Улыбайтесь, сейчас вылетит птичка - Качан Владимир - Страница 10

И еще - здорово было бы нарядить его в костюм татарина Ахметки, меня в форму прапорщика (можно и наоборот, это неважно), подыскать женщину лет тридцати на роль Таньки и сфотографироваться втроем. Потом поджелтить эту фотографию (будто бы от времени) и подписать на обороте выцветшими чернилами: "Таня Смирнова, Володя Смирнов, Ахмет. Париж, 1937 год ". Был бы еще один виток легенды. Выкрал Смирнов Таньку из Советской России и увез в Париж, а перед этим нашел фамильные драгоценности, зарытые в подвале их старого дома, и стали они жить долго и счастливо. И улыбались бы они (вернее, мы) на фотографии. Не потому, что птичка, а потому, что счастье все-таки есть, и вот оно - на наших лицах!..

* * *

Теперь вы вправе спросить: и чего это он так много говорит о песнях, ставших "народными", несмотря на то, что сам не раз подчеркивал свое легкое и несерьезное к ним отношение? Похоже, у автора на сей счет проблемы... Мается небось от обиды и зависти, разъедают эти нехорошие чувства его слишком ранимую душу, успокоиться никак не может...

И хоть он и старается изо всех сил выглядеть на этих страницах честным и благородным, хоть и старается прикрыть срам собственного тщеславия рваным фиговым листком этакого автосарказма, мы все равно видим, что эти попытки тщетны. Да к тому же прискорбно типичны почти для всех авторов всех мемуаров:

все в них хотят казаться лучше, чем они есть на самом деле.

Пришло время раз и навсегда разобраться автору с самим собой, причем здесь и сейчас.

Для чего мы вообще пишем, сочиняем, поем, рисуем? Чтобы любили, ценили, узнавали на улице? Было бы неправдой сказать, что это нас вовсе не интересует и к славе мы безразличны. Но это ли главное? Определять целью жизни то, чтобы тебя узнавали на улицах, - не слишком ли это мелковато? Во всяком случае, для человека, которому уже больше двадцати пяти лет...

Понимаю, в юности хочется как можно громче прокричать, что ты все-таки есть на белом свете. Ну а дальше-то, дальше?.. Посвятить всю жизнь тому, чтобы тебя любили миллионы людей, купаться в славе? Ездить на длинных лимузинах? И любой ценой этого добиваться ? Если любят миллионы, то в этом есть что-то подозрительное, неправильное, потому хотя бы - что массовое. А массы так доверчивы, так часто становятся фанатами чего-то ложного и никчемного, так часто поклоняются кумирам, которых тут же быстро забывают; их так легко можно увлечь массовым опять-таки гипнозом, что они, массы, мыслят и чувствуют не индивидуально, а толпой, и потому почти всегда неправы.

Я тут не агитирую за элитарность, она для меня сомнительна. Я ее не чту, поскольку она обычно выглядит как невралгические спазмы забытых и непризнанных интеллигентов. Я о том, что каждый должен идти своей дорогой - нравится это массам или нет. И в этом вопросе авторитетных единомышленников у меня - навалом! Даже тысячи лет тому назад! Вот совсем древнегреческий философ Сенека: "Я никогда не стремился угождать массам, ибо то, что понимаю я,- не нравится массам, а то, что нравится массам, непонятно мне ".

А вот 150 лет тому назад великий русский композитор Чайковский писал, что имел недавно беседу с писателем Львом Толстым, который " совершенно убедил меня в том, что тот художник, который творит, стремясь угодить публике, - не вполне художник. Его творения непрочны, их успех - эфемерен ".

Когда я наталкиваюсь вдруг на такие высказывания, то гордо думаю:

" Ага-а! Значит, я прав, значит, я не один такой. Вон какие люди рядом! "

А потом думаю: "Ну конечно, им-то легко говорить такое, уже будучи суперпопулярными ". И затем меня осеняет: ведь они стали такими именно потому, что шли своим путем, несмотря на то, что поначалу было, наверное, трудно не поддаться искушению нравиться даже тем, чей вкус в глубине души презираешь.

Они не следовали за модой, они ее сами создавали, они носили не то, что все, а только то, что им, как они сами считали, идет, то, что им - к лицу!

Однако тут надо помнить, что гордая слава слишком гордого художника нередко догоняет его уже за финишной чертой. И если его бесит даже намек на холуйство, если его независимый ум и талант возмущает любое панельное ерзание перед (под) клиентом, он рискует при жизни остаться непризнанным.

