Хроники мегаполиса (сборник) - Дяченко Марина и Сергей - Страница 39

Они шли и шли, и не сворачивали к метро, толпа становилась все реже; в какую-то минуту Диме показалось, что стекло, все эти дни отделявшее его от города, треснуло, разошлось, осыпалось осколками.

И в этот лопнувший иллюминатор хлынул звездный теплый вечер.

Город не станет бежать за автобусом, как добрый привязчивый пес с турбазы. Но городу, как и псу, трудно что-либо объяснить.

Оля говорила и говорила; Дима слышал обрывки ее фраз. О том, что жизнь их только начинается, что скоро они вот так же будут гулять по вечернему Нью-Йорку, что это феерическое зрелище, что, когда они вернутся сюда погостить, им будет с чем сравнить...

– Да что с тобой, Димыч?!

Кажется, он начинал понимать, что с ним.

Осознание ошибки. Не такой, которую можно исправить красными чернилами, и даже не такой, которую можно исправить в ЗАГСе, аннулировав штамп о браке...

Они шли по Крещатику, но Дима не видел Крещатика за светящимися рекламными щитам. А на щитах – на всех – почти взрослый десятиклассник нес на плече первоклашку с бантами в полголовы, с колокольчиком в маленькой руке...

– Димка, ты какой-то не такой сегодня...

Он, не глядя, кивнул.

Как пелось в фильме о приключениях Электроника, «своими руками судьбу свою делай».

А если делаешь чужими – не обессудь... Правда, роль жертвы обстоятельств имеет и свои плюсы. В любой момент можно сказать – так я и думал. Что я мог поделать?

Когда-то мама пыталась устроить Димино счастье. Потому что профессия врача – это стабильно и уважаемо... Во всяком случае в те годы было так. Тогда он нашел в себе и силы и нашел в себе наглость поступить наперекор... Он был молодой, считал себя сильным...

С тех пор многое изменилось.

...Миновали Площадь Независимости. Молча, не сговариваясь, свернули к Владимирской горке.

На фасаде филармонии лежал тёплый желтый свет.

В аллеях было темно, зато Владимир высился под лучами прожекторов, и у балюстрады стояли, попарно обнявшись, штук шесть романтичных влюбленных.

– Димка... посмотри на меня?

Он посмотрел.

– С тобой все в порядке?

Он кивнул; у него все сильнее кружилась голова. Все смутные ощущения последних недель сложились, как кусочки головоломки-»паззла», и получившаяся картинка пугала. Когда-то школьником, впервые увидев карманный калькулятор, он попытался обмануть хитрую машинку и попросил ее поделить что-то там на ноль. Error, укоризненно ответил калькулятор.

Причем здесь это воспоминание? Да ни при чем.

Error, мигала красная лампочка в глубинах сознания, ошибка, error...

От камня тянуло теплом. Хотелось прислониться к нему, а лучше – лечь, закрыть глаза, ни о чем не думать; не думать – не получалось. Он смотрел на Олю, как она курит, как с наслаждением затягивается, и с ужасом понимал, что между ним и этой женщиной уже лежит океан, уже давно лежит, а может быть, лежал всегда... И ЭТОТ океан не переплыть, не перелететь, она уже – там, он навсегда – здесь... А кто из них до смерти будет чужаком и эмигрантом – решит завтрашний авиарейс...

Над городом плыл самолет. Правое крыло – зеленый огонек. Левое – красный. И подмигивающий желтый глаз. Кто-то уже улетал, кто-то уже сделал свой выбор...

Олина сигарета казалась в полутьме пульсирующим пурпурным угольком. Справа и слева горели вдоль балюстрады такие же огоньки: романтичные влюбленные курили.

Оля вздохнула, стряхивая пепел:

– Ну вот, мальчишки... Запомните его таким. Мы, конечно, еще вернемся, может быть, скоро... в гости. Но на всякий случай – запомните. Мало ли...

Женькина ледяная рука выскользнула из Диминой ладони.

Сын медленно отошел в сторону, в темноту.

Оля загасила окурок о балюстраду; во всем мире было тихо, только еле слышно гудел уходящий за горизонт самолет.

Дима подумал, что лучше бы стекло, окружавшее его последние дни, удержалось и не треснуло. Лучше бы оно не впускало в трещину ни этот вечер, ни эти огни, ни этот самолет. Он наверняка бы осознал ошибку – но не сейчас, когда еще можно все изменить. Потом он вспомнит этот вечер; ТАМ он будет несчастлив, и, что самое страшное, Женька будет несчастлив тоже. И вот он вспомнит этот вечер и поймет – все можно было изменить...

И не захочет жить.

Он тряхнул головой.

– Что с тобой? – спросила Оля.

ОНА будет счастлива.

Коту не ужиться с собакой.

– Да что с тобой, Дима?!

Он хотел ответить – и тут увидел Женьку.

Их сын стоял в нескольких шагах, у балюстрады; курил, неумело затягиваясь, кашляя и затягиваясь снова. Глаза его странно блестели – может быть, от первой закуренной сигареты...

Женька смотрел вниз, на Днепр, на мосты, на огни.

Оля хотела что-то сказать, уже открыла рот...

И осеклась.

Женька молчал. Курил, глотая попеременно дым и слезы; Дима понял, ЧТО именно сейчас, сию секунду, чувствует его сын.

– Женька, ты... Брось... ты что...

– Он уже взрослый, – стеклянным голосом сказала Оля... Ольга. – Я в его возрасте уже закурила...

Женька не посмотрел на нее.

Дима подошел к сыну. Встал рядом – и увидел, как вырос Женька за последние месяцы. Вытянулся. Стал шире в плечах.

– Женька...

Молчание.

Господи, да что же делать?! Он проявил слабость, он дал втянуть себя в эту гонку, в чужую, чуждую ему игру, и ведь для его сына эта игра тоже никогда не станет своей! Он будет сыт, одет, пристроен... Несчастен.

Что делать?!

– Ничего, – сказал сын сдавленным тусклым голосом. – Я просто... что «Динамо» проиграло... я... в порядке. Все...

Все.

Аэропорт, таможенники, чемоданы и сумки... Заграничные паспорта... Визы... Спокойный и свободный мир между контролем и посадкой, мир «дьюти фри», где пахнет кофе и духами...

«Объявляется посадка»...

Дима вытащил из внутреннего кармана авиабилет в ярком конвертике.

Вытряхнул на балюстраду несколько листков, скрепленных скрепкой.

Вырвал оранжевый листок – мелькнули номер рейса, номер места, еще какая-то подробная доброжелательная чушь.

Спокойно, аккуратно сложил маленький самолетик...

Он не должен был лететь, этот самолет. Слишком узенький клочок бумаги, слишком малая площадь крыла.

Но он полетел.

Поймал восходящий поток – и полетел не вниз, а вверх. К Владимиру с его крестом, над верхушками деревьев, над Днепром...