Подранок - ответный удар (Бумеранг - 2) - Капитонов Владимир - Страница 7

Прошли годы. И в один прекрасный день Станислав семнадцатилетний красавец-парень изъявил желание стать профессиональным военным. Родители артачиться не стали и дали своё благословение. Стас с первого захода поступил в один из престижнейших ВУЗов великого могучего Советского Союза, и вернулся в отчий дом спустя пять лет в погонах лейтенанта. Но не за тем, чтобы под родительским крылышком продолжить свою военную карьеру, а с целью сообщить своё решение.

- Мама, папа, - встав за семейным столом, чётким командирским голосом сказал он. - Я уезжаю служить в Афганистан.

Мать, как водится, в слёзы. А Семен Егорович воспринял известие спокойно, по-мужски.

- Сын, ты офицер. Раз принял решение, то так тому и быть. Не опозорь честь советского офицера.

Спустя три дня Стас укатил в Афган. Потянулись дни напряжённого ожидания от письма до письма. В скупых солдатских письмах, черкнутых на колене, в передышках между тяжёлыми боями, Стас убеждал своих родителей, что, все, что говорят об этой войне - это байки. И стреляют здесь редко, и местное население относится к советским солдатам с большим пониманием. Конечно же, рассказывать правду об ужасах этой войны он просто не имел права. Да и расстраивать родителей не хотел. В последнем письме, полученном в канун второй годовщины службы, Станислав сообщал, что скоро приедет в отпуск на недельку, и в этом же конверте прислал свою фотографию, на которой он был запечатлён в обычной камуфляжке без погон. Это была первая, и последняя его фотография с полей сражений.

Командир разведотряда Станислав Подкидышев вернулся на родину "грузом 200" в отпуск бессрочный.

Это был невыносимый психологический удар для родителей. Накануне похорон сына его мать была госпитализирована в кардиологическое отделение в крайне тяжёлом состоянии с диагнозом: обширный инфаркт миокарда. Семён Егорович отказался от помощи в проведении похорон, предложенной военным комиссариатом. Он возненавидел войну, а вместе с ней и людей в погонах. Стаса похоронили не на аллее героев, а далеко от неё. Так захотел Семён Егорович. Но погребли Стаса в цинковом гробу, как не противился этому Подкидышев. То было приказом для офицеров сопровождения.

После похорон один из офицеров отвёл Семёна Егоровича в сторону и вручил ему бумажный пакет.

- Это он оставил перед уходом на последнее задание. Я думаю, будет правильнее передать это вам.

- Вы можете рассказать, как это случилось? - со слезами на глазах попросил Семён Егорович.

- Его отряд попал в засаду, - коротко ответил офицер и распрощался.

Подкидышев развернул пакет. В нём лежали камуфляжная форма сына и панама-афганка...

Супруга Семёна Егоровича скончалась спустя два дня после похорон. Горе Подкидышева было безграничным и безутешным. В одночасье он опять остался один-одинёшенек. Свою душевную боль, скорбь и обиду разделял он лишь с граненым стаканом. А всем остальным на него было попросту наплевать. Их жизнь шла в гору. Жизнь Семёна Егоровича Подкидышева стремительно катилась под откос.

Дирекция автобазы, на которой всё ещё трудился Подкидышев, не посчиталась с его трагедией, не уделила ему особого внимания и не только выгнала с работы, но умудрилась лишить крыши над головой.

Подкидышев не оббивал порогов высоких инстанций в поисках справедливости. Он просто пришёл на кладбище, сел подле могилок самых родных ему людей. И просидел так, слезами умываясь, ни много, ни мало пять дней. А на шестой раздобыл где-то верёвку, и уже с жизнью было попрощался. Но мир не без добрых сердец. А сердце у тогдашнего директора кладбища и впрямь было золотым. Ведал он о беде этого человека, и волей судьбы вовремя подоспел.

- Будешь работать здесь сторожем, - выдернув верёвку из рук самоубийцы, твёрдо сказал он...

...- С той поры много воды утекло, - с вздохом закончил своё повествование Подкидышев.

Сторож, кряхтя, поднялся с кровати, на которую перебрался по ходу своего рассказа, и, встав на четвереньки, пошарил под ней рукой. Там что-то звякнуло, потом в руке Егорыча появилась бутылка из тёмного стекла.