Но и у слишком гордого художника есть шанс прижизненно быть услышанным и понятым.

И если выпадет ему счастливая карта, то на него обрушится такая слава, его так пылко возлюбят вдруг народные массы, что ему самому станет неудобно. Вот такая популярность, наверное, стоит того, чтобы о ней позаботиться. Хотя он скорее всего и заботиться-то не будет, будет делать честно то же и так же. А славу он как бы и не заметит, будет относиться к ней легко и шутливо, с оттенком недоумения: со мной ли это происходит?.. При условии, конечно, что художник не только гордый, но и умный.

Вот Пушкин, например... Пишет письмо жене: " Знаешь ли ты, что обо мне говорят в соседних губерниях? Вот как описывают мои занятия. Как Пушкин стихи пишет.

Перед ним стоит штоф славнейшей настойки. Он - хлоп стакан, другой, третий - и уж начнет писать! Это слава! "

Наоборот: переоценивать славу или просто популярность - совсем не полезно, особенно теперь, когда она напрямую зависит от изменчивой конъюнктуры рынка.

Знаете, кстати, почему Задорнов, о котором речь еще впереди, так долго популярен? Он конъюнктуру рынка математически точно вычисляет, он ее знает, как мало кто. А если чего и не вычисляет, то интуитивно чувствует; он сегодня знает то, над чем будут смеяться завтра. И его чутье в этом смысле, по-моему, иногда удивляет его самого.

И еще раз о цене славы и о том, чтобы правильно к ней относиться, чтобы уж совсем нормально...

Крутили одно время по ТВ со страшной частотой один и тот же клип известной русской певицы из Америки. В нем снимался артист Борис Щербаков. И вот как-то раз звонит он мне и жалуется : "Ну ты смотри, что делается! Я народный артист, работаю во МХАТе, играю там главные роли, у меня полно больших ролей в кино, и что ты думаешь? - меня встречают сейчас на улице, узнают, улыбаются и спрашивают: "Простите, это не вы случайно снимались в клипе Любы Успенской "Карусель "?" Ну?! Скажи, стоило всю жизнь работать ради этого?.. "

Потом " Карусель " исчезает с телеэкрана, и некоторое время народные массы в упор не видят Борю Щербакова... до тех пор, во всяком случае, пока опять же на ТВ не появится повтор фильма, в котором он играет, " Воры в законе " там или еще что-нибудь...

Ну да Бог с ней, с этой темой, оставим ее...

Помните, сколько-то страниц назад, в связи опять-таки с песней " Дневник прапорщика Смирнова ", я упомянул о маме, имевшей ту же девичью фамилию, и о бабушке, воевавшей в отряде Котовского. Так вот, о бабушке, Полине Ивановне Смирновой, мы сейчас и поговорим. Фамилию бабушка получила, сочетавшись браком с офицером белой армии Смирновым, инженером по образованию, который потом сгинул без вести где-то в песках Средней Азии в далеком от нас 1926 году.

Мое упоминание о ней - лишь повод для рассказа. Причина же - в другом. Дело в том, что я обещал бабушке, что когда-нибудь напишу про нее. Обещание было дано сгоряча, мне было тогда восемнадцать лет, и я хотел быть только артистом и никем более. Но, видимо, глубоко в подсознании таилось некое пред-предчувствие, что когда-нибудь я сяду за письменный стол и задумаюсь над чистым листом бумаги. Поэтому, еще живя в Риге, я записал кое-что с бабушкиных слов. И вот что странно - эта ученическая тетрадка сохранилась, не потерялась при многочисленных переездах. Когда я вдруг случайно ее нашел, то в который раз понял, что ничего " случайного " не бывает. Бабушка, чью могилу уже и не найдешь на одном из рижских кладбищ, должна обрести вторую жизнь, ожить вновь хотя бы на этих страницах, написанных ее внуком, в его литературных опытах по оживлению фотографий. Если теперь ясновидящие по фотографии лечат, я пойду дальше, я попробую оживить.

Вот передо мной та старая тетрадка и бабушкино фото на листе плотной, толстой бумаги, почти картона. Она там в какой-то шубке, круглой шапочке и на лбу - диадема. На бижутерию не похоже, видимо, бабушкин облик результат выхода замуж за дворянина; диадема носит черты чего-то фамильного и дорогого.