Дань кровью
(Роман) - Юнак Виктор - Страница 31

Князь Лазарь остановился. К нему подвели коня, любимого жеребца Серого. Князь молодцевато вскочил в седло, и конь несколько секунд, словно красуясь перед народом, прогарцевал на месте, а затем, послушный каждому движению своего хозяина, понесся вперед. Но скакать ему пришлось на сей раз недолго. Увидев впереди мрачную, скорбную и тихую толпу себров, князь натянул поводья, останавливая коня. Взмахнул рукой, давая знак остановиться и слугам. Неторопливым шагом приблизились к толпе. То, что он услышал в следующий миг, глубоко потрясло его и заставило забыть о веселье ярмарки.

— Меня зовут Исайя, — вещал сухой, седой и морщинистый старец, облаченный в черную монашескую скуфью. — Я был монахом, а теперь я старец в чине и в годах. В молодости я думал, что земля отцов для меня рай небесный, — лучшего и не желал. Я изучал мудрость древних эллинов и зрел красоты, цветущие вокруг меня. Я видел строящийся монастырь Грачаницу, видел Дечаны и церковь архангела Призренского, дороги широкие, жатвы обильные, людей здоровых и одеждой украшенных. Сегодня глаза мои другое видят: кончились добрые времена, начались злейшие из самых злых времен.

Люди, познавшие горе и исстрадавшиеся в несчастьях, слушали старца, затаив дыхание. Молча слушал и князь Лазарь. Страшная истина о Марицкой битве раскрылась ему.

— Тогда разгневался Бог на христиан, и, когда подвигнул деспот Углеша всех сербских и греческих воев и брата своего Вукашина-короля и иных великашей и пошли они в Македонию на изгнание турок-османов, не судилось им, ибо гневу Божьему никто не силен супротив стать. Турок не только не изгнали, но и сами от них убиенны были и кости их там полегли и непогребенные пребывают. И многое множество от острия меча умерших, а иные в пленение отведены были, некие же из них в бега подались. И такие нужда и злоумышления облили все города и державы наши, о каких уши не слышали и глаза не видели. По убиении же мужа сего храброго, деспота Углеши, рассыпались измаильтяне и полетели по всей земле, яко птицы по воздуху, и иных христиан мечом закололи, иных же в пленение отвели, а оставшихся смерть лютая скосила. Кого же смерть пощадила, голодом погублены были. И лишилась земля всех благ своих: и людей, и скота, и иных плодов. И нету боле князя, ни вождя, ни наставника в людях, ни избавляющего, ни спасающего, но все исполнились страха, и сердца храбрые доблестных мужей в жен слабейшие сердца переселились. В то же время и племени господ сербских конец пришел. И воистину живые позавидуют ранее умершим!

При этих словах князь Лазарь встрепенулся, поднял коня на дыбы. Толпа вздрогнула и поворотилась лицом к господину своему.

— Ты не прав, старец! — мощный голос князя прорезал тишину. — Не умерло еще племя господ сербских. Есть еще сердца храбрые, и будет вождь у народа сербского. Запомни, старец, имя князя Лазаря Хребеляновича, сына Душанова логофета Прибаца!

Часть вторая

НАЧАЛО ПРОПАСТИ

Старик низко склонил голову над гуслями, не то от усталости, не то от горя и скорби. Длинные жилистые пальцы его мягко лежали на струнах. Несколько минут царило молчание, а затем старик поднял свои ясные, голубые, как безоблачное небо, очи и грустно обвел всех слушавших его — молодых и старых, мужчин и женщин, бедных и богатых — и громко, печально вздохнул.

Удивительно славную, героическую и в то же время глубоко трагическую судьбу наметила история славянским народам. Расселив их в самых горячих точках Европы — на крайнем востоке континента и на самом юге Балканского полуострова, то есть там, где цивилизованная Европа сталкивалась, вплотную соприкасалась с диким, воинственным, кочевым Востоком, — она вменила им в обязанность следить за границами этой цивилизации, наказала им не пропускать туда дикарские племена. Однако порой и сама цивилизованная Европа, стараясь не замечать угрожающей ей опасности, в то время когда славяне на одной границе своей державы дрались с дикой Азией, проверяла силу их мускулов на другой.