«Шоа» во Львове - Наконечный Евгений - Страница 12

На фабрике, где работал Владек, ценили его золотые руки, но сам Владек не ценил свою работу. Часто прогуливал как по своей, так и чужой воле. За мастерски сделанные высококлассные воровские изделия ему не один раз приходилось хлебать тюремный суп. Находился он каждый раз под следствием из-за отсутствия прямых доказательств и благодаря своему упрямству недолго — месяц-два, самое дольше — полгода. Со временем Владек стал во львовских тюрьмах известной персоной. Один раз директор тюрьмы Бригидки попросил его открыть в кабинете сейф, у которого сломался ключ. Штатный тюремный слесарь ничего с ним не мог сделать. Через каких-то полчаса непокорный сейф приветливо открылся перед Владеком.

Любимым местом времяпровождения братьев Желязны был расположенный рядом с нашим домом знаменитый во Львове кабак, о котором любили пописывать бульварные газеты. Об этом кабаке даже сложили популярную песенку:

Городской фольклор Львова создавался на основе польской лексики и украинской фонетики. В транскрипционной записи следующий куплет этой песенки имел такой вид:

В кабаке, о чем поется в песенке, собирались крутые ребята, воры, проститутки и иные полукриминальные элементы со всего Клепарова, чтобы выпить пива и послушать музыку. Львовяне, независимо от социального положения, отличались музыкальностью и любили оркестровую музыку. Модным «шлягером» тогда было такое танго:

Неподалеку от распивочной, вверх по Клепаровской, находился, и ныне находится, широко известный львовский пивзавод. Ежедневно свежее пиво привозили из пивзавода в кабачок на специальной широкой платформе, которую не торопясь тянули похожие на слонов кони, могучие тяжеловозы голландской породы. Хозяином кабачка был, как водится, еврей. Евреи нашего дома туда не частили и, вообще, евреи, известно, в те времена по забегаловкам не шастали. Но были исключения. Друг братьев Желязных, еврей Биндер, который тоже промышлял воровством, бывал там частенько. Высокий, широкоплечий Биндер, где бы не появлялся, становился душой компании. Он знал немеряно анекдотов, в частности еврейских. Как-то Биндер рассказал новый политический анекдот, который я потом слышал в различных вариантах. В анекдоте спрашивают: «Как сейчас молятся львовские евреи?». Подставляя из осторожности под местоимения слова «советы», «поляки», «Гитлер», львовские евреи молятся: «Чтобы те себе ушли! Чтобы другие не вернулись! Чтоб он сам не пришел! Чтобы мы тут остались!». Из анекдота выходило, что самое лучшее оставаться евреям наедине с коренным этносом.

Необходимо сказать, коренные львовяне тогда дружно высмеивали бескультурность и неевропейские обычаи и привычки «совитов» и «совиток», как постоянно называли пришельцев с востока. Особенно это было присуще полякам, которые органически не выносили «москалей». Например, говорили что «совитки» ходят в театр в ночных рубашках, или что они наливают молоко в фарфоровые детские ночные горшки, принимая их за посуду, или «совиты», мол, умываются в туалетных раковинах и подобные истории. Стал популярным анекдот, что между Советским Союзом и трамваем общее то, что как в трамвае, так и во всем Советском Союзе благодаря «отцу Сталину» одни люди сидят, а другие трясутся.

Львовяне старших и средних возрастов хорошо помнили российскую оккупацию Галиции в Первую мировую войну. Тогда представителей оккупационной администрации называли традиционно москаль, москалька. Теперь, столкнувшись с большевистской администрацией, львовяне растерялись. Перед ними появилась партийно-хозяйственная номенклатура, которая существенно отличалась от царского чиновничества. Львовяне увидели разноэтническую смесь, в том числе и с еврейской добавкой, чего при царизме не допускалось. Поэтому для определения пришельцев с Востока появились новые термины: совит, совитка.

