Ключ от Дерева - Челяев Сергей - Страница 12

В центре бывшей площади у пепелища старостина дома горел большой костер, над которым возвышался широкий деревянный помост. На нем грудой были навалены тела убитых жителей деревни, и пламя уже лизало доски. Вокруг костра сидели человек тридцать в белых маскировочных плащах. В этих краях мертвых предавали земле, и мальчик в ужасе застыл, не в силах оторваться от жуткой, никогда не виданной им картины. Один из чужаков что-то почувствовал, обернулся и медленно потянул из-за спины арбалет. Малыш повернулся и бросился бежать со всех ног. Он не видел, стреляли в него или это был просто жест предостережения, он просто бежал через лес, сердце прыгало в груди так, что казалось, сейчас разорвется, и он останется лежать среди черных елок, но зато все кончится разом.

Ноги сами привели мальчика в деревню, которую он покинул всего день назад. Его встретили сожженные дома, труп собачонки с оскаленной пастью у околицы, лужи крови, припорошенные свежим снежком. Он попятился назад, провалился в сугроб и в беспамятстве кинулся обратно в лес. Мальчишка бежал, пока не перехватило дыхание, словно что-то лопнуло внутри. Он беззвучно осел в снег, обхватил руками заснеженный ствол дуба, и глаза его закрылись.

Утром полузамерзшего мальчика нашел молодой пилигрим в зеленой накидке, подбитой мехом. Пилигрима звали Камерон, он-то и отвез мальчика в Круг, благо скиты были недалеко для знающих тайные тропы. Мальчика выходили, хотя он сильно поморозился, однако имени своего назвать он не смог. Он вообще не смог сказать ни слова – после пережитого потрясения мальчик онемел.

Через несколько дней, когда угроза для жизни мальчугана миновала, Камерон покинул Круг. Он был странствующий друид и, вернувшись раньше срока, наложенного обетом, должен был теперь вернуться в мир и провести в нем на год больше. Это его, однако, особенно не беспокоило, он был молод и возвращаться в скиты не спешил. Друид был доволен тем, что ему удалось спасти мальчишку, и новые заботы быстро поглотили его жизнерадостную, неунывающую натуру, к тому же в скором времени предстояло далекое путешествие на север. История с ребенком отошла в его памяти на второй план, а потом и вовсе истерлась. Пилигрим и не подозревал, что спасенный им мальчишка запомнил его лицо.

Выздоровление затянулось надолго. Друиды искусны во врачевании, и они спасли мальчику руки и пальцы на ногах, сильно почерневшие и уже потерявшие чувствительность. Только голос вернуть лекарь не смог, хотя его познания в человеческой природе были поистине безграничны. Он только сказал мальчику, что голос может со временем вернуться, и тот молча кивнул в ответ. Он не поверил лекарю, и друид почувствовал это. Оставался только один врач – время.

В скитах жили еще несколько детей, судьба здесь у всех была одна. Воспитанники обучались ручным работам и ремеслам, с течением времени наиболее прилежные стали приобщаться к травным и лекарственным делам, единицы – к тайным искусствам. Немой, которого сверстники прозвали Русым то ли из-за цвета волос, то ли по имени народа, к которому он принадлежал, учился понемногу, но все больше смотрел, слушал, мычал себе под нос что-то потихоньку. Учителя у него не было, поэтому он набрался разных отрывочных знаний и приемов, не требующих словесного выражения. Лучше всего получалось у него с растениями – травами, цветами, деревьями. Кровотечение любое останавливал травяной повязкой, а несильное – просто втыкал свежесорванную ветку ивы или пушистой вербы глубоко в землю, и кровь останавливалась, загустевала на глазах. Русый умел отличать буйное дерево, одна щепка которого могла расшатать, завалить крепкий бревенчатый дом. Иногда его брали с собой в деревни лекари помогать врачеванию, однако до его родной деревни он ни разу не добирался. Места, где он теперь жил, были ему незнакомы и, очевидно, лежали далеко от земель его детства. Отрочество пришло неожиданно, и мальчик смотрел на мир жадно, замечая изъяны и выпуклости, цвета и формы окружающего; он еще не мог понять смысл вещей и предметов, но чувствовал их суть, естество. Одного он не мог – сказать о том, что он видит, слышит, осязает; ему нужно было выговориться – так птица в восторге расплескивает утренние трели; он забыл слова, он давно уже думал не словами, а неясными образами, придумав себе свой язык цветов и оттенков, не очень понятный даже ему самому. К нему относились бережно, как к увечному, женщины в деревнях жалели, норовили сунуть вареное яйцо или ломоть хлеба в тряпице. Так продолжалось, пока он не попал в Лес.

