Отель «Парк»
(Повесть) - Воинович Александр - Страница 6

Селя тоже не доверял чиновнику, хотя тот и сделал вид, будто ничего не обнаружил. Чиновник продолжал осматривать чемоданы, но делал это как-то рассеянно и нервно. Проверив багаж у последнего пассажира, он направился к двери, у которой стоял Селя. Когда он подошел к нему совсем близко, Селя начал его о чем-то расспрашивать. Из-за шума колес я не мог разобрать, о чем они говорили, но мне было ясно, что Селя его задерживает умышленно. Он затеял тонкую дипломатическую игру с целью выиграть несколько минут, чтобы добраться до Подины.

Чиновник несколько раз порывался выйти, но Селя не проявлял ни малейшего намерения освободить проход. Держа руку в кармане, он продолжал вести неторопливую, вежливую беседу.

Чиновник снова попытался выйти, но ему опять помешали. Видимо, только сейчас он осознал, что Селя намеренно не выпускает его. Будто вспомнив о чем-то, чиновник посмотрел на меня. В уголках его губ мелькнуло нечто вроде усмешки. Словно примирившись со своим положением, он вынул сигарету и закурил. Без каких-либо угроз, без применения оружия он попал, так сказать, в «плен». Он понял это и теперь вел себя так, будто разговор с Селей доставляет ему огромное удовольствие.

Поезд приближался к нашей станции. Скоро надо выходить. Чемодан ни в коем случае нельзя везти до Прокупле: при выходе там проверяют багаж. Все ближе и ближе маленький полустанок, прилепившийся к склону горы. Я не спеша поднял чемодан и стал пробираться к выходу. Селя продолжал разговаривать с чиновником, ожидая, пока я выйду из вагона.

Очутившись на платформе, я посмотрел в окно вагона. Селя все еще стоял, правда уже возле самой двери. Паровоз засвистел, поезд медленно тронулся. В момент, когда он стал набирать скорость, Селя спрыгнул на перрон. Из станционного здания вышли два молодых парня в крестьянской одежде и подошли к Селе. Он поздоровался с ними и сказал:

— Вот, забирайте.

Один из парней подхватил чемодан, и мы пошли к выходу. На вокзале не было ни немцев, ни жандармов: пассажиров проверяли только на больших станциях.

Итак, наше рискованное путешествие завершилось благополучно.

Мы вышли на проселочную дорогу. Я подошел к Селе. Он улыбнулся мне и, хитровато подмигнув, сказал:

— Ты удачно вывернулся.

…Стоял теплый июльский вечер. Мы медленно шли к деревне, откуда наш путь лежал дальше, в город.

«Гранаты бросают вот так…»

До операции оставалось всего четыре дня.

Мне казалось, что каждый новый день был прекраснее и интереснее прошедшего. Я старался запечатлеть в своей памяти как можно больше, чтобы ничто не осталось незамеченным, ничто не прошло мимо.

Я сказал Селе, что умею обращаться с гранатами. На самом же деле я еще ни разу не бросал гранат. Но ведь стоящая передо мной задача слишком серьезна, чтобы полагаться только на теоретическое знакомство с оружием. Впрочем, дело еще можно исправить. Надо было потренироваться. Но где? Куршумлия забита немецкими солдатами и жандармами, и взрыв неизбежно привлек бы их внимание. Оставалась лишь моя родная деревня. Она была расположена далеко от города, возле Копаоника, среди гор и лесов. Там легко можно было отыскать глухое ущелье или укромную долинку. Да, там удобнее всего будет научиться обращению с ручной гранатой. И наверняка кто-нибудь найдется, кто преподаст мне урок в этом деле. А кроме того, и в стрельбе из револьвера тоже не мешает поупражняться. Кто знает, что может произойти!

У Миши я одолжил старый револьвер и патроны. Гранаты заранее отправил в деревню. Синадин спрятал их в надежном месте. Он же меня всему научит.

В десять часов я вышел из города в направлении к Мирнице. Пройдя примерно половину пути, присел у Алексиного источника отдохнуть и напиться воды. Сколько раз мне приходилось бывать здесь! Я знал тут каждый камень, каждый кустик. Мальчишкой ходил из деревни в Куршумлию в школу: два часа туда, два — обратно. Ежедневно четыре часа проводил в дороге, вышагивая в перевязанных бечевкой опанках[3] с куском кукурузного хлеба в сумке.

