Одного поля ягода - Диккенс Чарльз - Страница 44

Для Рэдфута выгода тут заключалась в том, что я должен был на некоторое время исчезнуть (исчезнуть на день, на два), сразу же после высадки на берег, чтобы никто меня не узнал, не опередил и не испортил всего дела. Поэтому я сошел с парохода с маленьким чемоданом (как показали потом стюард Поттерсон и пассажир Джейкоб Киббл) и стал ждать Рэдфута в темноте у той самой церкви в гавани Лаймхауз, что сейчас у меня за спиной. Так как в прежние годы я всегда старался обходить лондонский порт стороной и совсем не знал его, Рэдфут еще с парохода показал мне шпиль этой церкви. Теперь, в случае нужды, я, может быть, и вспомнил бы улицы, по которым шел к ней один от Темзы, а вот как мы вдвоем с Рэдфутом добрались от церкви до лавки Райдергуда, этого я себе не представляю — не представляю, куда мы поворачивали, как петляли. Он, очевидно, всячески старался сбить меня с толку.

Но оставим эти домыслы, не надо примешивать их к фактам. Вел ли он меня прямым путем или окольным — какое это имеет теперь значение? Возьми себя в руки, Джон Гармон.

Когда мы зашли к Райдергуду и Рэдфут заговорил с этим мерзавцем якобы только о том, где нам поселиться, разве у меня были какие-нибудь подозрения на его счет? Нет! Ни малейших подозрений не было до тех самых пор, пока к этому не представилось повода. По-моему, он взял у Райдергуда какой-то пакетик с порошком, с каким-то снадобьем, которым впоследствии и одурманил меня, но все же я в этом далеко не уверен. Сегодня я мог приписать ему только давнее сообщничество с Райдергудом — приписать наверняка, без всякого риска ошибиться, так как они были явно на короткой ноге, да и слава у Райдергуда дурная, как мне теперь известно. Но одурманили меня или нет, это так и остается невыясненным. Подозрения мои основываются всего лишь на двух фактах. Первый: когда мы вышли из лавки, Рэдфут переложил из одного кармана в другой какой-то пакетик. Второй: теперь мне известно, что Райдергуд уже был однажды арестован за участие в ограблении какого-то горемыки матроса, которого предварительно чем-то одурманили.

Мы прошли от лавки не больше мили, в этом я твердо уверен, а потом помню стену, темный дверной проем, лестницу и комнату. Лил дождь, ночь была темная, хоть глаз выколи. Вспоминая все это, я и сейчас слышу, как дождевые струи хлещут по булыжной мостовой тупика. Комната выходила окнами то ли на Темзу, то ли на какой-то канал, то ли на доки; был отлив. Еще не потеряв ощущения времени, я знал, что в тот час вода в Темзе должна стоять на самом низком уровне, и в ожидании кофе подошел к окну, отдернул занавеску (темно-коричневую занавеску) и увидел, как свет фонарей отражается внизу, в оставшейся после отлива тине.

У Рэдфута была холщовая сумка с одеждой. А я ничего с собой не захватил, так как собирался купить матросское платье. "Мистер Гармон, вы же насквозь промокли! А меня спас брезентовый плащ, — как сейчас слышу эти слова! — Возьмите мою одежду, переоденьтесь. Может, она вам и завтра пригодится и не надо будет покупать новую. А пока вы переодеваетесь, я потороплю, чтобы скорее подавали горячий кофе". Я стал переодеваться, и вскоре он вернулся в сопровождении какого-то смуглого, почти черного человека в белой полотняной куртке, который поставил поднос с дымящимся кофе на стол и даже ни разу не взглянул на меня. Так ли это было, ничего не упущено? Нет, все точно, все так и было.

Теперь перейду к впечатлениям болезненным, бредовым. Эти впечатления так сильны, что им можно верить, хотя они перемежаются провалами, которые не оставили никакого следа в моей памяти и не поддаются временным измерениям.

