Обуглившиеся мотыльки (СИ) - "Ana LaMurphy" - Страница 27

— Здорова, дружбан! — громко проговорил Тайлер, так громко, словно он не валился с ног от усталости. Бонни открыла глаза, чувствуя появившееся раздражение. Она посмотрела на часы. Всего лишь девять вечера. Темнеть начинает рано — осень вступает в свои права. — Да… Да, отлично. Слушай, помощь твоя нужна… Не, с этим я сам разобрался. Можешь Мальвину встретить возле… Да что ты орешь? Просто встреть ее, скажи, что мать увезла меня на консультацию с переводчиками, и отвези домой. Что? Да. Она не должна быть в курсе этого. Все, отлично. Только отвези домой и извинись. Ладно, хотя бы отвези.

Локвуд отклонил вызов, положил сотовый на панель управления и снова уставился на дорогу. Бонни усмехнулась.

— Мальвина? Девушка твоя?

— Да, — с улыбкой произнес Локвуд, начиная возвращаться в амплуа прежнего Тайлера Локвуда, для которого важен процесс, а не результат. — Она потрясающая просто. Хочешь, я вас познакомлю?

— Обойдусь как-нибудь, — спокойно ответила Беннет, снова закрывая глаза. — Ты только не вези меня в чертову больницу, ладно? И домой не надо. К Ребекке…

Тайлер еще раз взглянул на Бонни. Избитая, уставшая и одинокая, она уснула на сиденье автомобиля незнакомца, который во второй раз спас ее жизнь, совершенно позабыв о том, что надо назвать адрес ему. Было в этой мулатке что-то привлекательное и загадочное…

Но Елена была лучше. Нежная, чистая, романтичная, без всей этой рьяности и свирепости она была намного важнее какой-то феминистки, подверженной страстям. Да и к тому же, она единственная, кто относился нормально ко всем его выпадам.

Машина мчалась вперёд по улицам города. Бонни не снились сны. И образ умершего человека, его похорон, и голос в голове, и идеи женской эмансипации больше не мучили. По крайней мере, какое-то время.

4.

Елена стояла возле театра уже около пятнадцати минут, поглядывая на часы и чувствуя, что внутри закипает злость. Вчера она впервые поцеловалась с парнем, а сегодня впервые пришла на свидание и, как видимо, зря. Локвуд опаздывал минут на двадцать уже, хотя обычно был пунктуальным. Гилберт была бы рада даже эпатажному появлению Тайлера, но тот как сквозь землю провалился. Ни ответа ни привета. Девушка решила, что закатывать истерик не станет — в ее жизни это первое настоящее свидание и глупо им пренебрегать. Но все-таки такое опоздание немного раздражало.

Театр был расположен в центре города, и архитектурное детище действительно захватывало своей красотой. Выполненное в строгих канонах классицизма, оно поражало своей строгостью и сдержанностью. Театр располагался на срезе двух дорог, и если встать лицом к главному ходу, то справа дорога уводила на центральную площадь, а слева — в парк. Движение машин тут бешенное, а потому по бордюрам и вокруг театра стояли ограды. Две дороги соединялись в одну и уходили вдаль, по обеим сторонам ярко горели желтые маленькие луны — фонари. Елена развлекала себя тем, что разглядывала город, пока ждала появления Тайлера.

Елена почувствовала, что кто-то коснулся ее плеча.

— Ну, наконец-то! Я замерзла ужас…

Девушка не договорила, когда обернулась и увидела рядом с собой того, кого точно не ожидала увидеть. Доберман стоял напротив, сжимая в руке сотовый и свысока глядя на девушку. Елена прищурилась, — может, это игра воображения? Но Сальваторе был более чем реален. Во взгляде — те же надменность и самоуверенность, что и раньше. От мужчины веяло сочетанием ароматов сигарет и одеколона, которое могло заставить глаза прослезиться. И Елена почувствовала, что внутри нее, в самой душе, в самых темных уголках, какие-то мерзкие твари начинают подавать признаки жизни. Их было три. Отвращение, презрение и злоба. Гилберт не могла объяснить своих чувств к этому человеку… Вернее, она могла их объяснить, но не могла понять, что же их пробуждает. Снова желание бросить перчатку, снова желание насолить и толкнуть в лужу… Неконтролируемое желание.

