По своему обычаю
(Формы жизни русского народа) - Гончаренко Екатерина "Редактор" - Страница 12

Можно представить себе, в каком восхищении, видев промышленников Новой Земли, я прибыл потом к поморцам Белого моря. Но здесь меня уверили, что те же люди, столько честные, верные и бескорыстные далеко на севере, делаются хитрыми и лукавыми в сношениях с полицейскими властями. Там они почитают свои обычаи необходимостью, здесь же видят в законах только препоны, которые надобно обойти».

Взгляд наших крестьян на преступления, проступки и преступников довольно верен, — говорит священник Макаров о тулгашанах, — хотя и есть в нем своя доля самобытности; так, некоторые преступления и проступки не считаются очень важными, например, украсть хлеба, если его нет у себя, без пошлины вырубить строевого лесу, дров, жердья и колья и распьяным-пьяно напиться до литургии в воскресный и праздничный день, особенно в храмовой. Разности между грехом и преступлением почти не существует у них: важное уголовное преступление — убить человека, например, — называется большим, тяжким грехом, а украсть удельного строевого лесу, дров и проч. — грешком. Господствующие преступления — воровство, оскорбление и неуважение святыни, неуважение родителей-стариков, разврат, изгнание плода, убиение скотины в поле, неуважение и оскорбление той власти, которая говорит и делает не так, как бы крестьяне думали. На воровство, особенно дневное, изгнание плода и убиение животного смотрят очень строго, а на прочие вышепоименованные мало обращают внимания. Изгнание плода редки. Последнее совершается девицами из стыда, а женщинами из боязни родить строгому мужу дитя женского пола или же по бедности вследствие обременения и без того многочисленным семейством.

Кража чего-либо у домашних и продажа воровски — преследуются одной руганью домовладельца и хозяина вещи; например, жене нужно что-либо купить на себя или для дочери-невесты, а муж не дает денег, она тащит воровски четверик, два-три и более зернового хлеба, пуд или более муки, несколько фунтов овечьей шерсти или что только возможно, продает охотнику чрез свою подругу и закупает в первый базарный день нужное. Муж, узнав об этом, не наказывает своей жены, а поругается, погорячится, и только.

Кража крестьянами лесу из удельных дач происходит от той причины, что значительна пошлина, а во-вторых, что, по понятиям крестьян, лес не удельный, а Божий. Бог сотворил его — следовательно, пользоваться им каждый вправе без всякой пошлины. На этих основаниях кражи леса совершаются целыми селениями, и при производстве следствий по этим делам, кроме укрывательства, нечего ожидать открытия виновных, если бы даже спрашивали под присягой.

Вообще говоря, народ Архангельской губернии отличается значительно высшей нравственностью от жителей других великороссийских губерний, отсутствием важных уголовных преступлений: убийств, краж с насилием и истязанием и прочих разбоев, а также, местами, и уважением к чужой собственности. Во многих селениях крестьяне так безопасны и доверчивы, что оставляют дома свои, уходя, не запертыми на замки, а просто втыкают чрез кольца у ворот пристав (кол, лопату, грабли, вилы и проч.), означающий, что хозяев нет дома и войти нельзя. Также овины, бани, гумна и хлева почти у всякого остаются едва припертыми. Белье, прядена, холст и проч. лежит и висит на взвозах и огородах день и ночь без похищения. Скот рогатый и лошади по лету бродят на лугах, выгонах и в лесах большею частью без пастухов и всегда сохранно. Есть местности в Архангельской губернии, где особенно бросается в глаза наблюдателям добродушие и честность народа; таков, например, Терский берег. У Максимова читаем: жители селения Умбы «небольшая часть того доброго и приветливого народа Терского берега, между которым, как положительно известно, нет ни одного раскольника и про который, вероятно, еще и до сих пор рассказывают все поморы ближних и дальних берегов, что, стоит только обокраденному мужичку заявить о своей пропаже в церкви после обедни, вор или вынужденный обстоятельствами похититель непременно скажется или укажет на него другой. Действительно, на всем Терском берегу в редких случаях употребляются замки, и то по большей части против коровы, блудливой овцы. Доверчиво смотрят все терские, откровенно высказывают все свое сокровенное… Гостеприимство и угощения доведены здесь до крайней степени добродушия, хозяин и хозяйка суетятся все время, принося все лучшее и беспрестанно потчуя, оправдываясь при этом тем, что, по пословице, хозяева-де и с перстов наедятся. Добродушие это и, по-своему понимаемое ими, гостеприимство доходило несколько раз до того, что кормщики (по большей части хозяева обывательского карбаса) не хотели даже получать прогонных денег, так что с трудом можно было убедить их в противном. „С тебя деньги грех брать, странной (странник, заезжий), а мы за Богом — дома!“ — был ответ одних. „Странникову-то златницу черт подхватывает, да и несет к сатане, а тот над ней прыгает, пляшет, к дьявольскому сердцу своему прижимает, так и в писании сказано“, — объясняли другие».