Едва я успел выпить кофе, как Рэдфут начал расти, пухнуть, и вдруг меня точно толкнуло к нему. Мы схватились около двери. Он высвободился из моих рук, потому что я бил наугад, ничего перед собой не видя, кроме ходившей ходуном комнаты и вспыхивавших между нами языков пламени. Я замертво рухнул на пол. Меня перевернули ногой, оттащили за шиворот в угол. Я слышал чьи-то голоса. Опять меня кто-то перевернул. Я увидел человека своего двойника, лежавшего на кровати в моей одежде. И вдруг тишины, длившейся не знаю сколько — дни, недели, месяцы, годы? — этой тишины как не бывало: в комнате началась отчаянная драка. У моего двойника отнимали мой чемодан. В свалке меня топтали ногами, через меня падали. Я слышал звуки ударов, и мне казалось, что это рубят дерево в лесу. Я не мог бы тогда назвать свое имя, не мог бы даже вспомнить, как меня зовут. Я слышал звуки ударов, и мне чудилось, будто я лежу в лесу, а рядом со мной дровосек рубит дерево топором.

Нет ли тут ошибки в чем-нибудь? Нет, все точно, если не считать того, что мне трудно избежать слово «я». Это был не я. Меня тогда не существовало.

А потом вниз, по какому-то желобу… оглушительный шум, сноп искр перед глазами, в ушах потрескивание разгорающегося огня, и только тогда в мозгу у меня пронеслась мысль: "Джон Гармон тонет! Джон Гармон, не сдавайся! Джон Гармон, призови бога на помощь и спасай свою жизнь!" Кажется, я кричал это во весь голос, вне себя от ужаса, и вдруг то непонятное, что давило, сковывало меня, исчезло, и я — не кто иной, как я! — забился в воде!

Река быстро несла меня, бессильного, изнемогающего от дурноты и непреодолимой сонливости. Поверх черной воды я видел огни на обоих берегах, проносившиеся так быстро, будто они спешили убежать и оставить меня в темноте на верную смерть. Отлив все еще продолжался, но где мне было понять это в те минуты! И когда я, одолев с помощью божией мощный напор воды, ухватился за одну из лодок, стоявших у причала, меня втянуло под нес и чуть живого выбросило по другую сторону.

Долго ли я пробыл в воде? Не знаю. Во всяком случае, простыть до мозга костей я успел. Но холод оказался благодетельным для меня, потому что студеный ночной воздух и дождь помогли мне прийти в чувство на каменных плитах причала. Когда я дополз до ближайшей харчевни, меня там приняли, разумеется, за пьяного, свалившегося в реку, так как я не имел понятия, где нахожусь, не мог выговорить ни слова — отрава подействовала и на язык — и принимал сегодняшнюю ночь за вчерашнюю, благо было так же темно и так же хлестал дождь. А на самом деле с тех пор прошли целые сутки.

Сколько раз ни приходилось мне высчитывать время, которое я провел в этой кофейне, каждый раз выходило, что никак не меньше двух дней. Проверю снова. Да, так и есть. Ведь именно там, лежа в постели, я решил использовать постигшую меня беду, притворившись без вести пропавшим, и таким образом испытать Беллу. Страдая робостью с тех самых пор, когда мы с моей несчастной сестрой были еще детьми, я не мог не ужасаться при мысли о том, что нас с Беллой навязали друг другу и что наш брак увековечит проклятье, тяготеющее над богатствами моего отца, так как они всегда приносили людям одно лишь зло.

И по сей день никак не могу представить, что то место, где я выбрался из воды, и тот притон, куда меня заманили, находятся на противоположных берегах Темзы. Даже сейчас, когда я иду по направлению к дому и река остается позади, мне думается, неужели она протекает между мной и теми местами и море тоже на той стороне? Но не буду отвлекаться и перескакивать от прошлого к настоящему.

Я не смог бы привести в исполнение свой план, если бы на мне не остался непромокаемый нательный пояс с деньгами. Деньги небольшие — сорок с чем-то фунтов. Не так уж много для человека, унаследовавшего сто с чем-то тысяч! Но я был рад и сорока фунтам. Без них мне пришлось бы открыть свое инкогнито. Без них я не попал бы в Биржевую кофейню, не снял бы комнату у миссис Уилфер.

В кофейне я прожил около двух недель до того самого дня, когда увидел труп Рэдфута в полицейском участке. Под влиянием страшных галлюцинаций, возникавших в моем мозгу, — тоже одно из следствий отравления — мне казалось, что это время тянулось бог знает как долго, но на самом деле прошло дней двенадцать, не больше. С тех пор мои страдания постепенно утихли, а если возвращались, то лишь на короткий срок, и теперь, надеюсь, я от них освободился, хотя даже теперь бывают минуты, когда мне приходится делать над собой усилие и сдерживаться, прежде чем заговорить, иначе не скажешь того, что нужно сказать.