Утомительный каждодневный переход имел свои преимущества. В дороге мы устраивали настоящие сражения. Не обходилось без разбитых носов и синяков, но на следующий день все забывалось. А как, бывало, мы отдыхали! Возвращаясь из школы, мы обыкновенно устраивали привалы возле Бачагловского кладбища, Алексиного источника или у Новин. Сколько раз мы рассаживались здесь, у родника, пили воду и играли в пуговицы! Кое-кому иной раз случалось проиграть все пуговицы, даже и со штанов.

Мы всегда старались пройти это место засветло. Старики рассказывали, что на этом перекрестке собираются вурдалаки и ведьмы…

Надо было поторапливаться. До деревни еще больше часа ходьбы. Я в последний раз глотнул студеной воды и тронулся дальше по извилистой дороге, то поднимавшейся в гору, то спускавшейся в долину.

Позади осталось Селиште. Мне всегда нравились жители этого села. Трудолюбивые, они умели сделать свою жизнь более сносной, чем она была в окрестных селах.

От Новин я свернул вправо, к дому старухи Йованы. Меня всегда тянуло к этой седой гордой женщине. Было в ней что-то такое, что всем внушало уважение. Она умела читать и писать, а в наших краях это было редкостью, особенно среди людей ее возраста.

Она учила ребятишек грамоте, учила терпеливо, буква за буквой, пока они не овладевали азбукой.

Было и еще одно обстоятельство, из-за которого меня влекло к этому дому. Когда-то мы жили по соседству с Йованой, но лет восемь назад мы переселились, а у Йованы остался наш пес Зелько.

Это была огромная, сильная овчарка со стоящими торчком ушами и умными глазами. Мы вместе росли и очень любили друг друга. Я неизменно делился с Зелько едой, из-за чего мне изрядно доставалось от матери. Мать частенько поколачивала меня, и по заслугам, но Зелько этого не понимал. И плохо ей приходилось, когда она учиняла расправу надо мной во дворе. Зелько несколько раз рвал ей юбку.

Когда ему удавалось отстоять меня, мы убегали подальше от дома, и садились на траву. Пес жался ко мне и сочувственно смотрел, как я ревел. Потом начинались игры…

Спускаясь по склону, я вспомнил историю, которая чуть не стоила Зелько жизни.

Это произошло морозной, зимней ночью. Я поздно лег спать. Меня разбудил вой и царапанье Зелько в дверь. Почувствовав, что с ним неладно, я быстро поднялся, вышел на кухню и снял засов. Зелько заскулил громче. Едва я приоткрыл дверь, как он вихрем ворвался в коридор.

Сквозь дверную щель совсем близко были видны два горящих глаза. «Волк!» — подумал я и поспешил затворить дверь. Странно, однако, что Зелько испугался одного волка. Уж с ним-то он бы наверняка справился, это ему не впервой. В таких случаях он обычно яростно лаял и бесстрашно кидался на волка Это был храбрый пес.

Я прошел в комнату. Встав на стул, посмотрел в окно. При свете луны снег переливался и сверкал, как хрусталь. Пейзаж был прямо-таки сказочным. Но меня волновало другое: почему испугался Зелько? Я посмотрел в одну, в другую сторону — никого. Вдруг из-за угла дома выскочил матерый волк, за ним другой, третий, четвертый. Несколько мгновений они стояли, глядя на дом, потом начали бегать, прыгать один через другого. Четвертой была волчица, она стояла в стороне. Внезапно, словно испугавшись чего-то, волки большими прыжками помчались к долине. Еще раз остановились, поиграли и исчезли в лесу.

Зелько эту ночь провел в комнате.

С той поры прошло много времени. Я даже опасался, что теперь пес меня не узнает и набросится, как на чужого, а шутить с ним рискованно.

Я подошел к дому и свистнул, чтобы не застать его врасплох. Вошел в калитку. Зелько нигде не было видно. Задремал, наверное, в холодке под каким-нибудь деревом. Однако я ошибся. Зелько оставался верным себе. С бешеным лаем он выскочил из хлева и бросился на меня.

— Зелько! — крикнул я, — Зелько!