Есть местности, где и более крупные преступления, по словам некоторых, не составляют редкости. Это именно Мурманский берег. Вот что говорил уже в 1861 году господин Соловцев по этому поводу. Хозяева довольно плохо кормят своих покрутчиков (работников), поэтому промышленники для улучшения пищи прибегают к непозволительным средствам: тайно от своих хозяев продают другим не только выловленную рыбу, сало, но и снасти; в этом отношении у всех покрутчиков круговая порука, все действуют заодно. Если же кто из них захочет об этом воровстве уведомить хозяина — того ожидает смертная казнь. Над мурманскими промышленниками нет никакого надзора: ни полиции, ни сельских выборных, они делают что хотят, и все преступления остаются безнаказанными. Пользуясь этой безнаказанностью, покрутчики при первом удобном случае сталкивают доносчика со шняки (судно) в воду, или сбрасывают со скалы на каменья, или же беспрестанно бьют его чем попало, пока этот несчастный не умрет от побоев. Убитого таким образом без всяких затей хоронят на общем кладбище, и концы в воду. Впрочем, крестьянин Словцев отвергает это. Он говорит, что на Мурманском берегу есть свой суд, не допускающий до обид, и приводит следующий случай. В одном становище промышленник у другого промышленника стянул промысловую его снасть; собрались промышленники, отыскали виновного, растянули его, да и отстегали той же снастью.

По словам господина Козлова, из статистических данных о числе привлеченных к суду, которые взяты им за пять лет, с 1857 по 1862 год, из отчетов Архангельской судебной палаты видно, что наибольшее число преступлений относилось к воровству, краже (именно 26 % общего числа подсудимых). Воровство-кража встречается, по его словам, большей частью в городах, и, главным образом в губернском городе. В селениях между крестьянами случаи воровства довольно редки. После воровства произвольные порубки леса принадлежат к преступлению, встречающемуся чаще других, именно: число подсудимых, совершивших этого рода преступления, равняется 22 % всех подсудимых. Разбой и убийство встречаются весьма редко (первых — 0,4 %, вторых — 0,7 %), в этих случаях убийства чаще происходят во время драк в пьяном виде. Затем из других преступлений встречаются чаще: укрывательство беглых (3 %), сопротивление властям (2 %), преимущественно в деле розысков беглых и раскольников, и отступления от веры (2 %); последний случай обыкновенно составляют обращения к расколу, весьма частые в здешней губернии, во многих местах которой у крестьян существует обыкновение под старость не жить в миру, а обращаться к старой вере. Чаще встречаются преступления других сословий и состоят в преступлениях по службе.

У пинежских жителей существует обычай, по которому тайное взятие плодов, каковы: репа, редька, брюква и проч. — с чужих полей, в небольшом количестве и только собственно для себя, не считается воровством.

Господин Иванов пишет, что ему не случалось ни видеть, ни слышать в Пинежском уезде, чтобы мирская сходка судила крестьян за какие-либо проступки. Да и, кажется, что сходы не принимают подобных дел к своему решению, исключая того, что, если кто не исполнит повинности, тот делается перед сходом виноватее других и на него налагает общество, т. е. назначает ему, более тяжелую повинность. Но суд из сборища соседей повсеместен. Оттого-то и судбищ в административном порядке бывает не много. Жалобы возникают лишь в случаях больших краж или несносных обид. Говоря вообще, деревенский житель очень не любит длинного тяжебного или расправного производства. Позднее решение по проступкам виновному кажется как бы местью, платой за давно прошедшее, и он думает, что как другие не забывают ему мстить, так и ему не следует забывать отмстить другим.