- Выпьем, - вернувшись за стол, скорее утвердительно, чем вопросительно, заявил он и откупорил пластмассовую пробку-кепку.

Признаться по совести, Стас уже был под изрядным газом, и очередная доза могла просто его вырубить. Но отказывать Егорычу не было никакого желания. Этот человек с каждой минутой всё больше и больше симпатизировал Стасу. В силу, каких именно причин Громов затруднялся ответить. Просто какое-то необъяснимое душевное внутреннее расположение.

Семён Егорович наполнил стаканы слегка мутноватой жидкостью.

- Не боись. Чистейший самогон-первач, - успокоил он и, не чокаясь, залпом выпил свой стакан.

Стас уговорил свой. Первач был ничуть не слабее прежнего спирта и вновь собрал желудок Стаса в колючий клубок. Сделав несколько глубоких вдохов, сумел-таки разгладить стенки своего желудка. Егорыч же, к таким напиткам привыкший, даже и не поморщился ни до, ни после.

- Я вот о себе, да о себе. - Сторож задумчиво вертел в руках пустой стакан. Может, ты чего о себе расскажешь?

Вопрос прозвучал бесхитростно, без какой-либо закавыки, но всё-таки насторожил Громова. Заставил призадуматься. И вовсе не из-за того, что Стас опасался этого человека. Нет. Ему он уже полностью доверял. Семён Егорович не тот человек, который может сдать его врагам. Причина нежелания раскрываться таилась глубже - в боязни разочаровать старика. Громов был больше чем уверен в том, что Подкидышев увидел в нём своего сына - честного и добропорядочного советского офицера. А кто он, Громов? Прямая противоположность Стасу Подкидышеву. Если не так, то почему же тогда Егорыч вывернулся перед бледной копией своего сына чуть ли не наизнанку? Нет. Однозначно, бандитское лихолетье Стаса Громова не для ушей Семёна Егоровича с самого его начала и до конца. Конца...

... В ту промозглую осеннюю ночь чудом оставшийся в живых, израненный, совершенно выбившийся из сил и обескураженный круговертью чудовищных событий Стас Громов в полубессознательном состоянии доковылял до железнодорожного разъезда. На тот момент его мозг сверлила только одна мысль: уехать туда, где его ждут любимая девушка и сын. С этой мыслью он и влез в наполовину загруженный какими-то тюками товарный вагон. Естественно, Стас не имел ни малейшего представления о том, что состав следует в противоположную сторону. Тогда ему было всё по боку. Он ехал, и это главное! На двадцатой минуте хода свет сознания в мозгу Громова окончательно обесточился.

Неизвестно сколько времени мозг Громова выполнял только рефлекторные функции. Но в какой-то момент защитный вакуум в его голове заполнили чьи-то голоса. Громов приоткрыл глаза, прислушался. Говорили снаружи. Стас подполз к узкой щёлочке в двери вагона. Вероятнее всего, поезд стоял на запасном пути неизвестной станции. В нескольких десятках метров напротив вагона чернела лесопосадка. Смеркалось, и моросил дождь, потому трудно было определить время суток. Впрочем, это был не так важно. Гораздо важнее было то, что снаружи по обе стороны состав обходили вооружённые карабинами люди. Одного из них Стас успел заметить. Их много, а он один. Это охрана, и она проводит досмотр состава. И если они сунутся в вагон-убежище Громова, то тогда... Стас даже передёрнулся от этой мысли. Схема до смешного проста. Охранник - вор. Вот только этого и не доставало.... Ну, уж нет...

Стас выждал, пока голоса станут еле различимыми, потом отодвинул плечом тяжёлую дверь и спрыгнул на насыпь. Скорости, развитой им при беге в лесопосадку, мог позавидовать олимпийский спринтер. К счастью его не никто не преследовал. Верно, просто не заметили. Продравшись сквозь мокрые колючие кусты, выбрался к нескольким однотипным шлакоблочным домикам. У дощатого забора крайнего снова потерял сознание.

Пришёл в себя от прикосновения чего-то холодного ко лбу. То была ладонь приземистой старушонки лет шестидесяти пяти, хлопочущей вокруг него, Стаса, лежащего на кровати в незнакомом доме.