Шорох сухих листьев - Кнорре Федор Федорович - Страница 14

Платонов в нерешительности прошелся по мраморному вестибюлю, оглядел витрины ларьков, где выставлены были сувениры, дворцовую лестницу, устланную малиновым ковром, уходящую куда-то в недосягаемые для него места, лифты с мигающими огоньками, улетавшие ввысь и выпускавшие в вестибюль довольных, неторопливых, точно у себя дома, людей, приехавших сверху. Видно было, что они хорошо позавтракали, удобно выспались и по-хозяйски уверенно направлялись теперь к газетному киоску мимо целой картинной галереи глянцевитых красочных плакатов, где так и пестрело: "к услугам посетителей", "в большом ассортименте!"... "комфортабельные!".

Платонов вышел через сверкающую зеркальными стеклами вертящуюся дверь, снова очутился на мокром тротуаре и вернулся ко входу в метро.

Едва войдя в следующую гостиницу, он сразу понял, что тут для него свободными номерами не пахнет, это просто в воздухе чувствуется, как в хозяйственном магазине, где продают кастрюли и шпингалеты, не пахнет колбасой - сразу понимаешь: здесь этим не торгуют, и все.

Девушка в роскошной прическе вроде небольшого стога сена на голове подтвердила его предположение.

Швейцар в утешение показал ему на плакатик, где был напечатан длиннейший список гостиниц, и посоветовал начать искать с самой дальней.

Платонов посмотрел на часы и увидел, что он уже больше часа в Москве, и испугался. Он вернулся к окошечку и попросил телефонную книгу. Девушка посмотрела на него с отвращением, точно он попросил у нее что-то неприличное, например носовой платок, чтобы разочек высморкаться, или ее зубную щетку, чтоб немножко почистить зубы. Она объявила, что книжка эта для служебного пользования. В крайнем случае для проживающих в гостинице. Видно было, что ей доставляет удовольствие, что она может кому-то в чем-то отказать, и ничего ей за это не будет, но разговор ей в конце концов надоел, видимо, отвращение пересилило, и когда он предложил оставить ей в залог паспорт, она молча положила перед ним книгу и отвернулась, потому что с самого начала не сомневалась, что он ее никуда не унесет.

Платонов вернул ей книгу через минуту и поблагодарил, но девушка не обратила ни на него, ни на книгу ни малейшего внимания, и он вошел в будку автомата и, чувствуя, что сердце начинает стучать с каждым оборотом жужжащего диска все сильнее, набрал номер, а к тому моменту, когда в трубке сперва щелкнуло и потянулись длинные гудки, он почувствовал, что глохнет от волнения, и едва расслышал голос Наташи. А она нетерпеливо кричала:

- Ну, где же ты? Приехал? Где же ты? Где?.. Боже мой, Коля приехал!

Ему не хотелось признаваться, что он говорит из телефонной будки гостиницы, куда его не пускают, но она с двух слов все сама сообразила, засмеялась и крикнула:

- Слушай внимательно: никуда не двигайся, ничего не говори, молчи. Можешь выйти на улицу и стой у входа. Жди меня!.. Неужели ты приехал? Жди! Никуда не двигайся!

Он вышел на улицу и потихоньку стал прохаживаться до угла и обратно, то и дело оборачиваясь, чтоб не пропустить Наташу.

Немного погодя кто-то помахал кому-то из серой "Волги", промчавшейся мимо. Машина скрылась за углом, очень быстро развернулась и помчалась по другой стороне обратно, подлетела и, взвизгнув, присела на рессорах, став как вкопанная; из распахнувшейся дверцы кто-то выскочил, пригибая голову, стремительно налетел на него и обнял. Наташа крепко и коротко обняла его, он увидел у самого своего лица ее глаза - они, казалось, стали гораздо больше, чем раньше, - узнал безошибочно ее губы по прикосновению к его щеке и уловил незнакомый легкий и нежный запах ее волос.

Она втащила его в кабину, где сидела за рулем, и усадила его рядом с собой, повернула к себе лицом и всплеснула руками:

- Боже мой миленький!.. Отчего же ты худущий такой, не кормят тебя, что ли?.. Почему ты не стареешь? Руки только постарели у тебя! А я уже, видишь, какая стала?!

- Ты еще красивее стала, - серьезно сказал Платонов, и она слегка покраснела от удовольствия.

- Сказал Петрушка...

- Нет, не Петрушка. Правда.

