Дзержинский - Тишков Арсений Васильевич - Страница 33

Фиалковская очень обрадовалась появлению Богданы в Кракове. Девушки с удовольствием вспоминали совместную подпольную работу в девятьсот пятой. Тогда Фиалковская, она же Клара, после побега из тюрьмы скрывалась на квартире у Зоей Мушкат. Незабываемое время!

Во второй половине марта в Краков приехал и Дзержинский.

После возвращения с Капри Феликс настаивал на своей поездке в Петербург для работы в Центральном Комитете Российской социал-демократической рабочей партии, членом которого он был избран на V съезде РСДРП в Лондоне. Дзержинский считал, что в связи с арестом членов ЦК — большевиков и засильем в ЦК меньшевиков-ликвидаторов он будет там очень нужен, но натолкнулся на решительное сопротивление Тышки.

Еще до приезда Дзержинского в Берлин к Розе Люксембург явились Тышка и Ледер.

— Юзеф просит направить его в Петербург. Он считает свою кандидатуру наиболее подходящей для представительства в ЦК РСДРП от нашей партии.

— Категорически против! — воскликнул Тышка. — На январском Пленуме ЦК мы проводим линию, — Тышка сделал ударение на этом слове, — на сохранение единства РСДРП, голосуем за принятую Пленумом резолюцию, а Юзеф, видите ли, с этой резолюцией не согласен, она ему не нравится. Спрашивается, чью же линию он будет проводить в Петербурге, чьим представителем будет? Уверен, что он будет проводить там не линию Главного правления, а ленинскую линию разрыва с меньшевиками.

— Он уже сейчас всех нас обвиняет в меньшевизме, — добавил Ледер.

— У Юзефа большевистское сердце, — улыбнулась Роза.

— Юзеф прекрасный организатор, лучшего секретаря Главного правления мы не найдем, а, отправив его в Петербург, можем и вовсе потерять. Уедет в Россию, уйдет с головой в общерусские дела и пропал для Польши! Пусть едет, как и раньше, в Краков и принимается за работу.

Тышка сказал это жестко, давая понять, что ни на какие уступки он идти не намерен.

Роза внимательно посмотрела на Тышку. Намек был слишком прозрачный. Это она здесь, в Берлине, постепенно с головой ушла в общегерманские дела. Для активной работы в СДКПиЛ уже не хватало физических сил и времени.

— Поступай как знаешь, — ответила Люксембург, — ты, Лео, руководишь всей текущей работой партии, тебе и карты в руки.

Вопрос был решен. И как ни настаивал Феликс на своем предложении, пришлось подчиниться партийной дисциплине. Две недели пребывания в Берлине ушли на ознакомление с протоколами заседаний Главного правления, изучение партийной литературы и прием от Тышки кассы Главного управления. И вот снова Краков.

В последнюю субботу марта, вечером, в дверь квартиры Фиалковской раздался стук. Пришел Богоцкий.

— Ну, хозяйки, — сказал Сергей Юстинович, лукаво улыбаясь, — готовьте пироги, встречайте завтра дорогого гостя.

— Кого бы это? Не томите, умираю от любопытства! — в тон ему спросила Клара.

— Приедет Юзеф, просил предупредить.

— Как Юзеф? Разве он не в ссылке?! — послышалось горячее восклицание Мушкат.

Богоцкий внимательно посмотрел на нее. Девушка густо покраснела.

Впрочем, Сергей Юстинович сделал вид, что не заметил ни волнения, ни смущения Богданы, и повернулся к Кларе.

— Мы с ним встретились только вчера. Юзеф пришел ко мне в союз[18]. Он бежал из Сибири еще в конце прошлого года, успел побывать на Капри у Горького, в Берлине, а теперь приехал к нам, в Краков, на постоянную работу. Да что я, — спохватился Богоцкий, — зачем я вам все это рассказываю? Завтра сами его обо всем расспросите.

Наутро девушки с особой тщательностью принялись убирать и как могли приукрашивать свое скромное жилище. С нетерпением ждали они Дзержинского.

Вскоре к Кларе пришел Владислав Громковский (Законник). Он тоже хотел обязательно повидать Юзефа.

Дзержинский появился, как всегда, точно в назначенное время.

Весна в этом году выдалась ранняя и теплая. Он был в одном костюме и без шляпы. А вслед за ним через открытую дверь в комнату хлынули лучи солнца.

Мушкат вспомнилась их первая встреча в Варшаве на квартире у Ванды. Тогда тоже Юзеф стоял залитый солнечными лучами.

