Фактор Z (сборник) (СИ) - Тихомиров Максим - Страница 108

Остин включил зажигание и, лихо сорвавшись с места, помчался прочь. Он надеялся, что память не подведет его и поможет отыскать место, где пиявки спасли ему жизнь, став его проклятием. Остин надеялся, что ему удастся найти хотя бы одну из них и вывести из Вьетнама, чтобы уже в его стране ученые исследовали ее и нашли способ удалить этих тварей из его тела.

Остин колесил по джунглям больше четырех часов, но так и не смог бы отыскать место, где пиявки спасли ему жизнь. Не смог бы, доверяя глазам. Нет. Было лишь странное чувство, инстинкт, который вел его, как ведет пчелу обратно в улей — стоило закрыть глаза и мир вспыхивает, словно картина. Мир, который Остин видел, когда его полумертвого несли сюда Тиен и подросток. Возвращаются, казалось, не только видения, но и чувства. Боль пронзила Остину грудь. Мимолетная боль, после которой видение тут же растаяло, но он уже почти был на месте. Пикап брошен на дороге, вокруг джунгли, но яма с грязной водой там, за кустами. Нужно лишь немного пройти вперед.

Остин замер, увидев десятки крохотных пиявок, которые копошились на дне ямы. В кармане лежала припасенная колба, но он не мог заставить себя наклониться и собрать пару этих тварей. Даже не тварей, нет. Остин понимал, что должен испытывать к пиявкам отвращение, но не мог. Скорее наоборот — он чувствовал заботу. А под кожей уже начинали шевелиться спасшие ему жизнь пиявки, чувствуя близость своих сородичей. Еще мгновение и он снова окажется в этой яме — добровольно. Грязная вода скроет его тело.

Остин заставил себя сделать шаг назад, отвернуться. Вода в яме забурлила, словно огромное существо, рождавшее пиявок, тяжело вздохнуло. Может быть, оно даже поднялось из ямы и сейчас смотрит на него. Остин так и не смог заставить себя обернуться и посмотреть. Одна из крохотных пиявок выбралась из ямы и добралась до его высоких солдатских ботинок, взобралась по брюкам, ища незащищенное тело. Остин осторожно достал из кармана припасенную колбу, накрыл ей пиявку, сбивая с одежды, и спешно закрыл крышкой.

6

Словно во сне он вернулся к машине. Вернулся, чувствуя, что за ним наблюдают. Сначала он убеждал себя, что это разыгравшееся воображение, но потом увидел полуголых вьетнамцев, окруживших его пикап. Они молчали. Лишь блестели в темноте их черные глаза. Блестели недовольством.

— Почему ты хочешь предать нас? — спросила его Тиен.

Она стояла среди полуобнаженных людей, сливаясь с ними, теряясь в этой толпе молчаливого гнева.

— Почему ты хочешь уйти? — снова спросила Тиен.

— Я… — Остин что есть сил стиснул в ладони спрятанную в кармане колбу. Колбу с пиявкой. — Мне… мне не место здесь, — выдавил из себя он.

Глаза вьетнамцев вспыхнули еще ярче, и Остин вдруг понял, что не может различить среди них Тиен, лишь слышит ее голос. Словно вся эта толпа и есть Тиен.

— Мне, правда, не место здесь, — повторил Остин, решив, что сейчас ему вспорют живот и оставят умирать здесь. Но на этот раз не будет спасения. — Я просто хочу вернуться домой.

Звякнуло разбившееся стекло колбы, которую он сжимал в руке. Боли не было, но когда Остин достал из кармана осколки, кровь заливала ладонь. Крошечная пиявка извивалась, разрезанная пополам. Остин смотрел на нее, пока она не умерла — зашипела растворяясь, смешиваясь с его кровью и стекая в траву.

— Я не хотел, — сказал Остин вьетнамцам, но вокруг него никого не было. Лишь пустынная дорога, да пикап, который обещает сослужить ему последнюю службу, доставив в аэропорт, откуда он улетит домой. Улетит навсегда.

Уже в самолете Остин позволил себе надежду, что все, что с ним случилось в субэкваториальной стране, сможет забыться, растаять дурным сном. Но он не мог перестать считать, сколько прошло дней с последней кормежки паразитов, которые поселились в его теле. Даже когда жена открыла ему дверь их дома, а дети бросились на шею, он все равно продолжал считать. До новой кормежки оставалось шестнадцать дней, пятнадцать, четырнадцать…

7

Ломка была необычайно сильной, а врачи, которые доставили Остина в больницу, после того, как их вызвала его жена, проводили анализы и лишь пожимали плечами.

