Покаяние спасёт Россию
(О Царской семье) - Микушина Т. Н. "Составитель" - Страница 24

Так эта юная Царевна с жизнерадостным лицом и любвеобильным сердцем всюду вносила радость, мир и утешение, являясь для всех ангелом утешения».

После получения известия об отречении государя от престола Мария глубоко переживала, но старалась держаться, чтобы не огорчать мать. «Мама убивалась, и я тоже плакала, — призналась Мария Анне Танеевой, — но после, ради Мама, я старалась улыбаться за чаем».

Сохранились строки из её письма отцу на английском языке, которые она писала 3 марта 1917 года из Царского Села, будучи пленницей. «Дорогой и любимый Папа! Я — всегда с тобой в моих мыслях и молитвах. Сестры всё ещё лежат в тёмной комнате, и Алексею уже это надоело, и он перешёл в игральную — комнату с открытыми окнами. Сегодня мы очищали пули от олова с Жиликом (так дружески дети называли Пьера Жильяра — авт.-сост.) и были очень довольны. Я провожу почти все дни с Мама, потому что теперь только я одна здорова и могу ходить. Я также сплю с нею в одной комнате, чтобы быть близко на случай, если ей что-то понадобится. Лили Дэн спит в красной гостиной на диване, где спала раньше Ольга. Дорогой, любимый Папа, все мы сердечно тебя обнимаем и целуем. Храни тебя Бог. Твои дети». Сдержанное и тёплое письмо, в котором Мария старается успокоить отца, не позволяя себе ни единой жалобы на здоровье и на тревожащую их всех обстановку внутри и вокруг дворца.

Приятельница императрицы Юлия Ден, не покинувшая семью после их ареста в Александровском дворце, познакомилась с Марией, когда та была ещё совсем ребёнком, и полюбила её всем сердцем, как и других царских детей. «Мария Николаевна… была не такой живой, как её сёстры, но зато имела определённые взгляды на жизнь. Она всегда знала, чего хочет и зачем. Во время мятежа 1917 года мы очень привязались друг к другу и почти все дни проводили вместе. Она была просто золото и обладала недюжинной внутренней силой. Однако, до наступления тех кошмарных дней, я даже не подозревала, насколько она самоотверженна».

Речь идёт о событиях, произошедших в Царском Селе в ночь на 27 февраля. Чтобы защитить царицу и детей от возможного нападения мятежников, приближавшихся к дворцу, его оцепили солдаты полков, ещё остававшихся верными присяге. Александра Фёдоровна покинула свой пост у постелей детей, тяжело заболевших корью, и, как была в платье сестры милосердия, вышла к солдатам, чтобы подбодрить их и предотвратить кровопролитие. Императрицу сопровождала ещё не заболевшая княжна Мария (она заболела самой последней, после этой ночи, и долго находилась на грани жизни и смерти). Уходя, императрица сказала, что идёт к солдатам «не как Государыня, а как простая сестра милосердия моих детей».

Баронесса Буксгевден образно описала ту памятную ночь: «Было темно, только снег блестел, и свет отражался от начищенных винтовок. Войска были выстроены в боевом порядке в дворцовом парке, первая шеренга, изготовившая к стрельбе с колена, другие сзади, стоя, винтовки у всех были подняты и изготовлены к бою. Фигуры императрицы и её дочери как тени переходили от одной линии к другой, а позади призрачной громадой возвышался белоснежный дворец, и беспорядочная стрельба слышалась всё ближе». Анна Вырубова дополняет рассказ: «Они переходили от одного солдата к другому, величественная, статная женщина и храбрая юная девушка, глядя прямо в лицо смертельной опасности, находя для каждого слова ободрения, и что было особенно дорого — слова простого доверия и надежды». И далее добавляет: «…может быть, и они (полки, стоявшие вокруг дворца — авт.-сост.) ушли бы в эту ночь, если бы не Государыня и её храбрая дочь, которые со спокойствием до двенадцати часов обходили солдат, ободряя их словами и лаской, забывая при этом смертельную опасность, которой подвергались».

Дополняет портрет Великой княжны Марии Николаевны генерал М. К. Дитерихс: «Во время прогулок в парке (в Царском Селе после ареста семьи — авт.-сост.) вечно она, бывало, заводила разговор с солдатами охраны, расспрашивала их и прекрасно помнила, у кого как звать жену, сколько детишек, сколько земли и т. п. У неё находилось всегда много общих тем для бесед с ними… Во время ареста она сумела расположить к себе всех окружающих, не исключая и комиссаров… а в Екатеринбурге охранники-рабочие обучали её готовить лепёшки из муки без дрожжей».

