Ключ от Дерева - Челяев Сергей - Страница 26

– Ах да, – вспомнил Гвинпин, – ну конечно же! Они узнавали обо всем от одного из ваших. Я слышал, как Птицелов об этом говорил с моим хозяином. Моим бывшим хозяином, – смущенно поправился он.

Ян остановился как вкопанный.

Травник присел на пригорок и скинул сапоги. Он облегченно вытянул ноги, шевеля пальцами в мягкой, уже порядком прогретой солнцем траве. Ян опустился рядом, не в силах выговорить ни слова, так просты и будничны были слова Гвинпина, еще не умеющего провести для себя точную грань между злом и добром.

– Как зовут нашего? – лениво спросил друид. Казалось, сообщение куклы не произвело на него видимого впечатления.

– Я не знаю… – развел крыльями Гвинпин. – Они не говорили.

– Как же он передавал сообщения этому Птицелову? Приходил сам? Или слал записки?

Ян вздрогнул. Из всего отряда надолго отлучался только Лисовин, когда уходил на разведку.

– Никто не приходил. Я никого не видел из ваших.

Вид у Гвина был подавленный, он опустил глаза и тихо сопел.

– Записки тоже не присылали. Птицелов как-то сам узнавал, он один раз так и сказал.

– Что сказал? – Ян неожиданно для самого себя выкрикнул очень громко, так что друид даже вздрогнул и удивленно посмотрел на него.

Гвинпин на всякий случай отодвинулся и шмыгнул носом.

– Сказал один раз, я теперь вспомнил.

Кукла говорила тихо, она словно впервые задумалась о своей жизни, о том, что с ней сейчас происходит, когда появляется что-то новое и не знаешь, что с ним делать.

– Он сказал, если он Птицелов, то может ошибиться, выбрать неверный путь, проиграть в игре, на худой конец. Но он не может одного – не заметить птицу, парящую в небе. Так и сказал. Я еще подумал тогда, что за птица такая…

– Птица, говоришь? – Травник встал и отряхнул колени. Потом поднял голову и долгим пристальным взглядом посмотрел в небо. Оно было чистым и синим, ни облачка. Солнце пригревало, день обещал быть теплым и ласковым.

ГЛАВА 9

ПОЛЕ ОДУВАНЧИКОВ

Внутри каждой травы есть сок, но особенно сильно он бродит в цветах, что растут под открытым небом и видят свет ночных звезд. Среди них есть те, которые закрываются на закате и спят, уютно укрывшись в домиках из собственных лепестков. Никто не знает о снах, которые видят цветы. Утром прилетают пчелы и шмели, их сны просты и медвяны, и луговые цветы раскрываются с их рассветным жужжанием. Ночные грезы цветов уступают время солнечной дреме, и сахарный нектар стремится наружу из глубин ночных снов; он кипит в цветах и привлекает к себе всякую летучую и ползучую мелюзгу, обещая пиршество сладкое и хмельное. Цветочный сок опускается вниз, к земле, он немножко остается в листьях и всегда – в стебле. Может, от близости земли или еще от чего цветочный сок всегда горек и прохладен.

Ян знал обманчивый нрав луговых цветов и все же не удержался – сорвал опущенный зеленый бутон спящего одуванчика, несколько раз согнул трубочку стебля и растер в ладонях быстро чернеющий на воздухе сок. Млечная жидкость источала горьковатый аромат детских игр и хороводов с неизменными цветочными венками на головах бойких девчонок из соседней деревни. Ян прошел мимо караулящего Молчуна, и тот улыбнулся ему. Раннее утро пронизало рощу, в которой отряд остановился на ночлег, косыми солнечными лучами, в траве засверкали бисеринки росы, в деревьях бродили соки цветения. Впереди замаячил просвет, и Коростель спустился в овраг, заросший сиренью. Пройдя ниже вдоль заросшего ручья, Ян вышел на край леса и даже присвистнул от удивления, такая удивительная картина открылась перед ним.

Впереди, куда ни кинь взгляд, раскинулось желто-зеленое поле, уходящее за горизонт. Кругом росли десятки и сотни одуванчиков, они раскрывались на глазах, и поля желтели от нежно-канареечного до яично-желткового, зеленые острова и проплешины таяли и затягивались неудержимой волной раскрывающихся лепестков. Солнце пригревало все жарче, веял легкий ветерок, и у Яна вылетели из головы последние остатки сна. Он покачал головой и отправился обратно в лес будить друидов.