Весной 1940 года Владислав Желязны, возраст которого приближался к тридцати, вдруг влюбился и решил жениться. Невесту он нашел в закрытом сиротском заведении недалеко от нас — в начале улицы Яновской. Здание сиротского учреждения находилось в глубине, за деревьями, отделенное от улицы оградой из металлических прутьев в виде пик (сейчас школа № 33). Люди удивлялись, как смогли молодые через такую ограду познакомится и понравится один другому. В таких случаях говорят — суженного и на коне не объедешь.

То обстоятельство, что невеста была бедной, как церковная мышь, и сирота, для простых горожан не имела существенного значения в отличие от тогдашних взглядов крестьян, для которых девичье приданное в форме размеров земельного надела было первостепенным. Но непреодолимым препятствием был возраст невесты. Соня, хотя внешне выглядела зрелой женщиной, имела неполных шестнадцать лет. К тому же — еврейка по происхождению.

Брачное законодательство Украины отличалось от законов Польши и России той особенностью, что разрешало девушкам выходить замуж в шестнадцать лет. Говорили, что такой закон приняли по инициативе евреев. Однако до необходимого срока не хватало несколько месяцев. Влюбленным необходимо было набраться терпения.

Из сиротского заведения, переименованного в детский дом, Соню отпускали на улицу редко и неохотно. Это время она пыталась проводить вместе с Владеком. Часто встречи влюбленных заканчивались ссорами на почве ревности. Как говорят, милые бранятся, только тешатся. Крики и плач в этих случаях разносились по всему дому, потому что ни Соня, ни Владек, люди с характерами, пылкой натуры, не думали охлаждать свои чувства. Отношение еврейских жителей нашего дома к Соне было отчужденным, прохладным. Моя мама, которая сама рано вышла замуж, наоборот относилась к Соне дружески, с сочувствием. Девушка любила пошептаться с мамой и часто забегала к нам.

Когда Владек в очередном припадке ревности начинал придираться к Соне, она обычно убегала к нам. Как-то Соня стремительно влетела в нашу квартиру, мелко дрожа от страха, и спряталась в шкаф. Через минуту прибежал агрессивно настроенный пьяный жених. Соня не удержалась — закричала, таким образом выдавая себя. Разозленный Владек, нетвердо держась на ногах, порывался ее бить. Мой отец, который случайно в это время находился дома, встал на защиту девушки и толкнул Владека в грудь. Тот закачался и, потеряв равновесие, упал на пороге. Дальше события развивались молниеносно. Из укрытия выскочила Соня, схватила качалку для теста и внезапно ударила отца по голове. Отец упал. Влюбленная пара взялась за руки, словно ничего не случилось, миролюбиво защебетала и пошла себе прочь. С того дня отец запретил пускать Соню в квартиру, но в его отсутствие она продолжала, как и раньше, посещать мою маму.

День свадьбы неуклонно приближался. Молодые прекратили ссоры. Мама удовлетворенно сказала, что в конце-концов они угомонились. Но однажды, мелко дрожа от страха, прибежала перепуганная Соня и попросила ее спрятать. Не успели мы опомнится, как тут же следом за ней вошел не Владек, а пожилой бородатый еврей в черной круглой шляпе и длинном шерстяном черном пальто. В основном так одевались раввины. Мужчина в черном предложил Соне выйти поговорить с глазу-на-глаз. Девушка категорически отказалась, вцепившись рукой за край стола. Дальнейшая беседа происходила в нашем присутствии. Раввин вначале обратился к ней на идишь, но Соня запротестовала, утверждая, что не понимает, и он вынужден был перейти на польский язык. Он начал терпеливо отговаривать девушку выходить замуж за иноверца — «гоя». Пугал, что ее имя никогда не вспомнят в Израиле. Обещал ей молодого, богатого, красивого жениха — еврея. На все его аргументы Соня с юным пылом шестнадцатилетней ответила: «А где вы раньше были? Ведь тогда вы бросили меня на произвол, а теперь обещаете золотые горы. Слишком поздно, меня ничто не удержит, я выйду за него, я его люблю!». Раввин вел свою линию дальше, наливаясь злостью, но все напрасно. Соня стояла на своем: «А где вы раньше были?».