Гончие преисподней - Чекалов Денис Александрович - Страница 43

Его сила была гораздо больше, чем мне казалось.

Первый из Спрутов обернулся ко мне.

Гудящая руна вылетела из роя волшебных символов, обрамлявших его голову-конус. Серебряный иероглиф имел форму крыла. Превратившись в сферу, он стал набухать и корчиться, пока не лопнул, и тысячи воющих слепней хлынули на меня океанской волной.

«Рой насекомых» – простое, но очень опасное заклинание. Его сила состоит в том, что чары не требуют больших затрат астральной энергии, поэтому их можно использовать снова и снова, пока противник не рухнет, облепленный толстой шубой из смертоносных тварей.

Я сложил руки на груди.

Тонкий слой льда пробежал по моей коже, заковывая в холодный доспех. Колдовские слепни обрушились на меня, стуча острыми жалами о непробиваемую броню. Я знал, что магический барьер продержится дольше, чем волшебные крылуны.

Две новые руны вырвались из соцветия. Я приготовился отразить их, но иероглифы летели не ко мне. Они обогнули мое тело и вспыхнули по обе руки от меня.

Инь и Ян – символы первоэлементов, которые гораздо могущественней, чем четыре стихии. Мир вокруг распался на две половинки. В одной из них стремительно собирался свет, в другую стекалась тьма.

Колдовские символы притягивали к себе частички вселенной, заставляя рассыпаться на атомы каждый предмет, каждую горсть воздуха. Они превращали бытие в тот первозданный хаос, из которого когда-то восстало все сущее.

Водоворот превращений не мог быть слишком большим. Я служил его центром. В нескольких шагах от меня все оставалось по-прежнему. Даже Френки, стоявшая рядом, могла не опасаться разрушительной силы Инь и Ян.

Вся сила заклятия оказалась направлена только на меня. Еще пара секунд – и я исчезну. Даже не умру, а просто рассыплюсь, превращусь в крохотные кирпичики, из которых созданы все предметы мира.

Я закрыл глаза и пропустил силу колдовства сквозь свое тело. Символы Инь и Ян столкнулись, вспыхнули, окатив друг друга ледяным пламенем и огненным морозом. Мир почернел, потом вспыхнул так, что стало больно смотреть даже сквозь сомкнутые веки.

Затем волшебство схлынуло.

Там, где стоял сын Левиафана, истаивал черный слизистый столб, похожий на оплавленную свечу.

Второй Спрут шагнул к Франсуаз. Его тело слегка отклонилось в сторону, и шипящий разряд молнии ударил девушке в голову. Острые рожки показались из роскошных каштановых волос демонессы. Они приняли болт в себя, поглощая его энергию.

Дьяволица ударила чудовище мечом в безглазый мешок, поднимавшийся над торсом. Две руны вырвались из круговерти, что окружала тварь. Они впились в длинное лезвие, с воем разгрызая его. Искривленные куски металла посыпались на мостовую.

Напрасно ты это сделал, – процедила Франсуаз.

Она подпрыгнула и резко ударила существо ногой в грудь. Тяжелый каблук впился в мягкую кожу твари. Там, где он оставил свой след, вспыхнул символ огня – руна начала стремительно расти, как лесной пожар, пожирая живую плоть.

Френки развернулась и резко ударился тварь локтем. Стремительный удар снес кожистый мешок, который заменял чудовищу голову. Раздался всхлип. Складчатый конус упал на землю, похожий на вспоротый бурдюк с кровью.

Тело чудовища уже было мертво, но волшебные руны по-прежнему кружили вокруг него, защищая своего погибшего господина.

Три магических символа, словно хищные птицы, низверглись на демонессу. Один изображал голову льва, проткнутую копьем. Ху Джанг – «ярость умирающего зверя». Эта руна способна уничтожить врага, всего лишь прикоснувшись к нему. Но свою силу она высвобождает только после того, как ее хозяин умрет.

Два других знака – кривые скимитары, Ло Вей – «верность стражников». Двенадцатый император Картанги умер от страха, только увидев их.

