Обуглившиеся мотыльки (СИ) - "Ana LaMurphy" - Страница 64

— Степени отчаяния. Поступки человека…

— Я совершала плохие поступки, — моментально отвечает собеседница, и в ее голосе появляется едва заметная нить стали и раздражения. Словно та темная сторона Бонни, ненавидящая мужчин и желающая испытать кайф от ощущения агрессии, получила подпитку и теперь готова снова вступить в бой с охватившей душу нежностью и благодарностью…

— Степень отчаяния. Поступки человека, — зачем-то повторил Локвуд. — И осознание того, что эти самые поступки были далеко не лучшими.

Медленно-медленно трещит по швам ненависть. На мелкие лоскутки рвется цинизм. Освобождается место для нежности и смирения. Смирения с тем, что тогда, в детстве, пришлось стать жертвой отцовской чрезмерной любви. Смирения с тем, что того, что случилось, не выкинуть из своей души и из своей памяти. Смирения с тем, что жестокость не знает границ.

Смирения с тем, что есть люди, которым не плевать.

Девушка поджала колени, обняла ноги руками, закрывая глаза. Ей бы надо обо всем подумать и разобраться. Ей бы надо хорошенько разобраться во всем.

Гаснет фитиль ненависти, но от этого легче не становится. Детская обида, унижение и ощущение одиночества медленно заполняют пространство комнаты, вытесняя воздух и тем самым способствуя появлению вакуума. Хотелось бы верить, что все случившиеся было просто сном. Хотелось бы так думать…

Но сны, как правило, забываются. А этот кошмар слишком уж врезался в сознание. До мельчайших подробностей.

Девушка выдохнула, подняла голову и внимательно посмотрела на Локвуда. Он улыбался, ожидая ответа на свою реплику. Все еще ожидая ответа. Бонни отрицательно покачала головой, потом легла на бок, свернувшись калачиком и предаваясь анализу своей жизни…

Вот Тайлер больше похож на сон. Вечно в какой-то дымке таинственности и загадочности. Да и потом, таких как он, просто-напросто, не существует. Слишком красивая сказка. Слишком уж это идеальный человек.

Слезы вновь скатываются по щекам, уже, правда, без истерик и желания закричать во все горло. Просто скорее рефлекторно. Просто уже обычное состояние.

Тайлер Локвуд. Как панацея и смертельный вирус одновременно. Он поражает центральную нервную систему, вызывает боли в районе сердца и способствует повышению температуры. Тайлер Локвуд. Как кататония или истерия. Как тульпа, которая появляется в результате одиночества или сломленной психики.

Она помнит свою жизнь если не до мельчайших подробностей, то достаточно хорошо. И во всех фрагментах нет ни одного, где была бы такая же забота. И это пугает, потому что первый раз — всегда болезный и малоприятный, не важно секс это, сигареты или благодарность и чувство трепета.

Он садится рядом, ложится рядом, аккуратно обнимая девушку. Словно боясь реакции.

«Твое имя является по сути нарицательным», — всплывает в памяти импульсами и болезненными покалываниями в душе. Имя нарицательное. Значит, погибнуть придется рано. Погибнуть придется красиво и безумно.

Но погибать не хочется.

Глубокий вдох и новые слезы…

Не обязательно бросаться в пекло каждый раз, когда хочешь просто доказать, что ты способен что-то полезное сделать для этого мира. И собственная боль — отличный стимул, это верно.

Но это одновременно и оружие против себя же. А чтобы обезоружить свою ненависть, агрессивность и ярость нужно не так уж и много, как оказалось. Для этого требуется лишь забота, понимание и сострадание.

Глубокий вдох и глубокий выдох. Теперь, когда Бонни выбралась из собственной могилы, нужно идти дальше. Девушка поднимается и не видит людей вокруг себя с белыми глазами. Она видит лишь пустырь, яму, в которую больше нет желания прыгать, видит теплое солнце, видит бескрайние просторы.

Конечно, сюда девушка вернется еще не раз, потому что отказаться от собственных убеждений, от прежней себя, от своих клятв сложнее, чем показывают в этих обесценивающих человеческие чувства мелодрамах.

Но сейчас Бонни засыпает под крылом незнакомца. Но сейчас она делает шаги вперед, стараясь не оглядываться и дышать. Полной грудью.

4.

