Мареновая роза - Кинг Стивен - Страница 1

Стивен Кинг

Мареновая роза

ПРОЛОГ

Она сидит в углу и пытается дышать в комнате, где всего несколько минут назад было так много воздуха, а теперь его не стало совсем. На удалении, кажущемся бесконечным, она слышит тонкий шипящий звук и понимает, что это воздух, проходящий через горло в легкие и затем возвращающийся назад в виде коротких лихорадочных вздохов, но ощущение, что она тонет прямо здесь, в углу собственной гостиной, не исчезает. Она, не отрываясь, смотрит на разорванные останки книги в мягкой обложке, которую читала, когда вернулся домой муж.

Впрочем, ей наплевать. Боль слишком сильна, чтобы волноваться из-за таких мелочей, как дыхание: как отсутствие кислорода в воздухе, которым она пытается дышать. Боль поглотила ее целиком, подобно тому, как кит, согласно Святому писанию, проглотил святого Иону, не желавшего брать в руки оружие. Она пульсирует, как отравленное солнце, засевшее глубоко в ее теле, в самой середине, в месте, где до сего дня было лишь спокойное ощущение зарождающейся новой жизни.

Память подсказывает, что до сих пор ей не доводилось испытывать боль, подобную этой — даже тогда, когда в тринадцатилетнем возрасте она резко повернула руль велосипеда, чтобы не провалиться в открытый канализационный люк, и упала, ударившись головой об асфальт и заработав рану длиной ровно в одиннадцать швов. От того падения остались яркие воспоминания о серебристой вспышке боли, за которой последовало усеянное звездочками темное удивление, оказавшееся на самом деле короткой потерей сознания… но та боль не шла ни в какое сравнение с теперешней. Это какая-то агония. Рука, прижатая к животу, ощущала прикосновение к плоти, больше не похожей на плоть; казалось, что ей вспороли живот сверху донизу и заменили живой растущий плод раскаленным камнем.

«О Господи, пожалуйста, — думает она. — Умоляю тебя, сделай так, чтобы с ребенком все было в порядке».

Но сейчас, когда дышать стало чуть-чуть легче, она начинает понимать, что с ребенком не все в порядке, что, по крайней мере, об этом-то он позаботился. Когда находишься на четвертом месяце беременности, ребенок представляется скорее частью тебя самой, нежели чем-то отдельным, а когда сидишь в углу и к твоим потным щекам прилипли пряди мокрых волос, а внутри такое ощущение, будто ты проглотила горячий обломок скалы…

Кто-то или что-то — запечатлевает зловещие скользкие поцелуи на внутренней стороне ее бедер.

— Нет, — шепчет она. — Нет. О Господи, умоляю тебя, Господи, милый Боже, Господи, умоляю тебя, нет.

«Пусть это будет пот. Пусть это будет пот… или, возможно, я обмочилась. Да, скорее всего, так оно и есть. Мне было так больно после того, как он ударил меня в третий раз, что я обмочилась, даже не заметив. Все верно».

Только это не пот, и на самом деле она не обмочилась. Это кровь. Она сидит в углу гостиной, глядя безмолвно на четвертованную книжку, часть которой валяется на диване, часть под кофейным столиком, и ее чрево готовится извергнуть плод, который вынашивало до этого вечера без малейших жалоб и каких-либо проблем.

— Нет, — стонет она, — нет, Господи, прошу тебя, пожалуйста, скажи «нет».

Она видит тень своего мужа, искаженную и вытянутую, как соломенное чучело или тень висельника, танцующую и дергающуюся на стене за проемом двери, ведущей из гостиной в кухню. Она видит другие тени: телефонная трубка, прижатая к уху, длинный, скрутившийся в штопор шнур. Она даже видит, как его пальцы перебирают завитушки шнура, распрямляют их, зажимают на мгновение и затем отпускают, и телефонный шнур снова закручивается в спираль, словно не в силах сопротивляться плохой привычке.

Сначала она думает, что он звонит в полицию, Смешно, конечно, ведь он сам полицейский.

