Метка - Бродвей Элис - Страница 40

– Ах, вот что! Она хотела знак в память о ребёнке?

Я будто бы снова слышу её слова: «Я знаю: малыша следует забыть, если он умер без первой метки… Он прожил всего два дня». И ещё я вспоминаю предупреждение Обеля.

Наставника подводить нельзя. Надо найти способ прекратить расспросы Джека Минноу.

Передохнув немного, я словно невзначай дважды провожу иглой по одному и тому же участку кожи. От неожиданной боли Минноу резко втягивает воздух.

– Ой, простите! – извиняюсь я. – Мне надо быть внимательнее. Понимаете, я ещё учусь. Очевидно, я пока не овладела искусством одновременно разговаривать с клиентом и наносить татуировку. Обель позволяет себе короткую улыбку, пока Минноу смотрит в другую сторону. Дальше студию наполняет только жужжание машинки чернильщика, дыхание Минноу, который пытается проглотить боль, и безжалостные вопли его знаков, которые выкрикивают мне свои тёмные тайны. В конце концов контур рисунка завершён. Кожа вокруг татуировки воспалилась и кое-где распухла, поэтому придётся сделать перерыв.

– Думаю, подождём, пока плечо немного заживёт, мистер Минноу, а потом продолжим, – говорю я, вытирая кровь и накладывая аккуратную повязку на зловещую рану на плече. Хоть бы он поскорее ушёл! – Выглядит неплохо, – беззаботно говорю я, снимая перчатки. – Похоже, филин готов кинуться на добычу. Интересно, на кого охотятся рогатые филины?

– На всяких мелких непримечательных животных, я полагаю, – отвечает Минноу. - Но, кроме прочего, они охотятся на одну особую птицу, что, по моему мнению, показывает их силу и храбрость.

– Да? И что же это за птица? – почти весело спрашиваю я, убирая инструменты и снимая с кресла пластиковую накидку.

– Ворон. Рогатые филины охотятся на воронов. Поздней ночью, когда вороны устраиваются на ночлег, считая себя в полной безопасности, филины их настигают. Я выбрасываю пластик в мусор и вытираю руки. Потом с вежливой улыбкой подаю Минноу рубашку и помогаю надеть, не тревожа повязку. Значит, мистер Минноу – охотник. Поймав меня за руку, он пристально разглядывает мой почти зарубцевавшийся шрам.

– Вы порезались, мисс Флинт? Будьте поосторожнее. Я молча смотрю на него, и он выпускает мою руку. Минноу не записывается на следующий сеанс, просто говорит, что зайдёт как-нибудь попозже. Уже у самой двери, словно неожиданно о чём-то вспомнив, он достаёт из кармана небольшой предмет и показывает мне.

– Скажите, вам ничего такого на глаза не попадалось?

Я беру перепачканный лист бумаги и замираю от страха. Перо. Почти такой же рисунок дала Обелю та женщина, когда постучалась к нам после закрытия студии. Я отрицательно качаю головой.

– Нет. Не понимаю, что бы это значило, – небрежно отвечаю я в надежде, что мои щёки не выдадут меня, вдруг заалев румянцем. Минноу изучающе смотрит на меня и возвращает листок в карман. Я провожаю его до двери. Когда, забыв о новой татуировке, он забрасывает сумку на плечо и морщится от боли, меня на секунду пронзает нежданное злорадное удовлетворение. Минноу уходит не оглядываясь. Когда он совершенно исчезает из виду, я запираю дверь на замок. В задней комнате я снова и снова яростно, до красноты оттираю пальцы щёткой и мылом. Обель кладёт руку мне на плечо, и я позволяю ему закрыть кран. Вытирая руки полотенцем, я поворачиваюсь к наставнику.

– Обель, мне страшно! И хуже всего то, что Обель отвечает:

– И мне, Леора. Мне тоже страшно.

Глава тридцатая

В тот же день, когда Обель работает с очередным клиентом, а я занимаюсь эскизами в библиотеке, кто-то настойчиво колотит в заднюю дверь студии. На пороге, едва переводя дыхание, стоит Верити, с полными страха глазами. Не задавая вопросов, я выхожу на тихую улицу у чёрного хода.

