Колонист - Лернер Марик (Ма Н Лернер) Н. "lrnr1" - Страница 11

— Это еще с каких радостей? — искренне удивился я. — Могу повторить все сказанное при мне, если это не разговоры «подай, постучи» или вообще по хозяйству. Ты хочешь сказать… Господи! Ты еще более убогий, чем я думал прежде.

— «Рóман» всегда наполовину импровизация, ибо, слышанный где-то раньше, он частью забывается.

— А частью расцвечивается прямо на ходу?

— Да не могу я помнить дословно триста страниц! Зато прекрасно знаю сюжет!

— Чего?

— Последовательность действий и базовую схему произведения, включая мотивацию персонажей.

— А нормально, не призывая толмача?

— Что за чем идет и почему, — медленно подбирая слова, объяснил Глэн.

— А может, никакой книги и не было? Все выдумываешь на ходу. Лишь бы не работать. За мой счет себе облегчение делаешь, чтобы относился доброжелательнее.

Даже если все было враньем, по крайней мере последние недели мне было интересно.

— Может, ты вообще никакой не русский, а самый обычный жулик с хорошо подвешенным языком. Или просто спятил после порки, а?

— Я не псих! — Он взбеленился, аж забыл о моих кулаках. — Я помню свою прошлую жизнь!

«Как книгу?» — хотелось спросить. Тут дырка и здесь? Но я промолчал. Пусть сошел с ума и выдумывает, но ведь какие замечательные фантазии! Не эти глупости про разговоры издалека или картинки движущиеся, а тот же Мартин Иден. Это, я понимаю, настоящий человек. Поставил цель и ломил к ней, невзирая на сложности.

— Много текста не озвучил? — высказал я догадку.

— Можно подумать, ты знаешь, что такое социализм или кто был Спенсер, — ядовито сказал Глэн. Ну точно, выкидывал даже памятное для простоты. — Про первое в мое время разобраться не могут — хорошо это или плохо для людей, а автора социализма никто, кроме узких специалистов, не вспомнит. Многие и Маркса толком не читали, — так тебе его теорию излагать или книгу пересказывать?

То есть в тексте вообще огромные дыры, не подходящие моему уму. Ну припомню еще при случае пренебрежение.

— Чем закончилось? Не врать!

— В любви к Руфи была заключена вся его жизнь! Словно азартный игрок, он все поставил на эту карту.

В легком подпитии отец любил поучать. Наверное, это свойство всех родителей — мечтать, чтобы их дети не совершали собственных ошибок. Кое-кому хватало ума их сознавать. По крайней мере, многое из постоянных повторений отца отнюдь не было глупостью. Рассказчиком он был замечательным и при этом много знал об окружающем мире. Мы же не крестьяне какие, сидящие на месте всю жизнь. Разного повидал. Уже в Новом Свете его воспитание всерьез пригодилось.

Но чаще всего он настойчиво повторял: «Сынок, в жизни встретишь много женщин. Иные из них будут прекрасны, часть доступны, но пусть влюбленность и желание не застилают твоего рассудка. В первую очередь — долг перед семьей. И смотри не на личико девицы, а насколько она способна рожать наследников. Ведь, кроме семьи и детей, на кого еще рассчитывать в старости и больному».

Поскольку нас у него было аж шестеро, не считая умерших, видимо, он сильно старался наплодить побольше. Думаю, будет кому кормить и без меня. Впрочем, это не мешало отцу изредка устраивать загулы, стойко перенося последующие побои от матери. Нет, когда надо было, он мог и руки в ход пустить. Если она не права, могла и в глаз получить запросто, но вот когда в очередной раз ловила на горячем, родитель даже не пытался защищаться, признавая тем самым расплату за совершенный грех.

— Остальное было только средством для достижения мечты. — Понемногу Глэн увлекся и говорил все быстрее и горячее. — Ему нужно было дотянуться до ее уровня, а Мартин поднялся выше. Он, так долго боровшийся за признание, столько сил положивший на достижение этого признания, не смог вынести… формы, в которую это запоздалое признание было облечено. Он остался прежним, точно таким же, как был раньше, когда жил впроголодь и ему отказывали от дома. И вдруг стал всем ужасно интересен. По большому счету чего оскорбительного в том, что ты никто, покуда неизвестен, и ты — все, когда знаменит? Надо заявить о себе, иначе никто о тебе не услышит! Мало ли что возомнил о себе, сумей доказать окружающим свое превосходство.

