Хроники мегаполиса (сборник) - Дяченко Марина и Сергей - Страница 52

– Я им цветы дарю.

– Оригинал... А еще что?

– Конфеты. Мягкие игрушки.

– «Мадам, вот вам зайчик, лягемте в койку?»

– Ага. Примерно.

– Так ты бабник?

– Нет времени.

Смеюсь. И он смеется. Симпатяга.

– Ты на метле летаешь? – спрашивает сквозь смех.

– Летаю. А тебе что?

– Возьмешь покататься?

Осторожно скатываюсь с краешка широкой кровати. Бреду в чужую незнакомую ванну (евроремонт, все путем), смотрю на себя в зеркало. М-да.

Включаю горячую воду. Лезу под душ.

Да уж. Полетали на метле.

Вода течет по лицу.

Стою под душем.

Кусочек плитки над ванной откололся. Аккуратный белый квадрат стоит у стеночки, как мольберт в ожидании Малевича.

Плачу. Или мне кажется.

« Откуда ни возьмись – как резкий взмах – Божественная высь в твоих словах – как отповедь, верней, как зов: « за мной! » – над нежностью моей, моей, земной. Куда же мне? На звук! За речь. За взгляд. За жизнь. За пальцы рук. За рай. За ад... »

Почему человечество так тянется к мелодраме? К истории о том, как жила-была невинная душа, ее долго обижали, а потом она повстречала Прекрасного Мужчину...

Почему сегодня утром мне хочется оплакивать... невесть что, или невесть кого, кто даже не родился?

Я что, несчастна? Какая пошлость. Понятие о «счастье» и «несчастье» придумали авторы мелодрам...

« Звучи же! Меж ветвей, в глуши, в лесу, здесь, в памяти твоей, в любви, внизу постичь – на самом дне! не по плечу: нисходишь ли ко мне, иль я лечу » ...

Реву белугой. И – о ужас – мне это нравится.

Закутавшись в огромный, на двадцать размеров больше халат, выплываю из ванной.

Ого, квартирка. Можно заблудится.

Мой герой лежит, заложив руки за голову. У него чисто выбритые подмышки.

– Привет, – говорю деловито. – Ну что, сварить тебе кофе для полноты картины?

– Сам сварю, – отвечает. – А то ты мне еще что-нибудь на кухне сломаешь.

Поднимается. Не могу оторвать взгляд.

– Да по тебе анатомию мышц можно в школе изучать...

Хмыкает. Идет на кухню.

Я сажусь на то место, где он только что лежал. Смотрю на отпечаток его головы на подушке. Вдыхаю запах.

Мир вокруг вдруг теряет резкость. Беру подушку, как младенца.

Прячу в ней лицо.

– Ты что-то сказала?

Вскидываю голову.

Стоит в дверях. Вокруг бедер – алое полотенце победителя.

– Нет, – пожимаю плечами под халатом.

Наклоняет голову, будто прислушиваясь:

– Нисходишь ли ко мне – иль я лечу... Это стихи?

– Где?

Улыбается. Как будто я удачно пошутила.

– А кофе будет? – спрашиваю после неловкой паузы.

Пьем кофе.

Разглядываю его внимательно. А он разглядывает меня. Хрустит своей морковкой, как чудовищных размеров заяц.

– Ты похож на зайца.

– Ну и что?

– Ну и ничего... Что ты так смотришь?

– Мне показалось...

– Что?

Отводит взгляд. Болтает ложечкой в чашке с чаем; ложка звенит.

– А ты когда-нибудь бывала в греческой кофейне?

– Нет, – отвечаю равнодушно.

– А у тебя нет... сестры-близнеца?

Гляжу на него оторопело:

– А почему ты спрашиваешь?

– Подумалось. Что, может быть, у тебя есть сестра-близнец...

– ...И было бы неплохо трахнуть нас сразу вместе. Спасибо за завтрак, Витька, но мне на работу уже пора.

– Заставлять несчастных людей рассказывать о своих семейных проблемах?

– Давать возможность счастливым людям выплакать счастливые слезы в просоленную жилетку коллективного бессознательного... Пока, малыш. Спасибо, с тобой было клево...

Целую его в щечку.

Как легко и пикантно. Запах терпких духов.

Надеюсь, мы никогда больше не увидимся.

« В снегу, под небом синим, а меж ветвей – зеленым, Стояли мы и ждали подарка на дорожке. Синицы полетели с неизъяснимым звоном, Как в греческой кофейне серебряные ложки » .

Я никогда не бывала в греческой кофейне. И это не важно. Совершенно не имеет значения.

Сижу на подоконнике. Смотрю сквозь щели в моем витраже. Дети бегают на площадке. Воробьи возятся в ветках.

« Могло бы показаться, что там невесть откуда Идет морская синька на белый камень мола, И вдруг из рук служанки под стол летит посуда, И ложки подбирает, бранясь, хозяин с пола » .

Звонит телефон. Не буду брать трубку, ну его.

Звонит и звонит, вот наказание. Звонки ползут в воздухе, как длинные веревки вот-вот из-под удавленника.

– Алло.

– Леночка? – бодрый голос шефа. – Послушай, тут такая новая информация...

– Одну минуту, – говорю.

И кладу трубку рядом на тумбочку – голосом шефа вниз.

...Что он все-таки имел в виду? При чем тут греческая кофейня и сестра-близнец?

Впрочем, не важно. Совершенно не имеет значения; такие встречи хороши легким безболезненным расставанием.

Кстати, тот дуралей, что в конце концов оставил мне мои книжки на проходной, ухитрился приложить к Лорке и Кортасару уморительно трогательное послание. Нефиг, нефиг, закричали индейцы, что прошло, того не вернешь, а при случае можно перед кем-нибудь похвастаться, что переспала с Дымко...

Воображаю, какой обрушится град вопросов. И среди прочего главный: не опасно ли оказаться под такой огромной тушей?

Обнимаю подушку.

Чего я ждала? Что он и в постели будет красивым сильным животным?

Мужчина. Господи, все мы тоскуем о мужике...

Мачо, блин.

Нет, он не мачо... Он не виртуоз. Есть, наверное, разница между виртуозным исполнением – и скрипичной искренностью страстного дилетанта...

Правда, я не могу считать себя экспертом. Любой участник моей программы мне в этом деле фору даст.

Внутри меня полным-полно скребущих кошек. На кухне кто-то звенит посудой и вздыхает. Может быть, ветер.

– Не ной, – говорю вслух. – Вышло как вышло.

В ответ, разумеется, тишина.

– Что-то в нем есть, – говорю с ответным вздохом. – Что-то... Но это не важно. Совершенно не имеет значения.

Беру в ящике стола клей «Суперцемент». Иду приклеивать плитку, отвалившуюся в ванной. Безобразие. Давно пора забабахать ремонт.

Смотрю на себя в зеркало.