Хроники мегаполиса (сборник) - Дяченко Марина и Сергей - Страница 18

– Этот Луков... точно говорил тебе, что ребенком должна заниматься мать. Я уверена. Наверное, не он один говорил. А ты не послушал...

Черный шарик маслины соскользнул с Диминой вилки, прыгнул на пол и укатился в темноту. Дима молча полез за ним.

– Оставь, я завтра подберу...

– А вдруг кто-то наступит? – спросил Дима из-под стола. – Будет пятно на ковре...

Судьба ковра не волновала его нисколечко. Ему хотелось малодушно спрятаться от этого разговора. От этого «вечера воспоминаний».

– ...Тогда мне казалось, что это правильно, нормально... Я не знаю, как ты теперь все это... на все это... Может быть, ты раскаиваешься... так я хочу тебе сказать, что я понимаю. И... ценю, что ли... Вот если бы я пошла учиться на заочное, да, так все тогда делали... или вообще никуда не поступала, дождалась, пока Жека подрастет... Кстати, он страшно вырос в последнее время, – с переменой темы изменился и ожил тусклый Ольгин голос. – Ты знаешь, у него нога выросла сразу на два размера, всю обувь можно выкинуть, абсолютно всю... Никаких денег не напасешься. Хорошо хоть в «Динамо» им форму дают, бутсы знаешь как смешно называются? «Копачки»... Нет, ты не думай, что я тебя деньгами попрекаю. Деньги, они... Я просто хочу сказать, что прекрасно понимаю, что, в принципе, должна быть тебе благодарна. Я действительно... Да где же свет, черт побери?!

– Цибулько, – сказал Дима из-под стола.

– Что?

– Его фамилия не Луков, а Цибулько. Дай мне Женькин паровоз...

– Что?!

– Паровоз, на тумбочке стоит...

Она все равно не понимала, и ему пришлось выползти из-под стола. Взять с серванта будильник (рука сама помнила, как открывается блок питания). Вытряхнуть две батарейки, вставить в Женькин паровоз.

– Значит, Цибулько... – эхом повторила Ольга. Перевела дыхание:

– Дима. Все, что мы делаем – для Жеки, понимаешь? Ты подумай... Жека уже почти взрослый. То, что у вас тут не сложилось... Это понятно, в общем-то. Он взрослый, он многое понимает... выводы какие-то сделал, я тут ни при чем. Тебе надо заново... с ним налаживать. Авторитет, если хочешь, завоевать. Ну не может сын уважать отца, когда отец сам себя... Димка, ты прости, что я такие вещи тебе говорю. Но я ради тебя говорю, чтобы ты с ним смог... найти контакт. Но мне что-то не верится, что ЗДЕСЬ ты смог бы его найти. Здесь ты никто.

– А ТАМ?! – не выдержал Дима.

– А там, Димка, еще неизвестно что будет. С нуля... но нам помогут. Я верю, что мы устроимся. И ты верь в себя, верь, что ты талантливый... Язык поскорее учи... Надо верить в себя, надо работать, нельзя опускать руки, нельзя смиряться... Понимаешь?

Паровоз заурчал, колеса завертелись и над кабиной зажегся крохотный прожектор. Подсвечивая паровозом, как фонарем, Дима снова полез под стол.

– Если бы ты тогда удержался в оркестре... – сказала Ольга. И замолчала.

Если бы да кабы...

Дима знал, что он в любом случае не удержался бы в оркестре. Анатомическое устройство его языка не позволяло ему лизать чужие задницы. В то время как этот простой и для кого-то приятный процесс был единственным настоящим способом удержаться в прославленном, богатом, более того – выездном коллективе.

Так что Ольга зря казнится.

– ...Ты бы состоялся как музыкант... Ты же талантливый мужик! Да, можешь не смотреть, ты такой-сякой, но в таланте я тебе не отказывала никогда. И все могло по-другому сложиться... Ты был бы выездной... Ладно, давай так: кто старое помянет... Мы же с тобой друзья, Димка. Друзья детства. Может быть, ТАМ у нас будет какая-то другая жизнь, другие знакомства...

Она запнулась.

– А с Женькой... Думаешь, мне с ним легко? Нелегко, переходный возраст... А если ты думаешь, что это я ему про тебя... клянусь – я ему никогда слова про тебя плохого не сказала!

Наверное, пока Дима возился под столом, ей тоже было легче говорить. Будто по телефону; он давно нашел маслину, но медлил. Сидел под столом, сжимая в ладони черный маленький плод. Слушал сбивчивые Ольгины откровения; услышав последние слова, болезненно поморщился.

– Ни слова плохого, клянусь тебе! – с жаром продолжала Ольга, будто уловив его недоверие. – Потому что у парня должен быть отец... А что у вас с ним не сложилось – так это... ты сам виноват. Понимаешь?

Дима покатал в пальцах беглую маслину. Медленно вылез из-под стола; Ольга слишком горячо и слишком часто клялась в том, что не настраивала Женьку против него, против неудачника-Димы...

Но он кивнул, соглашаясь. Пряча глаза.

– А в Штатах, – она заговорила быстро, почти весело, – надо будет помочь ему привыкнуть... Он быстро привыкнет. Там будет Сима, будет Санька... Я ту свою поездку – помнишь? – вспоминаю, как праздник. И ты привыкнешь. И у меня на душе будет спокойнее, если я буду знать, что у тебя все в порядке, и...

Она замолчала.

Дима вертел в руках игрушечный паровоз. Щелкал выключателем; фонарик зажигался и гас. Крутились пластмассовые колеса.

Вспомнился вокзал. Кто-то кого-то не то провожает, не то встречает... Красные и белые гладиолусы. Маленький Женька у Димы на руках. Огромные колеса...

– Симкин сын, Сашка, помнишь его? – она говорила и говорила, путаясь и повторяясь. – Он там как рыба в воде. Полным-полно друзей, хорошо учится, какие-то у них экзотические экскурсии, костюмированные праздники, и, главное, не болеет совсем... А как он здесь болел, этот Сашка, помнишь? Симка все тряслась над ним. Пишет, что впервые с его рождения успокоилась. Поверила, что все будет в порядке...

Ее голос дрогнул.

– Все будет в порядке, – глухо сказал Дима, глядя на паровоз.

– А?

– Все будет в порядке.

Ольга смотрела на него поверх огонька свечи.

В ее глазах не было ни обычного напора, ни привычного в последнее время холодка, ни даже уверенности в себе, той уверенности, которая выделяла девочку Олю среди соседок и одноклассниц – и той не было. Тоска, усталость и просьба о помощи. Дима вспомнил: «Будто я вьючная лошадь, и на меня положили Пирамиду Хеопса...»

– Оля, – сказал он через силу. Его язык уже разучился произносить это имя. – Все будет хорошо.

– Хорошо, – отозвалась она эхом. – Спасибо... что ты мне помогаешь, Димка. Одна бы я...

Она замолчала.

Прошла минута, другая, третья – они смотрели друг на друга поверх пламени свечи.