйную голову; они смеются над опасностью жизни и преследованиями властей; их сила и энергия так могуча и влиятельна, что вызывает изумление и славу в народе, которые передаются как диво от поколения к поколению. Удаль и отчаянные предприятия воровских людей необычайно сильно возбуждали фантазию народа, так что он приписывал их побеги из острогов и другие чрезвычайные выходки не умению и смелости их, не крайности положения, в котором они находились, но их чародейской хитрости и мудрости, их заговорному слову. Предания и песни облекают разбойников сверхъестественным могуществом, против которого оказывались несостоятельными ни силы военные, ни средства гражданские: они глаза отводят, пулю и сталь заговаривают; у них лошади могут ходить на одних задних ногах; стоит им в остроге взять ковш воды и нырнуть в него, чтобы очутиться на свободе далеко где-нибудь на Волге.

В удалом разбойнике вы видите совершенно русского человека, по его воззрениям и привычкам; он исполняет строго обычай сельского жителя и отличается обыкновенной внешней религиозностью. Не редкость встречать в наших старинных памятниках и преданиях, как он от кровавых похождений бежал на суровые монашеские подвиги: вот был Опка, страшный разбойник, который пошел в монахи и построил монастырь, называемый доселе Опкина пустынь. Раскольничий старец Корнилий отдыхал однажды за Москвой в лесу, разложил огонек и пел повечерие; вдруг явилось 35 человек разбойников. «Осмотревши в кошеле моем, говорит он, и видевши небольшие нужные мне книги и случившиеся тут повести о спасшихся разбойниках, и денег только десять алтын, — атаман велел читать мне книги. Читал я им всю ночь; атаман слушал внимательно и, наконец, прослезился, примолвил: от сего дня перестану я разбойничать, а ты, отче, ступай с миром и не бойся! И дал мне сверх того милостыню, примолвив: блаженны вы есте!» Такие быстрые переходы от зла к добру, от разбойничества к подвигам внешнего благочестия, путешествия в Иерусалим, чтобы замолить свои грехи, понятны в лицах, вроде Василия Буслаева, которые руководствуются в жизни и в делах религии чувством, а не сознанными правилами. Часто не трудом, а кровопролитием нажитое богатство разбойники раздавали беднякам или отдавали на божьи церкви, тоже в видах спасения души своей, когда страшные трагические столкновения потрясали их. Все это однако не мешало им сурово расправляться со служителями алтаря, грабить и сжигать церкви — и бросать в пламя связанных священников; не мешало дарить церковные стихари и ризы своим любовницам, которые шили себе из них нарядные шубки и сарафаны, как было в Бежецке в XVIII столетии.

Разгульна и весела была разбойничья ватага при удачных похождениях, похвальба подвигами не умолкала, слышались угрозы содрать шкуру с губернатора, выжечь и вырубить целые города. Жестокость атамана служит выражением энергии и молодечества и возбуждает в его подручниках чувство почтения. Самый ходячий их способ добиваться сознания у богатых людей, где спрятаны денег, был посредством поджаривания на огне. В конце XVIII века во время Нижегородской ярмарки, купцы имели на своих судах пушки для обороны; однако разбойники нападали на них, и грабили. «А если оплошают хозяева обороною, то взошедши разбойники на судно — первое слово их всегда было: сарынь на кичьку! — и ни один из рабочих не смей пошевелиться, ложась лицом в пол; а тут хозяина в пытку и жгут на венике, приговаривая: „давай деньги… где спрятал?“ И буде не отдаст все, что имеет — убьют, и тем удовольствуясь, уезжают, и суда на них нигде нет».

Зная по опыту горькую долю народа, которую вынесли на своих плечах, разбойники вовсе не верили в правоту приказного суда и осужденных законом считали невинными, как доселе народ зовет их несчастными. Поэтому они всегда при удобном случае старались освобождать всех заключенных в острогах на свободу. Это правило исполнялось всеми сильными атаманами.