— Чертовы кровососы! — ругался на них Остин. — Чертовы кровососы! — ругался он на пиявок в своем теле. Но так далеко в своей ломке он еще не заходил ни разу. И смерть, казалось, уже стоит в изножье его кровати, хватает его за пятки.

В палате для наркоманов было жарко. Пахло потом и мочой. Наркоман на соседней койке лежал, укрывшись матрацем, и стучал зубами так сильно, что у Остина голова шла кругом. Никого другого рядом не было. Ночь. И стук зубов соседа по койке, словно дождь барабанит о жестяную крышу. Стук, который сводит с ума. И еще боль. Адская боль, которою врачи отказались заглушить, сославшись на то, что наркоман должен запоминать не только хорошее о своей зависимости.

— Какое к черту хорошее? — ворчал Остин, слушая стук зубов наркомана на соседней койке. Забившись под одеяло, он кусал свою подушку, буквально рвал ее на части, задыхаясь и плача.

Какое-то время Остин наблюдал за ним, затем поднялся. Ноги сами несли его к соседней кровати. Боль усилилась, но это лишь придало ему злости. Он прижал подушку к лицу молодого наркомана и душил его до тех пор, пока тот не затих. Пиявки, разорвав кожу на его левой ладони, вцепились в агонизирующее тело. Боль отступила. Остались лишь усталость и страх. Остин вернулся на свою кровать. Хотел сначала сбежать, да и сбежал бы, если хватило сил, но ноги не двигались, все тело болело. И еще это сладостное чувство насыщенности, словно пиявки в его теле каким-то образом хотели отблагодарить его за кормежку. А может, так оно и было? Остин думал об этом, пытаясь заснуть.

Когда он проснулся утром, наркомана на соседней койке уже не было. Никто не говорил о том, что случилось с наркоманом, лишь молодая медсестра, увидев, как Остин пялится на заправленную опустевшую кровать, встретилась с ним взглядом и одними губами сказала, что его сосед умер. Остин кивнул и снова уставился на заправленную кровать.

8

Он покинул больницу два дня спустя. «Убийца, — думал Остин. — Теперь я убийца». Он пил больше недели, которая показалась ему целой вечностью. Потом убийца проспался, сосчитал оставшиеся до следующей кормежки дни и позвонил знакомому врачу, соврав, что пишет статью о смерти людей. Для отвода глаз он десять долгих дней посещал морги, больничные палаты, где доживали свои последние дни старики и смертельно больные люди. Но цель была одна — остаться с ними, когда смерть подойдет к ним достаточно близко, чтобы кровососы в его теле, смогли схватить ее, поймать, выпить из тела умирающего с кровью.

— Какого черта ты не можешь писать о чем-то простом? — спросил его как-то раз знакомый врач. — Сначала ураганы, потом Вьетнам, теперь все эти старики…

В тот момент Остин даже всерьез задумался о том, чтобы обо всем рассказать другу, но что могло это изменить? «Нет, так станет только хуже», — решил Остин. Тем более что ни один врач, ни одни анализы не смогли найти в его организме отклонений. Кровососы были не только заболеванием — они были, как правильно сказала когда-то Тиен, проклятием, дарующим жизнь. И выбирать уже не приходится. Ты либо жив, либо мертв. Ты либо кормишь этих тварей, либо они убивают тебя и питаются твоей собственной смертью. Третьего не дано… И Остин кормил. Кормил почти полгода, ловя смерть стариков, о которых действительно начал писать очередную статью — ему нужно было убедить в своей работе друга-врача, ему нужно было сохранить работу в газете. Хотя бы на время. Хотя бы еще одни месяц, пока не умрет очередной старик. И чем ближе день кормежки, тем больше волнения, безысходности. Цикличность. И так теперь всю жизнь…

Остин продержался в этом бешенном ритме почти год. Затем статью о стариках пришлось сдать в печать, а друг-доктор уже начал коситься на Остина, решив, что у него некая разновидность психического расстройства, которое заставляет Остина быть рядом с умирающими людьми. Врач даже попытался поговорить об этом со своим другом, но Остин все свалил на работу и на то, что когда-нибудь он действительно сойдет из-за этого с ума, но не сейчас. Он соврал. Соврал, потому что проклятие, которое было намного хуже безумия, уже поселилось в нем. И лечения не было.