Мальчик сам не понял, как это произошло. Однажды он сильно простудился и рано лег спать в своей землянке. Он долго ворочался с боку на бок, сильно тянуло ноги, словно он целый день просидел без движения, и чисто физическое ощущение неудобства не покидало его. Мальчик попытался играть в цвета, мысленно переливая их между собой, придумывая новые оттенки мерцающего и светящегося, но сон не шел. Неожиданно сильно захотелось пить. Русого бил легкий озноб, обычный предвестник горячки и жара, но жажда была невыносима, и он стал одеваться, стуча зубами от холода.

Наверху стояла ранняя весенняя ночь, и он удивился, заметив, что из-под двери пробиваются редкие лучики света. Русый выбрался наружу и попал в непроглядную темень. Даже лунное сияние не достигало земли, растворяясь где-то над головой в кронах могучих деревьев, окружавших скиты со всех сторон. Мальчик думал об этой странной несуразице с ночными струйками солнца, когда пил из колодезного ковша вкусную студеную воду, попробовать которую не суждено никому, кроме друидов или воспитанников Круга. Так с ковшиком в руке он и очутился на тропинке желтого леса, пронизанного мягким сентябрьским солнцем.

На поляне поблескивали капельками росы широкие паутины, протянувшиеся между голыми стебельками синецвета-цикория. Утро еще не успело растаять в ослепительно голубом мареве неба. Мальчик осмотрелся, вытер губы рукавом и задумался на минутку. Затем сел на пригорок и снял легкие оленьи сапожки, тщательно перемотал портянки и обнаружил, что неприятные ощущения в ногах прошли. Через минуту он уже решительно шагал по тропе в глубь лесной чащи.

С тех пор он стал часто бывать в Лесу. Это всегда случалось во сне, но после гуляния по лесным дорогам он просыпался свежий и отдохнувший. Мальчик не понимал до конца, спит ли он, когда бывает там, или просто переносится в какой-то иной мир, но память о лесных походах хранилась и копилась в нем новыми знаниями, навыками, опытом. Лес открывал неизвестные ему маленькие секреты земли и травы, животных и птиц, но он не мог постичь законы лесной жизни, пока у него не появился попутчик.

Он узнал его сразу, молодого друида, который нашел его когда-то под деревом морозной ночью, полузамерзшего и почти без сознания. Тот встретил мальчика на развилке у поваленной ольхи, где, похоже, уже давно его поджидал. «Это ты?» – спросил мальчик и прикусил язык, неожиданно услышав звук собственного голоса. «Я! – ответил Камерон. – Не бойся, в этом лесу говорят все, здесь открыты многие чувства! – Он подошел к мальчику и, улыбнувшись, взял его за руку. – Я тебя уже давно здесь жду. Пойдем?» «Пойдем, – ответил мальчик. – А куда?» Друид насмешливо прищурил хитрые глаза. «Хороший вопрос… Ну, для начала выясним, кто обидел эту ольху, может, медведь или поглупее кто! Идет?» И они отправились уже вместе, увлеченно беседуя и внимательно присматриваясь друг к другу.

Так началось ученичество, и мальчик получил новое имя. Старое, данное родителями, он вспомнить так и не смог, и Камерон, заметив явную склонность ученика к растениям, предложил ему именно эту тропинку в Лесу Друидов. Дети Круга, его сверстники, по-прежнему звали его немым. Дар речи он обретал только в Лесу, и он не мог понять, на каком языке он говорит во сне и думает, когда бодрствует. О снах он никому не говорил, Пилигрим запретил строго-настрого. Зато у них был лес на двоих, и он спешил туда каждую ночь. В Круге Камерона не было уже три года, и его начали забывать, однако он слыл не сгинувшим, а пребывающим в Служении. Так минуло два года.