Альфагенез (ЛП) - Эндрюс Илона - Страница 7

Лукас вдыхал ее запах. Воспоминание о погоне по мотелю пронеслось в танце у него в сознании. Ему захотелось опять за нею погнаться. Он почувствовал опьянение.

Он приспустил узкую бретельку топика с плеча Карины, обнажая ее левую грудь. Больше, полнее, мягче, чем ожидал. Он вообразил, как скользит его рука по этому холму, разглаживая пальцем сосок. Он представил, как в ответ ее тело будет сжиматься и как на ощупь, наперекор его пальцам, сосок будет выпрямляться.

Он скользнул пальцами под пояс ее джинсов, оттянул его и взглянул на белый треугольник трусиков. Его член до боли испытал вожделение. Ему захотелось оседлать Карину и вонзиться в ее нутро.

Так что же его останавливало?

Лукас скользнул рукой выше, к слегка округлому животику, ласково придержавшись и пытаясь распутать вопрос. Если бы Лукас связал Карину, еще перед подпиткой от нее, то уже бы вставил ей, в этом-то был он уверен.

Доверие, понял он. Она сдержала обещание со своей стороны сделки. И это дорогого ей стоило. К концу она заплакала, когда ускользнула ее хватка над своим сознательным и тихие слезы оставили влажные следы на ее щеках. Завтра ее рука воспалится как ад. При условии, что не повысится жар и не убьет яд, в ее будущем могло быть завтра. Ему хотелось, чтобы она жила, но он уже сделал все, что мог, чтобы ей помочь.

Подпитка далась Карине ценой больших усилий, но она лежала тут и позволяла ему делать его дело, как и обещала, и надеялась, что он сдержит свою заключительную часть уговора. А соглашение не содержало в себе никакого права трахать ее. Она кристально ясно дала это понять.

Он с усилием натащил топик назад на место, прикрыв Карину, и притянул ее к себе, скользя по ней рукой. Она была его. Она будет избавлять его от боли, а он будет защищать ее в ответ. Таков был договор.

Глава 3

Карина проснулась в пустой комнате. Яркий утренний свет проливался через открытое окно, прорисовывая желтый прямоугольник на деревянном полу. Из вытяжки донеслась едкая вонь подгоревшего бекона.

«Эмили», - забеспокоилась Карина.

Она попыталась высвободиться из постели, но чуть не упала. В голове поплыло. Медленно, очень медленно она соскользнула с кровати и приняла вертикальное положение. Ее горло так пересохло, что аж болело. На стоящем у кровати столике, возле бинокля, находился полный стакан воды с гласящим «Выпей это» желтым стикером. Она практически смогла услышать рычание Лукаса.

Воспоминание об его гложущих зубах ее покоробило, что повлекло за собой пробуждение тошноты. Карина склонилась, хватаясь за ночной столик для того, чтобы удержать равновесие, и увидела наложенную на руку прямоугольную полоску. Она рванула бандаж, что послало толчок боли по конечности. Пластырь остался приклеенным. Карина сильней потянула, пытаясь его содрать, как если бы вместе с ним могла потерять и воспоминание о Лукасе. Она поборолась с ним несколько секунд, боль заколотила вверх по бицепсу горячими колючими взрывами, и оторвала его, наконец, высвободившись.

Большой синяк красовался на сгибе руки Карины. Потемневшее багровое пятно располагалось здесь словно клеймо, доказывающее собственность Лукаса. Засохшая кровь покрылась корочкой в центре, где его зубы коверкали ее вены.

Цена, которую она платила за жизнь Эмили. И свою собственную. Боль в руке подтолкнула ее к тому, чтобы закричать явственно от умопомрачительной несправедливости следующего: на нее напали, ее похитили, травмировали, удерживают с применением грубой силы, у нее отняли дочь, лишили свободы и… ее выдернули из жизни. Всего лишь день назад она резонно чувствовала себя в безопасности, уверенно знающая, что в любой момент можно набрать 911 для того, чтобы прямо к ее двери был доставлен крузер патрульной полиции. Она имела права. Ее защищали. Она была личностью.

