«Шоа» во Львове - Наконечный Евгений - Страница 34

Услышав эти слова, милиционеры вытянулись.

— Желаем удачи! — сказали они.

Большую часть дороги прошли пешком, потому что родственник Малки боялся садиться на попутные телеги. Но дело сделано: отец привел его живого и невредимого.

Старые, с австрийских времен, жилые дома во Львове имеют в основном внутренние балконы. Длинные, с железными поручнями, эти балконы опоясывают этажи таких домов от одного конца до другого. Летом в хорошую погоду женщины нашего квартала любили на шумных внутренних балконах нежиться на солнце. Кроме того мамам и бабушкам было удобно с высоты этажей наблюдать за своими юными наследниками, которые игрались с ровесниками внизу во дворе. Громкие разговоры перелетали с балкона на балкон, случалось, что говорили одновременно несколько этажей одновременно. Среди жителей господствовали доброжелательные отношения общности и чуть ли не семейная идиллия.

Дома с внутренними балконами нравились и уличным музыкантам. Сценой для них служил двор, поэтому их обычно называли «дворовыми». Послушать и посмотреть дворовых артистов жители выходили на балконы, создавая там зрительскую публику. Благодарить за концерт необходимо было мелкими монетами. Их заворачивали в бумажки, чтобы не растерялись по двору, и в таком виде кидали вниз, целясь в подставленные шляпы музыкантов. Дворовые концерты пользовались неизменным вниманием наших женщин, которые имели свои любимые песни. Уличные скрипачи часто исполняли одну из них — сентиментальную еврейскую песенку про городок Белз: «Мейн штейтеле Белз».

Эта грустная, мелодичная песня воспринималась как своеобразный гимн галицийского еврейства.

Матронам, которые летом сидели сиднем на внутренних балконах, перепадали во дворе и другие развлечения. Среди мужчин дома как-то пошла мода проводить в погожий выходной день шахматные соревнования. Проходил шахматный блиц-турнир прямо во дворе. Зрители на балконах с нетерпением ожидали окончания каждого поединка. Тот, кто проиграл, должен был, согласно договоренности, встать в полный рост, повернуться к зрителям на балконах и трижды выкрикнуть громким голосом: «Я — не грач, я — партач, люди, научите меня играть!» В ответ со всех балконов разносился неудержимый смех.

Со вспышкой советско-немецкой войны дружественная жизнь на балконах оборвалась. Больше никто не выходил поговорить с соседями, погреться на солнце. Балконы опустели.

В конце июля с верхнего балкона дома, расположенного на улице Яновской 16, долетел к нам шум крикливой свары. Мы стали всматриваться, что там происходит. Под дверью квартиры, которая выходила прямо на балкон, сын дворничихи Николай о чем-то яро спорил с хозяином. С приходом немцев Николай, недавний забитый крестьянин, стал полицаем. Его сосед во время советской действительности работал служащим в облисполкоме. Николай, еще молодой парень, силой куда-то тянул важного пожилого соседа, который со всех сил упирался.

Вдруг открылась дверь и на балкон выскочила чернявая девушка, которую звали Адой. Дружила она с Идой Штарк, и у нас ее все знали. Ада схватила за плечи важного мужчину, который был ее отцом, и начала тянуть назад в квартиру, а Николай держал его за рукав и тянул на лестничную клетку. Все трое при этом сильно кричали. Все же Ада победила — затянула отца назад в квартиру.

Ошеломленный решительным отпором, Николай беспомощно переминался с ноги на ногу на балконе под их дверью. Наконец собрался с духом и начал безостановочно лупить в дверь. Когда стало понятно, что он не остановится и поломает хлипкие застекленные двери, его впустили в жилище. Вскоре он оттуда вышел, держа за рукав степенного соседа. Так они вместе отошли от двери на несколько шагов.

Но за ними снова выбежала разъяренная Ада и начала отбирать отца. Острый женский крик разносился над притихшим двором. Не перекричать, ни удержать соседа Николай не смог — Ада еще раз вернула отца в квартиру.