Здороваясь, Дзержинский назвал Зоею «товарищ Чарна», именем, под которым запомнил ее по 1905 году, и ей это понравилось.

— Рад, очень рад встретить тебя здесь, товажишка Зося, — говорил Феликс, крепко пожимая ее руку.

«Помнит! Помнит не только мою кличку, но и настоящее имя». Ну как тут было не улыбнуться, не просиять.

Софья Фиалковская и Софья Мушкат жили бедно. Мебели не хватало. Юзеф устроился на одном стуле с Законником, обняв его за плечи. Дзержинский оживленно рассказывал о своем пребывании на Капри, восхищался «певцом пролетариата» Горьким, а Законник боялся пошевелиться и смотрел на него как зачарованный.

«Весел, возмужал, загорел, а у глаз глубокие морщины, — раньше их не было», — отмечала про себя Мушкат, слушая Дзержинского.

О своем побеге Юзеф рассказывал скупо. Это уже ушло в прошлое, а он был полон планов на будущее, говорил о необходимости поскорее установить прочную связь с партийными организациями в Королевстве Польском; его заботили материалы для очередного номера «Червоного штандара».

— Не понимаю я вас, товарищи. В Кракове собралось несколько тысяч политэмигрантов, много наших товарищей, польских и литовских социал-демократов. Условия для работы хорошие, а политическая активность низкая, наша секция еле дышит, большинство ее членов никакой партийной работы не ведет, — говорил Дзержинский. — Ну ничего. Я вас расшевелю. Кончилась спокойная жизнь!

Рядовые партийцы, оказавшись в эмиграции, сами томились вынужденным бездельем, поэтому «угроза» Дзержинского всех развеселила и была встречена с энтузиазмом.

В конце вечера Дзержинский попросил Мушкат помочь ему привести в порядок партийный актив. Она охотно согласилась. А уже прощаясь, сказал ей:

— Спасибо! Я провел у вас чудесный вечер. Жаль только, что не оказалось рояля. Мне так хотелось послушать музыку. Помнишь, как тогда, у Ванды? Ты превосходно играла!

Когда Богдана пришла на следующий день к Дзержинскому, она застала его сидящим на полу среди разбросанных по всей комнате газет, журналов и брошюр.

— Полюбуйся, какой хаос оставил мне в наследство Збигнев. Я буду требовать привлечения его к партийной ответственности за преступное отношение к хранению партийного архива, — голос Юзефа дрожал от возмущения.

Богдана села на предложенный ей стул. Она очень устала. Юзеф жил за городом, в Лобзове, на улице Петра Росола, в доме № 13.

— Это квартира Даниеля Эльбаума, — пояснил Юзеф. — Ты должна его знать. Если не как Эльбаума, то как Вицека. Я поселился у него сразу же, как приехал из Берлина.

— Я знаю Эльбаума. После VI съезда[19] он занимался связью между Главным правлением и организацией в Польше.

— Вот и прекрасно! Не можешь же ты не знать хозяина квартиры, куда будешь приходить ежедневно.

Богдана осмотрела комнату. Повсюду — на полу, подоконниках и стульях — лежали различные издания СДКПиЛ, ППС-левицы[20] и «революционной» фракции ППС, 1-го «Пролетариата» и ППС-«Пролетариата», издания РСДРП — большевикам и меньшевикам, а также эсеров и анархистов. Передней лежал богатейший архив литературы польских и русских революционных для того времени партий. Но в каком виде! Все было смешано и перепутано. Она только сейчас поняла, какая колоссальная работа ей предстоит.

— Прошу тебя, товарищ Чарна, разобрать всю эту свалку по наименованиям, годам и номерам, — говорил между тем Дзержинский.

Тон был сухой, официальный. Разговор шел о деле.

Феликс Эдмундович считал, что в деловых отношениях фамильярность недопустима.

— Желаю успеха, а меня ждет срочная работа.

С этими словами Дзержинский удалился на кухню и сел за переписку.

Так они и проработали весь день — Зося в комнате, Феликс на кухне, — пока не пришел Эльбаум. До его появления Дзержинский успел написать письма в Лодзь Прухняку, в Варшаву Юлиану Гембореку, в Ченстохов Пэри. Сейчас, когда после мрачных лет реакции в России снова начинался подъем рабочего движения, установить прочную и надежную связь с партийными организациями в Королевстве Польском было для секретаря Главного правления делом первостепенной важности.