Дань кровью
(Роман) - Юнак Виктор - Страница 67

В этот момент невдалеке показался знатный сицилиец, но подходить к двум торгующимся знакомцам не стал, раскланиваясь с ними на расстоянии.

— Извини, Жоре, если ты счел мои слова обидными для себя. Ей-богу, не хотел я тебя обидеть. Просто интересуюсь, откуда у тебя такие сведения, насчет девственности.

— Ее отец, богомил недоделанный, продавший ее мне, клялся и божился в этом…

— Богомил, говоришь?

— Ага! Незавидный такой.

— Так сколько просишь?

— Сорок, — прикрыв глаза, произнес Жоре.

— Пойдем, Обрад, — повернулся Милош к слуге и, поправив накидку, собрался уходить. — Я за сорок ливров лучше двух коней себе куплю.

— Постой, Милош, — работорговец тронул оружейника за рукав. — Назови ты свою цену.

— Двадцать ливров.

— Ты же меня нищим сделаешь. Да вон, погляди, на нее уже сицилиец глаз положил…

— Пойдем, Обрад.

— Ну, хорошо, Милош. Прибавь еще десять ливров и рабыня твоя.

— Двадцать два ливра, и ни ливра больше. Тот же сицилиец положит тебе гораздо меньше.

— Эх, Милош, — тяжело вздохнул Жоре. — Только из уважения к тебе. Другому бы ни за что не уступил.

— Ладно уж, Жоре, в другом сочтемся, — улыбнулся Милош и дал знак слуге отсчитать нужную сумму.

После этого Жоре, извинившись, направился к сицилийцу, а Милош продолжал поиски. Ему еще предстояло купить раба — крепкого, сильного юношу. Такого он и нашел: среднего роста, мускулистый, крепко стоящий на ногах, с сильной бычьей шеей. Его продавал родной брат. Только таким образом братья могли спасти себя от голода и медленной смерти.

— Я выкуплю тебя, брат. Верь мне, — обнял младшего не прощание старший, даже не таясь своих слез. — Не теряй надежды.

Радославич купил его за двенадцать ливров. За эти деньги можно было купить в то время четырех коров или двадцать четыре овцы.

Раба звали Момчило. Рабыню — Хвалица.

Двенадцать лет прошло уже с тех пор, как Саид, тогда еще восьмилетний сербский мальчишка Иван, впервые услышал слово «янычар». Теперь он уже был матерым, проверенным в боях, храбрым воином падишаха, под командой которого находилось пятьдесят янычар. Саид не был высок ростом, но у него были могучие плечи, огромные ладони и мужественное лицо, начавшее уже смуглеть от постоянных солнечных лучей и колючих ветров. Родимое пятно над правой бровью превратилось в хорошую горошину. На верхней губе красовались еще не совсем мужские, но уже довольно густые рыжие усы.

Султан Мурат забирался все дальше в глубь Балканского полуострова, присоединяя к своим владениям византийские, болгарские и сербские земли. Все больше феодалов и даже монархов частично или полностью признавали его власть, одни добровольно, другие после неудачных попыток отстоять свою независимость с оружием в руках. Особенно жестокими были схватки с сербскими войсками князя Лазаря. Турки на себе почувствовали справедливость ходивших тогда по Балканам легенд о храбрости сербов. И все же медленно, постепенно продвигались войска Мурата все дальше на север и запад полуострова, тесня сербов. Вот уже и гряда Шар-Планинских гор оказалась примятой каблуками турецких сапог.

Часть, к которой был приписан Саид со своей полусотней янычар, остановился в двух дневных переходах от Призрена. Здесь решили заночевать и дождаться Хасан-агу, задержавшегося в Прилепе, где была резиденция короля Марко, царствовавшего в Восточной Македонии. Хасан-ага должен был добиться у Марко помощи в войсках и провианте перед большим походом на Сербию, и потому он с двумя сотнями всадников отклонился от пути своей части и теперь уже пять дней стремительными переходами пытался догнать ее с тем, чтобы уже в Призрене появиться во главе ее.

