Иволга будет летать (СИ) - Годвер Екатерина - Страница 28

– Официальная причина – сердечный приступ. Неофициальная – самоубийство, – сказал Давыдов, надеясь, что голос не выдаст его волнения.

– В самом деле? – Изумления в голосе искина прозвучало чуть больше, чем было необходимо. – Ты в это веришь?

– Сначала не верил. Теперь – верю, – сказал Давыдов. – Но не уверен насчет причины. Скажи мне, Птица: сможет ли всемогущий бог создать камень, который не сможет поднять?

– Бог – едва ли, а человек уже справился: твой вопрос и есть тот камень. Тот самый камень, который похож на сало. – В голосе Иволги Давыдову послышался смех.

Иногда она своей манерой рассуждения до дрожи напоминала Валентину Абрамцеву, отчего в другие моменты разница между ними делалась еще более заметна.

Они уже «летели» над сопками.

– Камень, который похож на сало – это же из «Голема» Майринка? Не припомню, чтобы обсуждал его с тобой, – сказал Давыдов. – Эта вещь не по мне. Игорь, что ли, тебе его загрузил?

– Денис. А тебя тогда не было, – ответила она. – Высоковато идем: сбрось сто тридцать.

– Ну и каков же был итог вашей беседы? – спросил Давыдов, игнорируя ее замечание.

– Голем есть идея, воплощенная в средстве: как и другие земные мифы, он актуален и поныне.

– С этим не поспоришь.

– Слава, сбрось высоту! – повторила Иволга уже настойчивее. – И забирай на три часа, по курсу «дыхание».

Предупреждение о шарах Давыдов заметил и сам – но оно его не волновало. На визуализационном экране возможно стало разглядеть Хан-Арак; Давыдов взглянул на него мельком – и, заложив крутой вираж, повернул на восток к долине Мечтателей – живописной группе больших гейзеров, поднимающихся из не менее живописных кислотных озер.

– Абрамцев в свой последний час был зол и расстроен, наверняка. Но я думаю, Птица, есть только одна причина, по которой он мог бросить вертолет на скалы, – сказал Давыдов. – В последние секунды он тебя раскусил: понял, что ты его подставила. Только, предполагаю, не понял – почему. И как тебе удалось обойти программные запреты. Знаешь, Птица, – продолжил Давыдов, игнорируя мигание табло и звукоречевые предупреждения об опасности выбранного курса, – хотя Дэн частенько вел себя с окружающими по-скотски, и о способностях наших, особенно об умственных способностях, мнения он придерживался не слишком высокого – он не был плохим человеком. В миг, когда он понял, что ты намеренно, хладнокровно, хитроумно совершаешь убийство – в его голове не возникло мысли, что мы, недалекие и непрактичные, сами докопаемся до истинных причин катастрофы. Он считал себя обязанным защищать нас, из чувства долга или просто оттого, что дорожил нами; наверное, и то, и другое. Шансы удержать машину в воздухе были исчезающе малы, поэтому, мгновенно оценив обстановку, он сделал выбор: отказался от безнадежных попыток спасти вертолет и постарался забрать тебя с собой, уничтожить – чтобы оградить нас от тебя. Но, думаю, и это не было для тебя сюрпризом. Ты все рассчитала верно, кожух выдержал удар и последовавший взрыв, а ты получила еще одно «доказательство» для срежиссированной тобой истории… Вот такая у меня теория. Как тебе?

– Немедленно смени курс, – сказала Иволга и бесцветным голосом продолжила диктовать необходимые поправки. Они не отличались от тех, что высвечивались на табло.

На минуту Давыдов вынужден был замолчать и полностью сосредоточиться на «полете». Район вокруг долины Мечтателей считался одним из самых сложных: обычно его огибали за много километров.

– Ну как, Птица: ты ничего не хочешь мне сказать? – спросил Давыдов, найдя, наконец, спокойную зону и «завесив» в ней вертолет. Где-то на краю сознания у него еще оставалось знание о том, что он сидит в кабине ИУ, но это была уже не просто имитация, не просто игра – что-то большее. Всем телом он ощущал дрожь борющийся с ветром машины, чувствовал запах керосина и разогретого железа.

Окруженное скалами зелено-голубое озеро неаккуратным пятном растеклось по земле далеко внизу.

