Ключ от Дерева - Челяев Сергей - Страница 34

Наконец Лисовин присел к костру поближе и, хмыкнув в бороду, уставил на Гвинпина корявый палец.

– Теперь слушай меня внимательно, безмозглый дружище. Если ты увязался за мной, воспользовавшись коварством Симеона, это еще не значит, что я собираюсь терпеть твое драгоценное общество и завтра. Если ты боишься темноты или диких зверей, можешь сидеть тут, но утром я посоветовал бы тебе навострить свои лапы куда-нибудь подальше, туда, где меня нет. Мне предстоит одно довольно-таки серьезное дело, а оно не требует ни советчиков, ни тем более насмешников. Что на это скажешь?

Прежде чем ответить, Гвинпин несколько минут из вредности молчал, тихо посапывая носом-клювом. Однако, когда Лисовин пришел к выводу, что проклятая кукла самым бессовестным образом дрыхнет, и потянулся отвесить ей изрядного щелчка, Гвинпин лениво открыл один глаз и иронически оглядел Лисовина с ног до головы. Затем он горестно вздохнул, явно разочарованный результатами осмотра, и мягко осведомился у закипающего, как чайник на костре, друида:

– А что я тебе такого сделал, что ты гонишь меня в глухую ночь, на съедение диким зверям? Травник велел мне сопровождать тебя, а перед самым уходом он еще шепнул мне вдобавок, чтобы я приглядывал за тобой и предостерегал от разных глупостей, на которые ты, надо думать, горазд, судя по твоим последним словам.

Тут даже флегматичный бородач не выдержал и расхохотался, в большой степени, однако, пораженный наглостью деревянной птицы.

– Насчет зверей ты, приятель, явно заливаешь. Вряд ли в окрестных лесах найдется хоть один в шерсти, кому ты придешься по вкусу. И зубы о тебя пообломаешь, да еще и отравишься как пить дать, это уж всенепременно.

– А почему это отравишься? – Озадаченная кукла подозрительно уставилась на друида.

– Вот чудак человек… вернее, Гвинпин! – подмигнул кукле Лисовин. – В тебе ж яда столько, что так и сочится отовсюду. А в основном – из твоего дурацкого клюва, что ни слово – то язва!

Гвинпин беспокойно заерзал, вскочил со своего тучного седалища и, не удержавшись, шмякнулся обратно, задрав перепончатые красные деревянные лапы.

– Ладно, не переживай, а то лопнешь, – усмехнулся бородач. – Устраивайся тут на ночлег, а я сторожить буду. Утречком отправлю тебя к Травнику, пусть Збышек с Яном с тобою нянчатся, потому как любят меньших братьев. Даже не знаю, между прочим, холодно тебе будет ночью или все равно.

– Ночью мне не холодно, – пробормотал Гвинпин. – А днем не жарко. Если хочешь, я могу ночью посторожить, мне не трудно.

– Да что ты, в самом деле? – весело осведомился бородач. – А не врешь?

В его голосе промелькнули заинтересованные нотки.

– Конечно, я ведь кукла, из крепкого дерева притом. Куклам ведь не нужно спать, они сделанные! – заявил Гвинпин, вновь начинающий обретать уверенность в себе.

– Ну-ну, не очень-то!.. – оборвал его Лисовин, от которого не укрылись покровительственные нотки, вновь появившиеся в интонациях куклы. – Ты это серьезно?

– Конечно, – кротко промолвила кукла, скромно потупив глазки. – Я могу хоть всю ночь не сомкнуть глаз, дерево ведь не устает.

– Дерево-то как раз устает, – заметил бородач, словно вспомнив о чем-то из прошлого, и, нахмурившись, почесал затылок. – И железо устает, и сталь кованая. Ты вот что… пока сиди тут, а я вокруг обойду, поосмотрюсь немного. От огня держись подальше, пламя березовое, жаркое изнутри, может краска пооблупиться, и всю свою красоту потеряешь. В случае чего – свиристи!

Через минуту Лисовин уже растворился в темноте. Ни одна ветка не хрустнула под ногой следопыта. Наступила тишина – ночь вступила в свои права. Сколько Гвинпин ни таращил свои круглые глаза, ночной лес сливался вокруг него сплошной черной стеной, обступившей со всех сторон маленький дрожащий светлячок костра. Налетели откуда-то комары, и Гвин стал от нечего делать считать их над головой. В лесу становилось все тише, и лишь ночные птицы изредка подавали таинственные, утробные голоса, исполненные неведомых смыслов пернатой магии.