Понурившись, Николай исчез. На балконе все стихло. Казалось, что на этом инцидент исчерпался. Но на самом деле драма только разворачивалась.

Через несколько минут Николай вернулся с двумя немецкими жандармами. Львовяне откровенно ненавидели украинских полицаев, но не очень их боялись. С полицаями можно было спорить, входить с ними, как говорилось, в «коншахти» (тайные отношения), давать им взятки и постоянно над ними подтрунивать. Популярной стала язвительная поговорка: «Когда я жил в деревне, то пас коровы, а теперь я в городе пан полицейский». Зато немецких жандармов, подобно как советских чекистов, люди боялись словно огня. С ними ни в какие пререкания, понятно, даже не пробовали вступать.

Жандармы, не заходя внутрь квартиры, вызвали хозяина на балкон. Перепуганный до смерти, тот послушно вышел. Его подтолкнули винтовкой в направлении к лестничной площадке, где ожидал Николай. Одновременно из квартиры, в который раз, выбежала Ада и в отчаянии запричитала. Жандармы остановились. Как потом рассказывали близкие соседи, которые все слышали, Ада кричала к немцам, зачем и куда они забирают ее отца. Жандармы спокойно объяснили, что он, как большевистский функционер, подлежит суровому наказанию. Ада заскулила и начала сквозь слезы обзывать немцев бандитами, на что жандармы приказали «проклятой еврейке, которой пора сдохнуть», присоединиться к отцу.

— Нет! — крикнула в вне себя Ада. — Не дождетесь! Меня не возьмете!

Она схватилась за поручни балкона, перегнулась вперед головой вниз и отпустила руки. Мы услышали только глухой удар на бетонном дворе.

Через несколько дней Николай зашел в коридор своего подъезда, приложил к виску пистолет и нажал на спуск.

В конце июля повар Матиив по секрету принес нам свежую политическую листовку. Становилось ясным, что немцы идут на Восток не освобождать из большевистского ярма, а завоевывать себе жизненное пространство (лебэнсраум). До этого мы знали антикоммунистические, еще раньше — антипольские листовки, но эта, как сказал Митиив, была против немцев. На двух страницах, длиннющая, изготовленная из тонкой папиросной бумаги, напечатанная через копирку. Сверху находился идеологический эпиграф: «Свобода народам и человеку», а внизу — «Слава Украине!».

Содержание этой прокламации состояло из двух частей: исторической и прогнозной. В полемически-исторической говорилось о том, что именно украинский народ, а не немцы, первым в 1917 году начал борьбу с большевизмом и ведет ее безостановочно вот уже на протяжении четверти столетия. В прогнозной части предостерегалось немецкое руководство от иллюзий, что им удастся без украинцев победить московско-большевистскую империю. В заключительной части заверялось, что украинские националисты ни при каких обстоятельствах не прекратят борьбу за Украинское Самостоятельное Соборное Государство. Такие листовки тогда получили распространение среди украинцев Галиции. Прочитав листовку, отец дал ее Мусе Штарку. Тот внимательно ознакомился с ней, дважды прочитав отдельные места, задумался, а затем сказал: «Тут Гитлер может обломать себе зубы». Большинство львовян думало иначе. Люди были уверены, что немцы войну почти выиграли. Немецкая армия победно двигалась вперед, красноармейцы сдавались в плен целыми полками, думалось, что через месяц-два — и все закончится. В центре города, там где площадь Подковы, установили громадный стенд с картой Восточной Европы. Карта должна была продемонстрировать действительный ход фронтовых действий. Прямыми черными линиями с Запада на Восток обозначалось стремительное наступление немецких войск. Каждые три дня черные линии дорисовывались на несколько сантиметров все дальше и дальше на Восток. Еще немного — и линии дойдут до конца карты. Через Львов на Восток маршировали свежие части вермахта, сполна оснащенные новой техникой и вооружением. Кабак на углу Клепаровской поменял вывеску на «Bierenschranken nur für Militär» (Пивная для военных), куда гражданских не впускали. С утра до вечера тут толпились молодые, бодрые солдаты, весело горланя, словно война уже победно закончилась