Спустя час отряд вступил в поля. Невидимый жаворонок повис над головой, шагалось быстро и легко. Друиды изредка переговаривались между собой, и только Травник по большей части отмалчивался, не обращая внимания на редкие тревожные взгляды, которые бросал на него исподлобья Коростель. Гвинпин увязался с ними еще день назад и теперь болтал без умолку, потешно вышагивая между Яном и Збышеком. Его веселый и неунывающий нрав очень пригодился в компании сдержанных и немногословных служителей полей и лесов, замечания куклы отличались своеобразным юмором, хотя и несколько неуклюжим и наивным. Ян раза два предлагал посадить его на закорки, но Гвинпин с негодованием отказался. Впрочем, за день кукла ни разу не выказала признаков усталости, напротив, Гвинпин успевал еще и досаждать мелкими пакостями Лисовину, к которому он успел проникнуться озорной симпатией, хотя ни за что на свете и не признался бы в этом. Грубоватый и сметливый бородач относился к задире снисходительно, как к ребенку, который просто не может не шалить в силу возраста и веселого нрава. Это, впрочем, не мешало Лисовину иногда осаживать не в меру расшалившуюся куклу, да и Гвинпин старался держаться подальше от ловких рук лесного друида, уже отведав тумаков и щелчков, нанесших урон не столько пухлому телу и большому носу, сколько самолюбию куклы. Остальные друиды с интересом следили за этим своеобразным соревнованием, не забывая о пути – за день они продвинулись далеко на север, и под вечер отряд вступил в бывшие владения рыцарей-храмовников.

Ян всю дорогу отмалчивался, исподтишка наблюдая за Травником. У него не шли из головы слова Гвинпина, он почему-то сразу ему поверил. В последние дни он свыкся со своими спутниками, они были одной семьей, а Травник, несмотря на солидную разницу в возрасте, вполне мог сойти ему за старшего брата. Мысль о том, что кто-то может оказаться предателем, казалась Яну невыносимой. Да и что можно было предать сейчас, когда даже противник не был известен, а Травник по большей части молчал! Похоже, он не придал сообщению Гвинпина особенного значения, и Ян изредка испытующе поглядывал на друида, пытаясь угадать его мысли по выражению лица. Ночью он долго ворочался с боку на бок и заснул только под утро, так ничего и не решив.

Они шли по мягкой, теплой земле, густой травянистый ковер пружинил под ногами, а некоторые цветы доставали Яну до колен. Одуванчики уже раскрылись навстречу солнечным лучам, но их желтизна не раздражала глаз; они послушно стелились под сапогами и тут же распрямлялись вновь. В могучей жизненной силе одуванчиков было столько веселого упрямства и радости самой природы, что бодрость и энергия маленьких цветов передавались всем, и друидам шагалось легко и ходко. Спустя час вдали показался замок храмовников: высокие светло-коричневые башни, опустевшие стены, мост, навеки опущенный и провисший через ров на ржавых цепях. Всего этого друидам еще было не разглядеть, только виднелись старая крепость и узкая белая дорога, уходящая вдаль, в темно-зеленые леса. Там, в нескольких днях пути, лежали земли русинов. Раньше здесь часто возникали ссоры и мелкие стычки, хотя до открытых столкновений и не доходило, но когда храмовники сгинули, русины перестали заходить в эти края. Монашествующие рыцари ушли в одночасье – неизвестно зачем, неизвестно куда. Ясным сентябрьским утром, когда работники пришли в замок – прислуга всегда распускалась по домам, – садовники и скотники нашли мост опущенным, ворота открытыми, а крепость была пуста. За ночь все храмовники куда-то исчезли, и с тех пор уже несколько лет их никто не видел. В замке так никто больше и не поселился.

Неподалеку в поле горел костер, и Травник держал путь прямо к нему. Вокруг огня сидели люди, их было семеро. Ян похолодел: он понял, что это именно те, кого друиды ищут уже несколько месяцев, его ночные гости. В памяти всплыло улыбчивое лицо старшины, оскаленная серая морда в воде миски, их задушевный разговор, расставание перед краснеющим закатом и последние слова: «Прощай, Ян Коростель, встречаться снова в этой жизни нам нет нужды…»