— Где Тайлер? — Елена даже удивилась, что ее голос прозвучал так спокойно и уверенно. Сальваторе что-то пробуждал в ней. Девушка не могла найти этому подходящее название или описать это состояние, но оно было. Такое сильное. Неистовое. Сумасшедшее.

Доберман выдержал паузу, а потом таким же ледяным и спокойным голосом ответил:

— Он уехал. Срочно вызвали на какую-то конференцию для практики переводчика. Меня просто попросили доставить тебя до дома, поэтому давай не будем зря тратить времени.

— Я с тобой никуда не поеду, — сказала Елена и скрестила руки на груди. Ее голос с уверенного снова стал тихим. Девушка чувствовала, что чем дольше она будет с этим человеком, тем сильнее эти твари будут рвать ее душу. И вместе со смелостью пробуждалась и слабость. Гилберт не могла выносить надменности взгляда голубых глаз, в отражении которых нельзя увидеть ничего, кроме высокомерия. Ее воротило от этого запаха сигарет, и мысль о том, чтобы сесть в одну машину с Доберманом, пугала. Девушка вспомнила, как Тайлер рассказывал о том, что этот тип вцепился кому-то в глотку.

А еще шрам на шее. Справа на шее шрам длиною от подбородка до ключицы. Такой уродливый и мерзкий шрам, порождающий омерзение и брезгливость.

Сальваторе знал, что сейчас его рассматривают под микроскопом. Знал, что сейчас он в роли какого-нибудь нового микроба в руках чокнутого ученого.

— Слушай, мне тоже не очень приятно твое общество, но чем скорее мы это сделаем — тем быстрее избавимся друг от друга. Тебе же домой через парк, вроде бы? Там сейчас не очень безопасно.

Сальваторе тоже многое что не нравилось в этой девушке. Во-первых, ее внешность. Слишком уж все идеально и безупречно — такого просто быть не может в природе. Алмазы нарочно оставляют с изъянами — так их отличают от подделки. А Елена была слишком уж… Словом, в сознании Сальваторе проплыло лишь одно слово: «Фальшивка». А во-вторых, правильность характера. И не курит, и не пьет, и по клубам не ходит, и не спит с кем попало, так еще и натуру Локвуда принимает — блевать хочется. Деймон любил Джоа, потому что та была настоящей сукой, но ее выходки, ее чрезмерная худоба, ее сложный характер — словом, все ее отвратительные стороны в сочетании с положительными сводили с ума. А тут? Пресность, однородность и ничего более.

— Почему я должна верить тебе?

— Потому что ты меня вообще не интересуешь ни в каком смысле. Уж поверь, если я и решу кого-то изнасиловать — то точно не тебя.

— Если у тебя хоть что-то получится, — буркнула под нос девушка. Она знала, что играет с огнем. Более того, она знала, что смысл ее последней реплики был услышан и понят. Но Сальваторе не доставил Елене удовольствия лицезреть его ярость. Он молча направился к автостоянке позади театра, а девушка покорно поплелась за мужчиной.

Елене пришлось сесть в черный форд Добермана, пришлось пристегнуться и прикинуться пай-девочкой, чтобы не навлекать неприятностей. Сальваторе включил магнитолу, и вот приятная, мелодичная музыка начинает растекаться по салону автомобиля, немного остужая разгоряченную атмосферу.

Елена ехала в машине, стараясь свою неконтролируемую злость направить на Тайлера. Найти ей хоть какое-то обоснование или… Применение. Но злости на Локвуда, как ни странно, не было. Девушка ощущала весь спектр чувств по отношению к Доберману…

Гилберт смело посмотрела на мужчину, который казался спокойным, вежливым и внимательным. Как же все-таки обманчива бывает внешность.

— Вы работаете вместе? — спросила Елена, не сводя пристального взгляда с Сальваторе. Деймон же продолжал находиться в амплуа «а-ля я сам мистер Невъебенность», что начало выводить Елену из себя пуще прежнего.

— Мы дружим. Достаточно долго.

Елена поняла намек, но продолжила гнуть свою линию. В конце концов, Сальваторе сам виноват — его присутствие способствует открытию всех этих скрытых граней. И если раньше Гилберт не могла смелости набраться, чтобы заговорить или познакомиться — то теперь эта смелость лилась через край.

— Значит, нам придется, так или иначе, контактировать…