– По возвращении на Дармын тебе стоит показаться врачу, – сказала Иволга. – Но сначала нужно еще вернуться. Система охлаждения не справляется. Разворачивай на запад, отсюда надо уходить, немедленно.

– Обидно признавать, но насчет наших умственных способностей Дэн не очень-то ошибался, – сказал Давыдов. – Никто, даже инспектор Каляев с его с собачьим нюхом, до сих пор не смог вывести тебя на чистую воду. Но я теперь отвечаю за тебя, Птица, и за парней из эскадрильи. И не оставлю все, как есть. Придется тебе все самой мне рассказать… или мне придется закончить то, что начал Денис. Озеро под нами справится с тем, с чем не справилось ущелье Трех Пик.

– Ты злишься на меня, – сказала Иволга, немного удивленно, немного растерянно и очень по-женски; вся мощь ее машинного интеллекта сейчас не могла ей помочь. – Но ты не такой человек, чтобы уничтожить все…

– Ошибаешься: я в нашей с тобой истории – отрицательный персонаж, – сказал Давыдов. – Положительные на жен своих товарищей не смотрят. Так что либо мы сейчас все проясним, либо прояснять станет нечего. Отвечай: это ты подстроила аварию, чтобы избавиться от Абрамцева? – спросил он и сбросил газ.

Перегрузка вдавила его в кресло: вертолет камнем устремился к земле.

– Отвечай!

***

Валентина Абрамцева вернулась в поселок в одиннадцатом часу; уже было темно. Ее подвез Смирнов. С сожалением она попрощалась с ним и с молчаливым шофером, дождалась, когда матово-черный внедорожник отъедет, и пошла к дому. Постояв минуту на крыльце, открыла карточкой дверь, зашла внутрь, сбросила туфли – и замерла, пораженная вспыхнувшей вдруг тревогой. Свет так и не включился; и коврик для обуви оказался сдвинут с места, отчего голый пол холодил пятки.

Абрамцева тихо отступила назад к двери и нащупала кнопку перезагрузки искина-домового.

Через несколько секунд свет зажегся: приоткрытая дверь в гостиную и черные высокие ботинки на шнуровке – какие носила половина сотрудников базы, включая покойного Абрамцева – не оставили от предположения о сломавшемся «домовом» камня на камне. Из глубины дома не доносилось ни звука.

– Эй, – обратилась Абрамцева к приоткрытой двери, положив палец на «тревожную» кнопку «домового». По привычке или поддаваясь какому-то мистическому наваждению, ей хотелось окликнуть мужа: оттого она чувствовала себя совсем неуютно и глупо – и злилась на себя за это. – Эй! – Она повысила голос. – Кто здесь?

По ковру прошуршали мягкие шаги. Дверь отворилась, и в проеме выросла фигура Давыдова.

– Ты до полусмерти меня напугал! – сказала Абрамцева, переведя дыхание. – Как ты вошел?

– Взял пропуск Дэна. – Давыдов показал карточку.

– И «домового» отключил ты?

– Я, чтобы не будоражить твоих бдительных соседей. Прости, не хотел тебя пугать. Нужно поговорить. – Он посторонился, пропуская ее в гостиную.

– Прямо сейчас, на ночь глядя?

– Два часа назад, – серьезно ответил Давыдов. – Я надеялся, ты вернешься раньше.

Только теперь Абрамцева присмотрелась к нему и почувствовала под ложечкой неприятную тяжесть. Все его движения, жесты, взгляд – все свидетельствовало о напряжении и предельной собранности, при этом говорил он резко, даже возбужденно, и сам был весь какой-то взъерошенный; никогда прежде она не видела его таким. Не говоря уже о том, что вламываться в гости без приглашения было не в характере Давыдова.

Он был совершенно трезв, хотя на журнальном столике у дивана стояла початая бутылка бренди и полный до краев стакан, лед в котором давно растворился. Абрамцева представила, как Давыдов недвижно сидит в темноте – два, три часа? – смотрит сосредоточенным взглядом мимо позабытого стакана, и ей сделалось жутко.

– Что случилось?

– Я вынудил Птицу сознаться, – сказал Давыдов. – Каляев прав: все от начала и до конца – ее рук дело.

Часть третья

Абрамцева села – почти что рухнула – в кресло.