Она почувствовала влагу нахлынувших в глаза горючих слез, и сжала зубы. Ей надо держать себя в руках. А думать как жертва - это путь в никуда. Да, это было ужасно. Да, причиняло боль. Но - ее не убило. Она все еще была жива и должна бороться, пока дышит, за себя и своего ребенка. Она должна повиноваться и быть милой. Ей нужно втереться в доверие. Это было ее единственным шансом на то, чтобы выжить и сбежать. Карина бросила бандаж на ночной столик и осушила стакан. Пришло время найти дочь.

Резкий скрип заставил ее повернуться к окну. Она подошла к нему, попутно поднимая бинокль с ночного столика. Перед нею расширились зеленые просторы, покрытый лесом склон мягко опускался вдаль к красно-бурым горам, постепенно, на расстоянии, становясь синим и, в конечном счете, серым. Низкорослый лес крепкими объятиями укоренился у основания гор, отмечая пунктиром травянистую прерию комками зелени. Ее лицо овеяло ветром, приносящим влагу и терпкий аромат какого-то неизвестного цветка.

На юге Оклахомы была середина лета, и прерия, которую она видела через ветровое стекло днем ранее, была коричневым морем высохшей травы. А это… Это с виду было похоже на весну после сезона дождей, где-то у подножия расстилающихся гор.

Где, черт побери, она была? Выглядело как полная глухомань, вероятно, в тысяче милях от какой-нибудь дороги, каких-нибудь людей. Какой-нибудь помощи. Если она совершит побег, то пересечь неровную местность с шестилеткой было бы очень трудно. Ей бы пришлось хорошенько все спланировать и взять уйму воды.

Затряслись кусты. Небольшое животное коричневого цвета рвануло из зарослей. Оно имело сходство с собакой или, возможно, с койотом. Оно мчалось по траве, в явной панике выписывая зигзаги. И не бежало как койот.

«Что за хрень невиданная?» - заинтересовалась и Карина вскинула к глазам бинокль.

Существо не было собакой. И, что ли, выглядело как очень маленькая лошадка, не более чем в два фута высотой.

Кусты задрожали и выплюнули на траву три серые фигуры, одну большую и две другие поменьше. Вертикально выпрямленные, они бежали на парах массивных, мускулистых ног, их тела покрывались серыми перьями, которые были усеяны черными пятнами. Длинные, мощные шеи поддерживали головы, вооруженные огромными клювами. Бинокль подобрался к каждой детали, от гребня длинных перьев на головах до крошечных злобных глаз.

Несущаяся ради своей жизни галопом лошадь, повернула влево. Ближайшая к ней птица поскользнулась и качнулась в направлении дома справа от себя. Бледно-красная вспышка прострелила воздушную пустоту, словно бы птица вбежала в невидимую сеть, а давление ее тела вызвало накал нитей докрасна. Птица издала пронзительный крик и упала, катапультируясь на спину. Ошеломленная, она мгновение полежала на траве, а потом кувыркнулась на ноги и снова примкнула к погоне.

Лошадка стала уставать. Она замедлилась. Изо рта пошла каплями пена.

Самая большая птица разогналась как спринтер. Чудовищный клюв поднялся, а потом опустился как топор, долбя лошадь и сбивая ее с ног. Она покатилась по траве, поднимаясь зигзагами на дыбы. Вокруг нее танцевали три курвы подзаборные, тыкая и щипая своими птичьими клювами. Лошадь издала крик и упала. Окровавленные клювы взметались вновь и вновь…

Карина опустила бинокль.

Она не сильна была в зоологии, но знала достаточно. Это были не эму; не были они и страусами; нет, это было нечто злое, что-то древнее, чему не следовало бы существовать в Техасе или в пределах Озаркского высокогорья. Или в двадцать первом веке.

Неожиданно ее обдало леденящим от головы до пят холодом.

Пронзительные раскаты триумфального крика донеслись из равнины.

Карина бросила бинокль на стоящий сбоку стол и захлопнула окно.

Облако дымящего масла поприветствовало Карину на кухне. Матерящийся за плитою Генри лопаткой выкладывал со сковороды на тарелку несколько обугленных кусков бекона методом соскабливания. Он увидел ее и сделал волнообразное движение кухонной лопаткой, разбрасывая кругом по столу горячие капли жира: