Ключ от Дерева - Челяев Сергей - Страница 78

После чего наступило молчание: тетка Гражина стала разливать чай, а Юрис с преувеличенным вниманием стал копаться ложкой у себя в тарелке, в которой, честно говоря, уже были одни мослы да огрызки, совсем негодные в пищу. Рута сидела, опустив глаза, и Ян каким-то шестым чувством ощущал, что она смущена его присутствием.

– Что ж уехали-то? – больше из вежливости спросил он, чтобы хоть как-то нарушить затянувшуюся паузу.

– Тому причин немало, – сокрушенно вздохнул Юрис, и хозяйка, приготовившая чай, села и тоже очень похоже на мужа вздохнула. – Нужно было из нищеты выбираться, и дети начали подрастать… – как-то неопределенно глядя перед собой, молвил хозяин, и Ян в душе ругнул себя за то, что затронул тему, видимо, неприятную Юрису и его жене.

– Ну, вот что, – заявила тетка Гражина. – Бери-ка ты, Рута, чайник и отправляйтесь с молодым человеком в сад. Вот вечер какой чудесный, посидите, поболтайте о своем, молодом. Ты, Янек, надеюсь, нашу Руту еще не позабыл?

– Да вроде бы нет, – неуверенно протянул Коростель и поймал на себе внимательный взгляд Руты. Она послушно собрала на плоскую дощечку розетки с сахаром и вареньем, поставила две крохотные чашки («для разговору»), молочник и нерешительно замерла у двери на садовую веранду. Ян поднялся со стула, виновато улыбнулся: мол, ничего не поделаешь, желание хозяев – закон, и вышел, обойдя посторонившуюся Руту. Она последовала за ним, а Юрис и Гражина еще долго смотрели им вслед – за долгую совместную жизнь они выучились понимать друг друга, не говоря ни слова.

– Ну, как ты живешь, Рута? – спросил Ян в перерыве между второй и третьей чашкой чая (ровно столько понадобилось молодым людям, чтобы преодолеть смущение).

– Живу хорошо, – улыбнулась девушка, подкладывая Яну сливового варенья в маленькую стеклянную розетку. – Ты ведь любишь, чтобы ягоды в варенье были потверже?

– Верно, – удивился Коростель. – Неужели ты это еще помнишь?

– Конечно, – кивнула девушка, – ведь с тех пор прошло не так уж много времени.

– Но ты так изменилась…

– Что ты, Янек, девушки вырастают очень быстро, иногда – за несколько месяцев или даже недель, – пояснила Рута.

– Прямо как эльфы в сказках, – заметил Ян.

– Помнишь Аудру, мельникову дочку? Вот она тогда выросла очень быстро, и в рост, и вширь, все на нее обращали внимание…

– Ах вот в чем дело! – сообразил Ян. – Неужели ты все еще дуешься на меня? И самое главное – за что? Что мы однажды сходили с ней за ягодами? Но ты ведь тогда болела, и мать тебя не отпустила со мной…

– Это не значит, что тебе нужно было идти с Аудрой, – лукаво молвила Рута. – Я, между прочим, тогда очень сильно на тебя разозлилась, ведь ты даже не заглянул ко мне вечером.

– Ничего себе, – удивился Ян. – Может, скажешь, что и ягоды ты не ела?

– Какие еще ягоды? – теперь в свою очередь удивилась Рута.

– Обыкновенные, из леса, – не без ехидства заметил Ян. – Я же тогда зашел к вам, но мать к тебе не пускала, сказала, что спишь, и тогда я отдал твоему братцу целую миску земляники.

– Бронису? – Зеленые глаза Руты округлились, и она рассмеялась. – И ты доверил этому поросенку целую кучу земляники?

– А что? – начиная понимать, в чем дело, спросил Коростель.

Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга, после чего дружно расхохотались.

– Так вот почему ты дулась, – смеялся Ян, втайне от себя любуясь девушкой. Ее радость была такой искренней и неподдельной, что у Яна даже что-то защемило в сердце, чего прежде, надо сказать, с ним никогда не случалось.

– Уж конечно, не из-за Аудры, – ответила Рута, ласково глядя на Яна. – Вернее, не только из-за нее. Я разозлилась, что ты ушел с другой девчонкой и даже не заглянул потом узнать, как мое здоровье. А вдруг бы я умерла?

