Террористы (Terroristerna) - Шевалл Май - Страница 4

Гюнвальду Ларссону была оказана великая честь: он сидел на заднем сиденье «кадиллака», изображая президента.

За «кадиллаком» следовала открытая машина с охранниками на боковых сиденьях, на американский лад.

Замыкали кортеж полицейские мотоциклы, автобус радиовещания и машины аккредитованных журналистов.

Кроме того, на всем пути от аэродрома были размещены агенты в штатском.

Одна деталь врезалась в память шведского гостя.

На всех столбах висели портреты президента. Путь был достаточно долгим, и Гюнвальду Ларссону осточертели массивная голова на бычьей шее, одутловатое лицо и очки в черной металлической оправе.

Помимо наземной охраны, в воздухе курсировали военные вертолеты в три яруса, по три машины в каждом ярусе.

Сверх того, небо над вертолетами бороздила эскадрилья «старфайтеров».

Словом, все отработано до такой степени, что возможность неприятных сюрпризов была как будто исключена.

Во второй половине дня стало очень душно. Гюнвальд Ларссон слегка вспотел.

Он не предвидел никаких осечек. Визиту предшествовала тщательная, обстоятельная подготовка, планы разрабатывались за месяцы вперед. Особая группа специально проверяла планы в поисках возможных пробелов. Были внесены незначительные поправки. И ведь ни одно из многочисленных покушений в этой стране не удалось. Пожалуй, начальник ЦПУ был прав, когда говорил, что здешние специалисты – самые квалифицированные в своей области.

Без четверти три Франсиско Бахамонде Кассаветес-и-Ларриньяга глянул на часы и сказал:

– Twenty one minutes to go I presume.[3]

Стокгольм вполне мог послать человека, не владеющего испанским. Кассаветес-и-Ларриньяга изъяснялся на аристократическом английском языке, принятом в наиболее изысканных клубах Белгравии.

Гюнвальд Ларссон посмотрел на свой хронометр и кивнул.

Часы показывали без тринадцати минут и тридцати пяти секунд три в среду пятого июня тысяча девятьсот семьдесят четвертого года.

Сторожевой корабль остановился у входа в гавань, чтобы выполнить единственное возложенное на него задание: произвести приветственный салют.

Высоко над улицей восемь истребителей выписывали белые зигзаги в ярко-голубом небе.

Гюнвальд Ларссон огляделся по сторонам. Улица упиралась в огромную круглую арену для боя быков, окаймленную кирпичной стеной с красно-белыми арками. В другом конце улицы как раз в эту минуту заработал высокий фонтан с подкрашенными струями; год выдался на редкость засушливый, и фонтаны – их в городе было много – включали только по особо торжественным случаям.

Несмотря на бездну различий, эта страна, как и Швеция, представляла собой мнимую демократию с господством капиталистической экономики и циничных политиков-профессионалов, которые всячески старались создать видимость некоего, именно некоего, социализма.

Из различий особенно бросались в глаза разница часовых поясов, другая религия и тот факт, что здесь монархию давно сменил республиканский строй.

Послышался стрекот вертолетов и вой мотоциклетных сирен.

Гюнвальд Ларссон снова поглядел на часы – кортеж явно опережал график. Он обвел гавань своими ярко-голубыми глазами и убедился, что теперь уже все полицейские катера находятся в движении. Портовые сооружения мало изменились с той поры, когда он бывал здесь в качестве морского офицера, зато суда на рейде выглядели совсем иначе. Супертанкеры, контейнеровозы, саморазгружающиеся плавучие ящики, большие паромы, с которых автомашины чуть ли не вытеснили людей, – ничего этого не было, когда он служил на флоте.

Понятно, не один Гюнвальд Ларссон заметил, что события опережают утвержденный график.

Кассаветес-и-Ларриньяга что-то быстро, но спокойно и четко сказал в микрофон своего портативного передатчика, и на сторожевом корабле развернулась усиленная активность.

Гюнвальду Ларссону подумалось, во-первых, что он таки успел подзабыть испанский язык, во-вторых, что Швеция, не говоря уже о дорогостоящем полицейском аппарате, занимает четвертое место в мире по военным расходам на душу населения.