Десятки других рунических символов, дрожащих в танце вокруг мертвого тела, начали гаснуть. Они уменьшались, становились прозрачными, отдавая все силы трем главным иероглифам, что обрушились на демонессу.

Франсуаз рухнула на колени, расставив руки. Океан огня вырвался из ее груди, заливая площадь. Тело Спрута сотряслось в мучительной судороге. Его душа уже отлетела к вратам преисподней, но даже там ощущала боль от демонического огня.

Руны замерли в воздухе, не в силах перебороть заклинание дьяволицы. Жар бушующего пламени подхватил их, словно бешеное течение реки. Кровавые иероглифы высыхали, трескались, словно орехи, брошенные в камин, и крохотными стежками падали в раскаленное море всполохов.

– Лучше б мы пошли в гостиницу, – заметила Френки.

Девушка стояла на коленях – не подумайте ничего плохого – и собирала осколки дайкатаны.

– Никто не знал, откуда был родом Боягорд, – задумчиво пробормотал я. – Встань, Френки, еще люди увидят. Теперь нам это известно…

Франсуаз поднялась и протянула мне новую горсть обломков.

– Сможешь починить? – мрачно спросила она.

Мои ладони были повернуты вверх, на них поднималась увесистая горка стружки. Я развел руки. Осколки не рассыпались, а потянулись вслед за моими пальцами, словно тесто.

– Бери, – я протянул ей целую дайкатану. – Постарайся не ковырять в зубах.

Мы зашагали дальше.

– Перед тем как напасть на Маргариту, Боягорд наложил руну Возвращения. На нас, Френки. Потом ему надо было всего лишь подождать, пока мы окажемся достаточно близко от его могилы, чтобы восстать из мертвых…

– Он мог долго ждать.

– Для призрака, который провел много веков в каменной статуе, это не так уж сложно. Но дело даже не в этом. Ты видела, как он вызвал детей Левиафана? Его сила настолько велика, что он мог тронуть чашу кармических весов… Волшебство Боягорда подтолкнуло ход событий, и мы оказались здесь.

ГЛАВА 4

Каменные стены домов Бармута вырастали из каменной же мостовой. Изгороди с широкими плоскими навершиями тоже были сложены из таких булыжников. Казалось, весь город, словно причудливое растение или гриб, каменными складками выползает из-под влажной земли. Или, напротив, твердая каменная корка покрыла его, накатившись откуда-то издалека, подобно застывающей лаве.

Здесь не было места для пестрых ярмарочных шутов, что наполняют собой улицы иного города; пышные процессии и паланкины не протекали яркими струями по серым бульварам; и над всем городом, источая колокольный звон, поднимались башни кафедрального собора, строго и всевластно надзирая за тем, что происходит у их подножия.

Шестеро человек, направлявшиеся вверх по пустынной полосе бульвара, не принадлежали к этому миру. Они представляли собой молодую, зеленую поросль, что пробивается сквозь трещины в рассыхающемся монументе, живучие и бойкие сорняки, которые способны разрушить все, превратив в ничто величественные памятники прошлого.

Иными словами, они представляли собой безжалостное веление времени.

Одеты они были, правда, в соответствии с обычаями Бармута в короткие безрукавные камзолы тусклых цветов и невысокие леснические ботинки – то, что на протяжении столетий носил в этих краях городской люд.

Да, облик их в точности соответствовал традициям, но только формально: камзолы были расстегнуты, на кожаных поясах висели изогнутые ножи – признак родовой аристократии, ранее недоступный простолюдинам, а тусклую поверхность камзолов расцвечивали пестрые шейные платки.

Эти молодые люди представляли собою пример того, как искажается традиция; это изменение происходит порой стремительно, но невидимо для тех, кто больше всего печется о сохранении устоев. И, поднимая флаг своих отцов, они отправляются на борьбу за то, что было более всего ненавистно их предкам.

Те, что встретились нам, были похожи на группу праздношатающейся молодежи, не знающей, к чему применить свои силы, и никогда всерьез не задумывающейся над этим; им кажется, что весь мир принадлежит им, а мир не спорит с этим, не замечая их в их ничтожности.