При этих словах Коростель с удивлением увидел, как за внешне спокойным и каким-то по-домашнему теплым и уютным обликом Руты вдруг проглянула озорная и шумная девчонка, будто приоткрылась маленькая калитка в их безмятежное деревенское детство.

– А ты, оказывается, пришел, – промолвила Рута, похоже, очень довольная тем, что прояснилось мелкое недоразумение, которое произошло так давно и о котором, если честно, Ян давно и думать забыл.

– Брось ты, Рута, – махнул рукой Коростель и занялся вареньем. – Стоит ли после стольких лет думать о таких мелочах!

– Для меня это не мелочи, Янек, – улыбнулась девушка. – Я ведь тебе и письмо посылала, ведь мы тогда даже проститься не смогли. Как только родители устроились в Юре, так я сразу отсюда и написала и отправила с надежным человеком, который ехал в ваши края. А до этого не хотела посылать, боялась, что письмо затеряется в дороге. А к тебе точно оно не попало?

– Нет, а что ты там написала? – улыбнулся Ян.

– А не надо было уезжать, тогда бы и прочитал, – показала ему язык девушка и, спохватившись, быстро прикрыла рот рукой и тихо прыснула, подавляя смех.

– Ты совсем не изменилась, – мягко заметил Ян.

– Вот как? – воскликнула девушка. – А что же ты тогда прямо-таки остолбенел, как только меня увидел? А покраснел как рак? Даже мать с отцом это заметили.

– Вовсе нет, – смущенно пробормотал Коростель. – С чего это ты взяла?

И дальше их разговор уже мало чем отличался от всех остальных разговоров, которые бывают между молодыми и симпатичными людьми, знавшими друг друга в детстве и вдруг обнаружившими, что оба они уже выросли. Но если прежде один из них всегда верховодил в силу того, что он был старше и сильнее, а она была маленькой и глупенькой девочкой, то сейчас обстоятельства резко изменились. Рута уже выросла, выросла в красивую и спокойную в своей красоте девушку, у которой непоседливый и капризный ветер в голове бесшабашной девчонки-подростка сменила задумчивость и рассудительность двадцати мечтательных лет. «Солнце сменило луну», – почему-то подумалось Коростелю, когда он беседовал с Рутой за столиком с остывшим чаем под ветвями, на которых уже появились маленькие зеленые плоды, «тыблоки», как называли эту кислую зелень первых летних яблок мальчишки в их не таком уж и далеком привольном лесном детстве. Ян рассказывал о том, как ночевал в лесу, идя после войны домой, и над ним светила луна, и под ее магическим светом рыба выпрыгивала из воды в озерах, и странными голосами тихо перекликались ночные птицы, и светилась кора напоенных весенними соками черных деревьев. И теперь этот свет, что удивительно, словно проблескивал изредка волшебными искорками в глазах девушки, с которой он когда-то был знаком, а теперь она была такая неизвестная, непривычная, неожиданная в своих словах, жестах, даже молчании. Он рассказывал о своей жизни, о войне и своем немудреном быте, о том многом, что было передумано долгими зимними ночами под снегом и дождем на военном бивуаке и летними утрами, сидя с удочкой на берегу тихой реки, которую все живущие по ее берегам зовут Святой. А Рута в ответ рассказывала Коростелю о том, как они полгода скитались по городам и весям, как вывихнул ногу Бронис, а она простудилась в пути и две недели лежала в забытьи на попечении бабки-знахарки, случайно встретившейся им на лесной дороге. И оба вспоминали свои походы в лес за грибами и ягодой, как ловили бабочек и выпрашивали у швей старые, затупившиеся и проржавевшие иглы для того, чтобы нанизывать на них легкокрылых летуний и больших черных жуков – Рута умела делать красивые «живые» картинки из пойманных насекомых, «сажая» их на засушенные веточки трав и полевые цветы, которые они собирали с Яном во время весенних и летних странствий по лесам и лугам. Им было что вспомнить, и оказалось, что память крепко хранит мельчайшие подробности их детства, и каждый придает немало значения прежним словам, спорам, размолвкам и примирениям. Уже и Гражина несколько раз выглядывала из дома в сад посмотреть, что там поделывает молодежь, и Юрис выходил на веранду подымить трубочкой и заодно послушать детей, как он их про себя называл, а они все говорили, перебивая друг друга, и смеялись над своими воспоминаниями, и задумывались над словами друг друга, и пытливо стремились вызнать, что же делали все это время он и она друг без друга.