Закончив говорить в микрофон, Кассаветес-и-Ларриньяга улыбнулся своему белокурому гостю и перевел взгляд на разноцветный фонтан: в той стороне между рядами жандармов в зеленом показались первые мотороллеры со специальными агентами.

Гюнвальд Ларссон посмотрел вниз. Прямо под балконом шагал по улице охранник с сигарой в зубах; видимо, он проверял готовность снайперов, размещенных на окружающих крышах. За цепочкой жандармов стояли черные с голубой продольной полоской такси и желто-черная пролетка. Одеяние извозчика тоже было выдержано в желтых и черных тонах; желто-черный плюмаж украшал лошадиный лоб.

Дальше выстроились пальмы, акации и ряды зевак. Несколько человек держали единственный разрешенный властями плакат. А именно: изображение массивной головы на бычьей шее, одутловатого лица и очков в черной оправе. Президент явно не пользовался особой популярностью.

Все знали об этом; надо думать, и сам гость тоже знал.

Кортеж передвигался очень быстро.

Первая машина с охранниками уже поравнялась с балконом.

Кассаветес-и-Ларриньяга улыбнулся Гюнвальду Ларссону, ободряюще кивнул и принялся складывать свои бумаги.

В эту минуту земля разверзлась прямо под бронированным «кадиллаком».

Взрывная волна отбросила стоявших на балконе назад, но уж чего-чего, а силы у Гюнвапьда Ларссона хватало. Он вцепился обеими руками в балюстраду и посмотрел вверх.

Казалось, посреди мостовой родился вулкан; из него на полсотни метров ввысь взмыл ревущий столб огня.

На верху столба качались различные предметы.

Бросались в глаза: задняя половина бронированного «кадиллака», опрокинутое черное такси с голубой полосой, половина лошади с черно-желтым плюмажем на лбу, нога в черном сапоге и обрывке зеленого мундира и рука с зажатой в пальцах длинной сигарой.

Гюнвальд Ларссон отвернулся, когда на него посыпались различные горящие предметы. Он с тревогой подумал о своем новом костюме, и в это время что-то тяжелое с силой ударило его в грудь, отбросив навзничь на мраморную плитку балкона.

Он ушибся, правда не очень сильно.

Гул от взрыва быстро стих, послышались стоны, отчаянные призывы о помощи, кто-то плакал, кто-то истерически изрыгал проклятия, потом все прочие звуки потонули в вое санитарных и пожарных машин.

Гюнвальд Ларссон встал и увидел, что за предмет сбил его с ног.

Предмет лежал рядом.

Бычья шея, одутловатое лицо – и даже очки в черной металлической оправе, как ни странно, были на месте.

Эксперт по вопросам безопасности поднялся на ноги, целый и невредимый, хотя уже не такой щеголеватый, как прежде.

Он оторопело воззрился на голову и перекрестился.

Гюнвальд Ларссон обозрел свой костюм. Вернее, то, что прежде было костюмом.

– Черт, – сказал он. Снова перевел взгляд на лежащую у его ног голову. – Может, захватить с собой, – пробормотал он про себя. – В качестве сувенира.

Франсиско Бахамонде Кассаветес-и-Ларриньяга вопросительно уставился на своего гостя.

Слово «сувенир» он понял. Может быть, эти шведы – охотники за черепами?

– Катастрофа, – сказал он.

– Похоже на то, – подтвердил Гюнвальд Ларссон.

У Франсиско Бахамонде Кассаветес-и-Ларриньяги был такой несчастный вид, что он счел нужным добавить:

– Но вы-то тут ни при чем. К тому же он был урод, каких мало.

III

В тот самый день, когда Гюнвальд Ларссон попал в столь необычный переплет на балконе с красивым видом, в Стокгольмском городском суде слушалось дело девушки по имени Ребекка Линд, обвиняемой в вооруженном ограблении банка.

Ей было восемнадцать лет, и она не имела ни малейшего представления о вещах, к которым в эти минуты был причастен Гюнвальд Ларссон. Она в жизни не слышала о городе, где он пребывал, ничего не знала о стране, где находился этот город, и о теряющих голову высокопоставленных деятелях ей было известно так же мало, как и о том, что фамилия президента США Никсон.