В Тобольске, как и в Царском Селе, Мария во время прогулок частенько заводила разговоры с солдатами охраны, расспрашивала их. Не осознавая опасности, она говорила, что хочет долго и счастливо жить в Тобольске, если бы ей разрешили прогулки снаружи без охраны.

Великие Княжны Мария и Анастасия.

Из письма Марии из Тобольска Зинаиде Толстой: «Мы живём тихо, гуляем по-прежнему два раза в день. Погода стоит хорошая, эти дни был довольно сильный мороз. А у Вас, наверное, ещё тёплая погода? Завидую, что Вы видите чудное море! Сегодня в 8 часов утра мы ходили к обедне. Так всегда радуемся, когда нас пускают в церковь, конечно, эту церковь сравнивать нельзя с нашим собором, но всё-таки лучше, чем в комнате. Сейчас все сидим у себя в комнате.

Сёстры тоже пишут, собаки бегают и просятся на колени. Часто вспоминаю Царское Село и весёлые концерты в лазарете; помните, как было забавно, когда раненые плясали; также вспоминаем прогулки в Павловск и Ваш маленький экипаж, утренние проезды мимо Вашего дома. Как всё это, кажется, давно было. Правда? Ну, мне пора кончать. Всего хорошего желаю Вам и крепко Вас и Далю целую. Всем Вашим сердечный привет».

Когда в апреле 1918 года императора должны были увезти из Тобольска, Александра Фёдоровна приняла решение сопровождать супруга. Вместе с ними поехала дочь Мария.

Уже из Екатеринбурга она писала сёстрам: «Скучаем по тихой и спокойной жизни в Тобольске. Здесь почти ежедневно неприятные сюрпризы. Только что были члены областного Комитета и спросили каждого из нас, сколько кто имеет с собой денег. Мы должны были расписаться. Так как вы знаете, что у Папы и Мамы с собой нет ни копейки, то они подписали «ничего», а я 16 р. 75 к., которые Анастасия мне дала в дорогу. У остальных все деньги взяли в комитет на хранение, оставили каждому понемногу, выдали им расписки. Предупреждают, что мы не гарантированы от новых обысков. Кто бы мог думать, что после 14 месяцев заключения так с нами обращаются. Надеемся, что у Вас лучше, как было и при нас».

В мае в дом Ипатьева были доставлены и остальные царские дети. Для четырёх княжон была выделена отдельная комната, а царевича Алексея поселили в спальне с родителями. Вечерами Мария играла с отцом в «безик» или «триктрак», по очереди с ним читала вслух «Войну и мир», в очередь с матерью и сёстрами дежурила у постели больного Алексея.

По воспоминаниям оставшихся в живых приближённых царской семьи, красноармейцы, охранявшие дом Ипатьева, проявляли иногда бестактность и грубость по отношению к узникам. Однако и здесь Мария сумела внушить охране уважение к себе. Сохранились рассказы о случае, когда охранники в присутствии двух сестёр позволили себе отпустить пару сальных шуток, после чего Татьяна «белая как смерть» выскочила вон, Мария же строгим голосом отчитала солдат, заявив, что подобным образом они лишь могут вызвать к себе неприязненное отношение.

14 июня 1918 года Мария отметила в доме Ипатьева свой последний — 19-й день рождения. Тогда же произошло событие, показавшее, насколько Мария смогла расположить к себе красноармейцев: один из них попытался тайком пронести в дом Ипатьева именинный пирог. Однако он был остановлен патрулём, внезапно явившимся с обыском.

Софья Яковлевна Офросимова, фрейлина императрицы, писала о Марии с восторгом: «Её смело можно назвать русской красавицей. Высокая, полная, с соболиными бровями, с ярким румянцем на открытом русском лице, она особенно мила русскому сердцу. Смотришь на неё и невольно представляешь её одетой в русский боярский сарафан; вокруг её рук чудятся белоснежные кисейные рукава, на высоко вздымающейся груди — самоцветные камни, а над высоким белым челом — кокошник с самокатным жемчугом. Её глаза освещают всё лицо особенным, лучистым блеском; они… по временам кажутся чёрными, длинные ресницы бросают тень на яркий румянец её нежных щёк. Она весела и жива, но ещё не проснулась для жизни; в ней, верно, таятся необъятные силы настоящей русской женщины». Этим силам не суждено было раскрыться в полной мере.