Зажглись костры, закружились вертела, готовя ужин целому войску. Солдаты разбрелись по селу в поисках увеселений и ночлега. Местные жители забились в самые темные углы своих домов, не желая ни сами попадаться на глаза туркам, ни видеть их. Только мычала да блеяла перепуганная скотина, кудахтали согнанные с насестов куры, да слушались гортанные окрики служителей Аллаха и падишаха. Саид, отрядив в охрану троих своих янычар, осторожно, стараясь быть незамеченным, вышел из села. Сердце его билось учащенно, и ноги сами шли вперед. Дышалось легко и свободно. Двенадцать лет не ступали его ноги на эту землю. Ведь это была его родина. Он здесь родился, он здесь бегал мальчишкой, он любил эти места. И сейчас, при полной луне, освещавшей окрестности, Саид ловил глазом холмы и взгорки, деревья и кустарники, пытаясь вспомнить, какими они были раньше. Радовался, когда узнавал старых знакомых. Переживал, когда не мог вспомнить ту или иную скалу. Так он добрел до холмистого плато, покрытого густой высокой травой и окруженного с трех сторон лесом, а с четвертой — отрогами невысоких, но красивых гор. Саид остановился и затаил дыхание, прислушиваясь, с какой стороны бушует горный поток, затем медленно побрел туда. Не дошел, упал в траву и совсем неожиданно для себя заплакал. Он на родине! Но как далек он от нее. Он теперь здесь не хозяин и даже не гость, он — завоеватель. Нелегко, ох нелегко завоевывать оружием родные края, вскормившие тебя и взрастившие. Слезы душили его. Неужели он еще способен плакать, переживать? Неужели исламский фанатизм и кровавые следы убийств не зачерствили его сердца, не убили его память, не заморозили его чувств? Но, может быть, это просто случайный порыв опьянившего его горного воздуха? Слезы мгновенно высохли. Голова болела. Саид зло заскрипел зубами. Он сердился на себя за то, что так раскис. Не пристало янычару так себя вести. Он вскочил на ноги, побежал вперед. Не рассчитал скорость и едва не сорвался в пропасть, если бы не его сильные тренированные руки, которые в последний миг успели схватиться за выступ скалы… Кое-как вскарабкался. Устало побрел назад. Короткая ночь была на исходе. Первое зарево окровавило восток. Саид зло, до боли в суставах сжимал рукоять ятагана, засунутого за пояс. Гнев наполнил его душу, злость покрыла его сердце. Только кровь, только человеческая кровь могла его сейчас успокоить и отомстить за непрошеные слезы. Но ни с одной человеческой душой встретиться сейчас невозможно, все, как трусливые овцы, забились в свои закутки…

Саид остановился, а затем в два прыжка очутился у старого дуба. Прижался к холодному стволу. Замер. Там, впереди, навстречу ему шли двое. Девушка и мальчик. Ей лет пятнадцать. Ему лет девять-одиннадцать. Оба шли тихо и быстро, взявшись за руки. У обоих на плечах висели чем-то наполненные сумы. Вероятно, возвращались с ярмарки. Шли ночью, дабы не попадаться туркам на глаза. Они подходили все ближе. Вот уже Саид мог слышать скупые фразы, которыми перебрасывалась девушка с братом на родном ему, но уже почти забытом языке. Ведь в янычарской школе следили за тем, чтобы мальчишки говорили только по-турецки и за каждое сербское слово следовало жестокое наказание.

Саид осматривал девушку. Она была красива. Густая рыжая коса беззаботно лежала на левом плече. Тонкие черты лица, алые губки, большие глаза. На простом крестьянском платье краснели такие же простые бусы. Про мальчишку Саид забыл начисто. Он облизал пересохшие губы и, когда девушка поравнялась с дубом, быстро выступил из его зловещей тени. Девушка испуганно вскрикнула и крепко прижалась к брату, ища в его маленьком теле защиту от янычара. Мальчик побледнел и широко раскрытыми глазами смотрел на него. Ноздри его маленького носа яростно раздувались, ладони сжались в кулаки. Правая рука Саида продолжала лежать на рукояти ятагана. Он раздумывал, что ему делать: убить ее сразу или перед этим… А мальчишку доставить в лагерь, откуда его переправят вместе с другими в Эдирне, а затем через море в янычарскую школу… Пока он раздумывал, брат с сестрой опомнились и бросились бежать. Саид, зло сверкнув глазами, посмотрел им вслед. Догнать их ему нетрудно. И вот уже, подсеченная подножкой, девушка со всего маху упала наземь.

— Урош, беги, беги, спасайся, — закричала она из последних сил.