Лисовин появился внезапно, помахивая сорванной веткой белой черемухи, пушистой от холодных влажных цветов. Аромат был настолько тонок и вместе с тем так всепроникающ, что Гвинпин поморщился и громко чихнул.

– Прочистил свой клювище? – весело осведомился друид. – Уже весна к лету двинулась, через пару недель сирень проснется, нужно только хорошую звездную ночь. Давай-ка теперь договоримся, приятель, насчет стражи. Коли ты действительно во сне не нуждаешься, я сейчас залягу соснуть, а тебе оставлю вот эту кучку.

Он указал на охапку дров, критическим взглядом окинул ее размеры и отбросил ногой в сторону пару крепких толстых полешек.

– Вот так-то будет лучше. Подбрасывай почаще, корми огонь, а то застынешь ночью. Как только эти дрова кончатся, смело буди меня. Если что необычное увидишь или услышишь – тоже буди. Если кто из людей или наподобие появится – сразу буди. И отодвинься немножко от углей, не ровен час загоришься, ты же из доброго дерева сработан, дуб небось?

И весьма довольный этим своеобразным и двусмысленным комплиментом, друид развернул скатку одеяла и улегся поближе к костру. Гвинпин покосился на него и подбросил в огонь первое полешко.

Несмотря на то что спутник ему попался не из лучших, кукла была очень довольна своей новой жизнью. Из душного и пыльного мешка, набитого неразговорчивыми собратьями, попасть в настоящий дикий лес таинственной весенней ночью, охранять товарища и прислушиваться к далеким шелестам и потрескиваниям могучих деревьев – это было настоящее Приключение, а Гвинпин по природе своей был весьма любопытен и наделен жизнерадостной и общительной натурой, что, впрочем, тщательно скрывал под маской важности и внешней многозначительности, особенно с тех пор, как он неожиданно вырос в глазах всех окружающих. Себе-то он и раньше казался большим, тем более по сравнению с остальными куклами. Поэтому скоро Гвин пришел в самое приятное расположение духа и полностью предался своему излюбленному занятию – мечтам. Через некоторое время он полностью отключился от окружающего мира, не забывая, однако, регулярно подбрасывать в костер топливо. Делал он это, правда, только из присущего ему недюжинного эстетического чувства, так как холода он не ощущал, а огонь в лесу горел так красиво и романтично.

Лисовин спал крепко, без снов. Несколько раз ему казалось, что кто-то наклоняется над ним и смотрит в лицо, но он отгонял эти видения, даже не просыпаясь, дотягивался до них одной силой воли из глубокого, беспробудного сна, и этот кто-то отступал, растворялся в темноте, вязкой и нездешней. Иногда ему слышался чей-то голос, он звал друида, но слова были на незнакомом ему языке и звучали издалека, словно из глубокого подземного колодца. Лисовин ворочался, бормотал про себя что-то несвязное, но цеплялся за сон, как скользящий по горному склону цепляется за каждый камешек и каждую выбоинку.

Наконец кто-то сильно потряс его за плечо, и Лисовин мгновенно открыл глаза. Однако вместо носатой физиономии Гвинпина перед ним было худое, костлявое лицо с серыми глазами цвета стали. В ту же секунду, когда он вспомнил это лицо, в грудь ему уперлась тонкая неоперенная стрела. Этого звали Колдун, с запоздалой досадой вспомнил Лисовин, а того, низенького, что сидит у костра, кажется, Коротышка.

– Доброго утра, – улыбнулся одними губами Колдун. – Правда, еще рановато, но кто рано встает – того бог бережет. Так, кажется, говорят в вашем народе, охотник?

Друид усмехнулся при слове «охотник», но промолчал, выжидая, что будет дальше. Его руки были крепко притянуты к груди белой волокнистой веревкой. «Даже не услышал…» – с каким-то детским разочарованием упрекнул себя бородач и завертел головой, пытаясь разглядеть, где этот неусыпный страж Гвинпин.

– Приятеля ищешь? – осклабился Коротышка, грызущий чью-то зажаренную косточку. Нос и щеки его были перепачканы золой, и он с аппетитом хрустел хрящиками. – Дрыхнет твой приятель, вот что я тебе скажу.