Смерть считать недействительной
(Сборник) - Бершадский Рудольф Юльевич - Страница 36

Он смотрел на нас молча, задумчиво, а затем убежденно произнес:

— Циники! Что вам нужно от человека, несчастные соковыжималки? Каков предел вашей убогой фантазии? Двадцать строк на первую полосу, подвал на третью — больше вы от человека ничего не способны ожидать. А вы можете понять, что я… — и он демонстративно повернулся на другой бок, — …что я пе-ре-жи-ваю!.. Какая девушка! Какая девушка!

Кто-то немедленно спросил:

— Конфетка?

Но в этом вопросе не было ни на йоту пошлости. Просто на жаргоне редакции «конфеткой» называлась потрясающая новость, сенсация. Однако какой сенсацией можно было бы удивить нас? Сколько подвигов уже было описано каждым из нас!

Поэтому в ответ на отповедь Сергея мы решили наказать его нашим равнодушием. В самом деле «конфетка» или нет — еще неизвестно, а он уже, изволите видеть, переживает! Ну и пожалуйста, сколько угодно! Только без нас — нас это не интересует. Вот!

Мы рассчитали правильно: какой газетчик стерпит такое отношение к «своим» новостям!

Сергей немедленно вскочил с нар и бросил нам вызов: — Значит, вам безразлично, с чем я вернулся из частей? Безразлично? Ну и черт с вами! Только все равно вы врете!

Это тоже было правильно. И Сергей уверенно продолжал:

— Вы убеждены, что я — щенок, что я — новорожденный, что ждать от меня какого-нибудь путного материала — то же, что ждать от нашего редактора человеческого слова и литературного вкуса! Хорошо же! Мальчишки! Садитесь в кружок, как в пионерском отряде, рвите на себе коллективно волосы и слушайте! Вы, значит, ничего не прозевали в «хозяйстве» Петрова? Еще бы! Что вам какая-то Бабкина! Что вам, что она представлена к ордену Красного Знамени! Ну, застрелила двух трусов… Ну, вытащила на себе раненого летчика, который упал между нашими передовыми и немецкими…

— Гм… Гм… Мы, кажется, действительно, прозевали стоящий материал.

— А девушка-то какая!..

Кто-то тоном уже побежденного спросил Сергея:

— Ты долго с нею беседовал?

— Нет, я еще не видел ее, мне рассказал о ней комиссар дивизии. Кстати, забыл добавить: она, ко всему прочему, еще вывезла на себе с поля боя противотанковую пушку.

— Одна?

Но Сергей решил, что он уже разгромил нас и не счел нужным обращать внимание на подобные придирки.

— Нет, вместе с тобою!

Ох как мы ему отплатили за этот наглый ответ, вы бы только видели! Как мы все захохотали в лицо ему, все, как по команде! Мы начали раскачиваться из стороны в сторону, держаться за животики, хлопать друг друга по плечам, указывать на Сергея пальцами.

Он понял, что переборщил, и хотел что-то сказать… Куда там! Мы начали шпынять его репликами. Мы издевались над ним.

— Сергей, зачем ты начал одеваться? Ты спешишь к ней?

— Сергей, не влюбись! Если она станет твоей женой, она по утрам будет упражняться тобой вместо гири, она пушки одна вытаскивает!

Он все-таки сумел вставить:

— Тупицы! Першероны!

Но мы с ходу подхватили новое слово.

— Вот спасибо, — заорали мы ему, — подсказал! А то бы мы ни за что не вспомнили, как называют этих битюгов!..

Мы бы окончательно затюкали его — без злобы, без яда. Просто очень хочется смеяться на фронте. Так вот, мы бы окончательно затюкали его, но в эту минуту в блиндаж вошел редактор. Он был человек вечно занятый, и смех в его присутствии звучал просто-таки оскорблением. Он сурово посмотрел на всех, а затем принялся переводить свой тяжелый взгляд с одного на другого. Улыбки быстро улетучивались с наших лиц, но сразу исчезнуть они все же не могли.

— Я вижу, вам очень весело, — сказал редактор. — И никто не работает!

Мы с трудом взяли себя в руки.

— Да, товарищ старший батальонный комиссар, отвлеклись немного. Тут политрук Чернин рассказывает об одной замечательной сандружиннице. — Кто-то не выдержал и прыснул за спиной редактора. — Надо бы поехать к ней, мы думаем.

— Что ж, пускай и съездит. А чем она отличилась, товарищ Чернин?

Сергей вытянулся, как на смотру, и не ответил — отрапортовал:

— Одна вытащила на себе из боя подбитую пушку!