— Да-да, это срочный вызов, — говорит муж в трубку, — Хватит морочить мне голову, красавица, она беременна. — Он сосредоточенно слушает, пропуская колечки телефонного шнура сквозь пальцы, а когда снова начинает говорить, в голосе слышатся едва заметные нотки раздражения. Однако этого слабого раздражения достаточно, чтобы ее наполнило чувство нового ужаса, а во рту появился стальной привкус. Кто осмелится сердить его, перечить ему? Неужели найдется хоть один человек, способный на это? Только не тот, кто его знает, особенно с той стороны, с которой знает его она. — Ну конечно, я не буду трогать ее с места, неужто вы принимаете меня за полного идиота?

Ее пальцы заползают под платье и карабкаются вверх по бедру к промокшей горячей материи трусиков. «Пожалуйста, — молит она. Сколько раз мелькнуло это слово в ее голове с того момента, когда он вырвал из ее рук книжку? Она не знает, она просто повторяет его снова и снова. — Пожалуйста, пусть жидкость на пальцах окажется чистой. Пожалуйста, Господи. Пожалуйста, пусть она будет чистой».

Но когда она извлекает руку из-под платья и поднимает ее к глазам, то видит, что кончики пальцев красные от крови. Она смотрит на них, и в этот момент по всему телу лезвием бензопилы пробегает удушающий спазм. Ей приходится стиснуть зубы, чтобы сдержать крик. Она знает, что кричать в этом доме не стоит.

— Да плевать мне на всю эту чертовщину, просто пришлите сюда машину! Да побыстрее!

Он с грохотом швыряет телефонную трубку на рычаг. Его тень увеличивается, качается, слегка подпрыгивая на стене, а затем он появляется в дверном проеме и останавливается, глядя на нее. Его румяное красивое лицо абсолютно спокойно. Глаза на этом лице столь же бесчувственны, как осколки стекла на обочине пыльной сельской дороги.

— Нет, вы только посмотрите, — говорит он, разводя руки в стороны и затем снова роняя их со слабым хлопком, — Вы только посмотрите на этот беспорядок.

Она протягивает к нему руку, показывая окровавленные кончики пальцев, — на большее она не отваживается, чтобы не подумал, будто она обвиняет его.

— Я знаю, — произносит он, словно понимание все объясняет, словно благодаря его пониманию все случившееся обрастает разумным, рациональным контекстом.

Повернувшись, он смотрит на расчлененную книжку. Подбирает кусок с дивана, потом наклоняется и достает второй из-под кофейного столика. Когда он выпрямляется, перед ее глазами мелькает обложка с изображенной на ней женщиной в белом сарафане, стоящей на носу корабля. Ветер мелодраматично развевает ее рыжие волосы за спиной, обнажая сливочные плечи. Название — «Несчастное путешествие» — выдавлено ярко-красными блестящими буквами.

— Вот откуда начинаются все неприятности, — говорит он и замахивается на нее останками книги, как хозяин замахивается свернутой в трубочку газетой на щенка, напустившего лужу на ковре. — Сколько раз говорил я тебе, что мне такое дерьмо не нравится!

Правильный ответ — ни одного. Она знает, что точно так же могла оказаться здесь, в углу, съежившаяся и ожидающая выкидыша, если бы он, вернувшись домой, увидел, что она смотрит телевизор или пришивает пуговицу на одной из его многочисленных рубашек, или просто дремлет на кушетке. Для него настали нелегкие времена, женщина по имени Уэнди Ярроу причиняла ему массу хлопот, а Норман всегда, когда на него сваливаются беды и заботы, старается переложить их тяжесть на чужие плечи. «Сколько раз я повторял тебе, что мне такое дерьмо не нравится!» — закричал бы он, причем совершенно неважно, что в данном случае выступало бы в роли дерьма. А потом, перед тем, как начать работать кулаками, добавил бы: «Я хочу поговорить с тобой, дорогая. Подойди ко мне поближе».