Она не устраивала истерик — это радовало и пугало одновременно. Она больше не плакала и не несла какой-то бессвязный бред. Она просто сидела рядом, смотря в одну точку, погружаясь в те глубины Космоса, которые ученым никогда в жизни и не приснятся. Она просто сидела рядом, иногда кладя голову на плечо Добермана и пытаясь заснуть, чтобы абстрагироваться или забыться. У нее плохо получалось. У нее вообще не получалось, и поэтому она всматривалась в какой-то только для нее зримый объект и не произносила ни слова…

А Сальваторе молчал, глядя на саму девушку. Вполне реальную и приземленную. Вполне осязаемую. Желание хоть как-то воспользоваться беспомощностью доводило иногда до тошноты, а иногда холодным шампанским опаляло горло и опьяняло рассудок.

Он смотрел на нее, такую хрупкую и ненавистную. Что в ней может привлечь кроме стройных ножек?

«Беспомощность», — скалится внутреннее эго, обнажая свои острые и смертоносные клыки.

Беспомощность. Слово выбивается тушью где-то на лопатках и жжет их неприятной болью. Почему на лопатках? Черт знает. Но болит именно в этом районе.

— …лает в данный момент?

Он уловил только последнюю часть фразы, но не растерялся и тут же переспросил.

— Что она делает в данный момент? — повторила свой вопрос собеседница. Дженна звонила довольно часто, все еще смущаясь тем фактом, что ее племянница живет в одной квартире с мужчиной. С мало знакомым, к тому же, у которого какие-то свои причины, чтобы выхаживать никому не нужную сироту. Соммерс останавливало одно от того, что забрать Елену обратно — невозможность приглядывать за девушкой. Хлопоты по дому, организация похорон и страх за то, что Елена попытается совершить третью попытку суицида — эти факторы пока что останавливали от того, чтобы забрать девочку домой.

Деймон снова посмотрел на шатенку.

— Смотрит в одну точку. Ей лучше, нужно сказать. По крайней мере, она уже хоть немного ест и не устраивает истерик.

Про себя, однако, Сальваторе отметил, что апатия — лишь одна из стадий депрессии, но никак не улучшение.

— Завтра похороны ее матери, — на выдохе добавила женщина после некоторой паузы. — Может, ей стоит сходить?

Может, ей стоит прекратить строить из себя мученицу и нормально воспринимать перемены этого треклятого мира? Да что с ней не так? Она костью поперек становится в горле, вызывая першение, удушье и неприятную боль. Выплюнуть бы ее из своей глотки.

— Мне кажется, что она мир сейчас видит фрагментарно. В том смысле, что не будет целостной картины восприятия…

Дженна говорила что-то еще, но Доберман уже особо не слушал. Он погружался в потоки своих мыслей, понимая, что ненависть к Елене — беспочвенная, беспричинная и необоснованная — вновь усилилась. И на этот раз причина была в том, что эта треклятая Мальвина влезла в личное пространство Добермана. Человека, который всегда предпочитал обитать одиночкой в своих апартаментах. Она влезла нагло и без разрешения. Теперь Сальваторе вынужден делить не только свою квартиру, но и свою спальню с этой мерзавкой.

Кость в горле все сильнее впивается в глотке, вызывая кашель и еще более сильную боль.

— Я поговорю с ней, — на автомате произносит парень, медленно продвигаясь к девушке. — И если она надумает идти — я позвоню. Не волнуйтесь, я не брошу вашу племянницу.

«Пока что», — мысленно добавляет парень, отклоняя вызов и завершая тем самым разговор.

Он останавливается возле девушки, усмехается, касается ее плеч, заставляя подняться на ноги. Гилберт послушна и спокойна. Она готова сейчас сделать все, что от нее потребуют.

Абсолютно все. И последняя мысль начинает будоражить похлеще экстази.

— Елена посмотри на меня, — хватает ее лицо, делая это грубо и жестко, заставляет обратить на себя внимание. — Ты меня видишь?

Она смотрит на парня, но вряд ли видит его.

«Подведем итоги, парень? — ехидно шепчет что-то внутри сознания. Сальваторе рад бы послать этот голос, да вот вряд ли удастся заткнуть эту суку обычным матом или тупым игнорированием. — Ты ненавидишь эту девушку. Ты презираешь ее за ее правильность, за ее потрясающую фигуру, за ее верность. Ты презираешь ее за это потому, что в твоей жизни подобного не было. И ты, со своим скудным опытом жизни, решил, что подобного и не может случиться.