Редактор не понял, что тон Сергея — вызов, направленный не в его, а в нашу сторону, и счел нужным прекратить разговор, который велся не так, как, ему казалось, подобает вести разговор с начальством.

— Одна? На себе? Ну что же, геройский поступок. Над чем тут можно смеяться? Отдыхать, Чернин, не будете, поедете к ней сразу!

Повернулся на каблуках и вышел.

Отправлялся Сергей в дивизию, скажем прямо, без подъема. А вдруг, действительно, мы окажемся правыми и он столкнется с этаким восьмипудовым гренадером в юбке? Да и без передышки из одной командировки в другую… Впрочем, в этом мы сами чувствовали себя виноватыми: так уж сложилось… И оттого, что мы понимали это, ему было несколько легче.

Как ему хотелось, чтобы его Бабкина оказалась именно такой, какой он с самого начала вообразил себе ее! Хоть бы нам на зло такой оказалась!

Но вдруг все-таки правы мы?..

Наконец Сергей вернулся, и мы не пожалели, что совершенно несправедливо расписали ему ее как гренадера. Товарищ Бабкина Анна Никаноровна (простите, Асенька, что мы вас расписали Сергею бог знает как!) — эта силачка, громадина, Иван Поддубный (да, да, мы всё пустили в ход!) — оказалась худенькой ясноглазой девушкой и лишь одним отличалась от портрета, нарисованного нам Сергеем заранее: мягкие льняные волосы ее не были заплетены в косы, а коротко, по-мальчишески, острижены: Ася только что перенесла крупозное воспаление легких. Сергей был старше ее на четыре года и выше на две головы. Но несмотря на это, несмотря также и на то, что был он прирожденным газетчиком и взял на своем веку не один десяток интервью, он все-таки, когда остался с этой девушкой с глазу на глаз, впервые в жизни смутился. И чтобы скрыть это смущение, повел разговор с нею сначала в исключительно строгих тонах. Вынул блокнот, солидно откашлялся и спросил:

— Товарищ Бабкина, это правда, что вы вытащили на себе противотанковую пушку?

Ася покраснела:

— Ой, что вы! Кто вам сказал! Разве ж я могла с ней справиться! Я ее прицепила к нашей санитарной двуколке!

Сергей облегченно вздохнул, но не показал виду, как кровно интересовала его эта подробность.

— Значит, не сами… А как вы пристрелили двух трусов?

Ася удивленно посмотрела на своего неожиданного следователя и строго сказала:

— Я никого не расстреливала.

— То есть как — никого? Но вы заставляли кого-то идти в атаку?

— Не то чтобы заставляла… Я просто сказала одному, который лежал в окопе, чтобы он встал: пора уже. Но только я в него не стреляла…

— А что же?

— Ну, я сказала ему. Он встал. Встал и стоит. Я тогда, кажется, подтолкнула его. Знаете, я очень рассердилась.

Сергей с воодушевлением рассказывал нам обо всей этой беседе с Асей Бабкиной.

— Я ей задаю вопрос: «Ася, а как вы летчика вытаскивали?» А она отвечает: «Я сказала одному бойцу: „Пойдемте вместе, он, наверно, тяжелый“. Ну, пошли». — «Это что же, — спрашиваю, — ночью было? Немцы не видали вас, не обстреливали?» — «Нет, они стреляли. Но только я маленькая, в меня попасть трудно». — «И кто же тащил летчика — вы или боец?» — «Я. Потому что мне показалось, ему так больше нравится». — «А самолет подожгли? Или разоружили?» — «Разоружила, конечно». — «Однако! Как это у вас достало сил тащить на себе и летчика и спаренную установку?!» (Мне, ребята, и в голову не пришло, что она не знает про то, что пулеметы на самолетах спаривают!) А она говорит: «Так там же ничего тяжелого не было, только один пистолет летчика в кабине валялся. Какая спаренная установка?» Я рассмеялся, спрашиваю: «Асенька, сколько вам лет?» А она вдруг разобиделась: «Все, — говорит, — меня про это спрашивают. Не маленькая уже! Сколько есть, столько и есть!»

…А написал Сергей про Асин подвиг как раз весьма и весьма посредственно. Тем не менее мы хвалили его на редакционной летучке от всего сердца, и, честное слово, никому из нас не казалось, что мы кривим душой. Узнав, что Ася не сама вытащила из боя противотанковое орудие, редактор рассердился и отпустил Сергею на корреспонденцию о ней всего девяносто строк. Представляете, каково Сергею было уложить все свои чувства к будущей жене в жалкие полторы странички на машинке!