Она и вправду казалась ему красивее прежнего, хотя уже наметились жесткие, смотревшие вниз черточки в уголках губ, но щеки и скулы, туго обтянутые розово-смуглой от загара кожей, и удивительная ее быстрая улыбка, не как у других постепенно возникавшая на лице, а вспыхивавшая мгновенно, точно от удара тока, - все было прежнее, все было ему по-прежнему знакомо и мило.

Наташа трогала его плечи, улыбаясь, всматривалась в лицо, поправляла на нем тоненький узелок галстука и, точно не веря глазам и все больше удивляясь, опять всплескивала руками.

- Давай посидим минутку, чтоб я успокоилась, а то я разобью машину... Помолчим.

Через минуту она сказала:

- Ну вот, теперь поехали, - тронула машину, очень ловко втиснулась в шумный поток движения, потом они куда-то сворачивали, обгоняли кого-то, объехали площадь и остановились у подъезда той самой первой гостиницы, куда сунулся Платонов прямо с вокзала.

- Давай мне твой паспорт! - сказала Наташа, когда они пересекали мраморный вестибюль, и усмехнулась его удивлению. - Давай, давай, там уже все в порядке! - И действительно, не прошло пяти минут, как они уже вошли в бесшумный лифт и их вознесло с легким жужжанием до бесконечного коридора, устланного мягкой дорожкой, и горничная открыла им дверь номера.

Они вошли, попробовали, как течет из крана горячая вода, открыли окно и посмотрели с высоты девятого этажа на шумно текущий поток уличного движения, и Наташа сказала:

- Ну, все в порядке, ты устроен, поедем, я тебя буду кормить завтраком.

Снова они рывками от светофора к светофору помчались по улицам, и Платонову несколько раз становилось страшно, что они налетят на пешеходов, но Наташа великолепно вела машину и чувствовала себя как дома в невообразимой сутолоке среди маленьких и больших машин, светофоров, уличных знаков и милиционеров-регулировщиков.

Еще из писем Платонов знал, что теперешний муж Наташи крупный ученый, занимающий крупную должность, и не удивился, что дом, к которому его подвезла Наташа, был не совсем похож на остальные: как-то солиднее, с окнами без переплетов, большими балконами, лоджиями и крытыми переходами между этажами.

В квартире было очень светло, мягко под ногами, пустынно и пахло приятной чистотой. Платонов, пока Наташа приготовляла где-то далеко в конце коридора на кухне завтрак, присел под какой-то изогнутой лебединой шеей лампой на ярко-синий, упруго покачивавшийся стул, но долго сидеть ему не пришлось: Наташа прибежала из кухни с фарфоровым кофейником и позвала его в столовую, где был уже заранее накрыт стол.

- Ты любишь крепкий?.. Или у тебя все сердце? - спросила Наташа.

- Люблю крепкий. Да, все сердце. Знаешь, все поверить не могу: вот сижу с тобой и могу разговаривать. Все не верится.

Ему хотелось бы сказать ей, как он рад ее увидеть еще и потому, что он очень болен и уже почти примирился с мыслью, что не увидит ее никогда, но сказать об этом прямо было неловко - это значило потребовать к себе особенного внимания, вышло бы похожим на жалобу.

- А ты удивился, когда на тебя посыпались мои телеграммы из Афин, из Парижа и Неаполя? - прихлебывая из чашки, торопливо говорила Наташа. Ее, видимо, радовала мысль о том, какое удивление должны были вызвать эти телеграммы. - Ты знаешь, я как-то не совсем верила в реальность всего этого: что есть где-то Афины, Пирей, Акрополь, и когда я увидела, что все это правда: шум ветра на палубе и пятна ослепительного солнца, отраженного от воды, и холмы древней Эллады, которой ты никогда не видел, а рассказывал мне так, будто ездишь туда каждый год в отпуск, - я почувствовала, что мне одной этого слишком много, у меня просто через край переливается, мне необходимо стало поделиться с кем-нибудь, и я стала неотступно думать о тебе, вспоминать. Ты, оказывается, единственный человек, с которым мне хотелось всем этим поделиться... Мне хотелось уступить тебе половину, я согласилась бы сойти с парохода и пойти домой пешком, только чтобы ты вместо меня поплыл дальше! Ну, это все лирика, вот ты приехал, и я так рада, что даже не могу понять, как это я не сумела тебя вытащить раньше!.. Ты о себе рассказывай. Как ты живешь? Ты все еще директор и ни о чем больше не мечтаешь?