– Они нашли… – шепчет Верити. – Все доказательства, которые прятал Коннор Дрю. Нашли его тайник в мастерской. Мне пора возвращаться: я вышла на минутку, на обед. Леора… – она умолкает, чтобы вдохнуть поглубже, – они всё забрали и привезли к нам в департамент. Завтра будут описывать и составлять протокол. Времени очень мало. Надо найти кожу твоего папы прежде, чем это сделают другие. – Я только киваю в ответ. Всё с тем же страхом в глазах Верити суёт мне в руку сложенный вдвое листок бумаги и ключ. – Держи. Надо пробраться туда сегодня. Пожалуйста, Леора, осторожнее! Это очень важно.

Верити убегает, прежде чем я успеваю поблагодарить её и попрощаться.

Мне остаётся только молиться и надеяться, что Оскар получил мою записку. Надеяться, что он придёт. Встречу я назначила в музее. Там тепло, не надо платить за вход, всегда много народу, и никто не заподозрит в нас заговорщиков. Я не собиралась планировать кражу со взломом, но поговорить мы можем о чём угодно.

Увидев Оскара у столика регистрации, я готова расплакаться от облегчения. Собравшись с духом и ничего не говоря, мы проходим через фойе, где собраны книги наших лидеров. Время от времени мы останавливаемся, чтобы взглянуть на картину или находку археологов, но потом снова идём вперёд.

По дороге я передаю Оскару листок бумаги, полученный от Верити. Это план здания и инструкции, где найти конфискованные доказательства. Я шёпотом пересказываю сообщение Верити. Оскар хмуро кивает. Не так уж он и поражён – вероятно, давно предполагал, что тайник могут обнаружить. Он кладёт план в карман куртки, и мы некоторое время молча рассматриваем какой-то экспонат. Потом Оскар поворачивается ко мне и нежно убирает со лба отросшую чёлку, открывая синяк. При виде красно-синего пятна он морщится и тихо спрашивает:

– Что случилось? У тебя каждый раз новые раны. Взяв меня за руку, он внимательно осматривает заживший порез. Я вдруг чувствую, какие тёплые и сильные у него руки, а кончики пальцев, которыми он проводит по моим знакам возраста, жёсткие.

– Может быть, тебе пора завести телохранителя?

– Предлагаешь свою кандидатуру? – со смехом выдёргиваю я руку.

– Мы, переплётчики, известны своей устрашающей внешностью. Оскар тоже смеётся, и я с улыбкой слушаю его смех.

– Леора, какой ты хочешь остаться в памяти потомков? – неожиданно спрашивает Оскар. – Какие знаки ты собираешься нанести себе на кожу?

Странный вопрос, даже какой-то неприятный. Однако Оскар совершенно серьёзен. Глубоко задумавшись, я закрываю глаза. Каким он будет, мой первый знак? О чём я хочу рассказать моим детям, когда они станут читать меня? Какой я хочу остаться в памяти следующих поколений? Что может быть настолько важным, чтобы остаться на коже в веках?

И ничего не придумывается.

Я мысленно перебираю всё, что мне хотелось бы сделать: достичь высших степеней мастерства чернильщицы, выйти замуж, родить детей.

Но стоит ли всё это вечной памяти? Стоит ли памяти моя жизнь, если она всего лишь искра в огромном костре? Знаки на моей коже мало чем будут отличаться от знаков многих других отмеченных.

В голову закрадывается крамольная мысль: возможно, мы не так уж много узнаём о человеке, прочитав его книгу. Мы никого не можем узнать по-настоящему.

Прогоняю предательские размышления и перевожу взгляд на Оскара.

– Не знаю, – честно отвечаю я. – Наверное, не успела как следует подумать. А ты что скажешь? Оскар недоверчиво смеётся в ответ. – Ты серьёзно? Не успела как следует подумать? Мы живём ради этого, а ты не успела как следует подумать? Я только молча пожимаю плечами, и Оскар преувеличенно удручённо качает головой. Сливаясь с толпой посетителей, мы переходим из зала в зал.

– У меня есть один знак – свидетельство окончания первого года обучения мастерству переплётчика. И ещё знак на семейном древе, где стёрли папу. – Оскар пожимает плечами. – Я хочу прожить достаточно долго, чтобы на моей коже появились ещё какие-то знаки… – Его голос медленно затихает.

– Я понимаю.

– Может быть, большего мне и не нужно, – тихо продолжает Оскар. – Только чтить память отца, и чтобы памяти обо мне хватило на нас обоих. Мы смотрим друг на друга, и в это мгновение я понимаю, какой хочу остаться в памяти. Я хочу, чтобы помнили мою борьбу за память о папе. В глазах у нас стоят слёзы. Оскар прижимается своим лбом к моему.