Он осекся и замолчал. Ну да, начинаешь невольно про собственные беды вспоминать. А ведь сейчас он был искренен. Жаль, что не про него это. Подниматься не пришлось. Если не врет, родился с золотой ложкой во рту и папа всю жизнь прокладывал дорогу. Даже стараться особо не приходилось. То есть ничего такого не произносил и, скорее всего, сам не задумывался, но по оговоркам несложно представить семью и толстый семейный кошелек. Не лорд, но выходец из очень солидных горожан. Не зря бесится, когда парень вроде меня тычет его носом в помои.

— И чем все закончилось? Сел на корабль и…

— И прыгнул, идиот, в море! Утопился.

— М-да. Не по-христиански.

— Да при чем тут это! Он обожал Руфь и стремился быть достойным ее. А она оказалась глупой и больше волнующейся по поводу, что скажут соседи. Не оценила, какого уровня и по какой причине он достиг.

— Она, в сущности, ни в чем не виновата: нельзя же с человека взыскать за то, что кто-то увидел его не таким, каков он есть.

— Любовь ослепляет, — согласился он после паузы. — Да. Видишь нежное создание, а это — стерва, мечтающая облегчить кошелек и готовая с этой целью на что угодно.

— Э? Ты про книгу?

— Я о себе, — пробурчал Бэзил. В такие мгновения он совсем не походил на прежнего Глэна. — Мне плевать — грех самоубийство или нет, но, как бы плохо тебе ни было, не стоит убиваться о стену. Может, это просто черная полоса. Дальше придет светлая и встретишь другую. Жизнь… она полосатая. А в Мартине автор, Джек Лондон, описал себя. Он тоже того… не по-христиански закончил. Отравился от неудач и болезней. Давай спать, а? Нет у меня сил продолжать, и печка погасла.

— Спим, — согласился я.

Открывшая на стук женщина была достаточно молода, не больше двадцати пяти — двадцати семи лет, и очень мила. Тонкое овальное лицо, красивые карие глаза и нежный рот. Волос под чепчиком не видно, тщательно спрятаны от посторонних. Платье длинное, доходящее до самых башмаков. В поле в таком не поработаешь. Меннониты[13] вообще проповедуют разные глупости вроде «женщины — сосуд греха и должны одеваться максимально скромно». Это подразумевает одежду темных цветов без всяких оборочек и украшений. Карман только на фартуке, пуговицы, пряжки, кружева, даже вышивка — недопустимы. Да что там женщины, у них и упряжь обязана быть коричневого или черного цвета, и никак иначе. Хорошо еще, к белым пятнам на коровах или лошадях относятся нормально.

— Что-то случилось, Ричард? — вспомнив имя и радостно улыбнувшись оттого, сказала она. — Пастора, к сожалению, нет, он уехал на ферму к Томá. Там хозяйка после родов в горячке лежит… — Тут на ее лицо набежала тень, она искренне переживала, хотя больная — отнюдь не лучший экземпляр человечества.

Главная сплетница в округе. И про жену пастора тоже своей метлой неоднократно молола, о чем мадам не знать не могла. Десятый год замужем, а детей Господь не дал, при каждом упоминании в любом разговоре напоминала. Сама вон рожала исправно, не хуже свиноматки. Куча маленьких Томá, да все вечно голодные. Бедняга у них папаша. Теперь и вовсе один останется с огромным выводком.

— Я к вам, — нервно сминая в руках шапку, сдернутую при ее появлении, ответил я, — мадам Ренье.

— Да?

— У меня несколько странная просьба.

— Входите, Ричард, — спохватившись, сказала она, отступая от двери и освобождая проход.

— Спасибо, мадам, — тщательно вытирая ноги от налипшей грязи, поблагодарил я, прежде чем впереться в чисто вымытый дом.

Вообще-то по снегу идти хорошо, но в Де-Труа и на улицах повытоптали всерьез. Размололи в кашу. На каждом башмаке висит с добрый квинтал.[14]

— О! — сказала она протяжно, глядя на мою обувку. — Можно посмотреть? — и сунулась чуть не носом вниз. — Слышала про новую моду в Париже, но в первый раз вижу.