Невеста сумасшедшего графа - Чейз Лоретта - Страница 2

Дориан не мог позволить себе так долго болеть. Он отстанет в учебе… Тогда придется отложить путешествие за границу… и его зависимости от деда не будет конца.

Он тряхнул головой, отгоняя неприятные мысли.

– Это же Дартмур, – весело сказал он. – Здесь на каждой пяди земли свой призрак. Ничего странного, что ты думаешь о призраках и демонах. Я бы удивился, если бы ты этого не делала.

Амнита засмеялась и повернулась к нему. Ее плохое настроение быстро исчезло.

До конца двухдневного визита сына она была такой же, как прежде: рассказывала Дориану местные легенды, лондонские сплетни, которые почерпнула из писем друзей, и неприличные анекдоты, вгонявшие в краску, но заставлявшие смеяться Эдварда Камойза. За пределами Ронсли-Холла отец выглядел более человечным, не казался марионеткой в руках графа, и хотя относился к жене как к глупому ребенку, это устраивало их обоих.

Уезжая, Дориан не подозревал, что у отца тоже есть свои тайны, которые ему становилось все труднее скрывать.

Ни Амнита Камойз, ни ее сын не любили писать письма, и Дориан ничуть не волновался, не получая с сентября известий от матери.

Узнал обо всем он только перед Рождеством, когда в Оксфорде неожиданно появился дядя Хьюго, старший сын и наследник графа, нарушив, как выяснилось, приказ лорда Ронсли.

Не слушая никаких возражений, Дориан заказал место в почтовой карете и отправился туда, где, по словам дяди Хьюго, находилась мать.

В очень дорогую частную Клинику для душевнобольных.

Дориан увидел, что его мать привязана к стулу в маленькой комнате. На ней было грязное хлопчатобумажное платье, изящные ноги скрыты грубыми толстыми чулками, роскошные черные волосы коротко острижены. Сначала Амнита не поняла, кто он такой, а потом, узнав сына, разрыдалась у него на плече.

Он не плакал, только ругался про себя, когда освобождал ее от ремней. Присутствующий в комнате санитар выскочил за дверь, но Дориан был слишком расстроен, чтобы обратить на это внимание. Он перенес мать на узкую кровать, сел рядом и, грея в ладонях ее ледяные руки, слушал, что она говорила.

Когда мать снова заболела и в беспамятстве выдала свои тайны, граф велел запереть ее здесь, чтобы наказать за грехи. Санитары истязали ее плоть, морили голодом, одевали в вонючие тряпки, заставляли спать на грязных простынях. Они толкали ее в ледяную ванну, обрили ей голову, не позволяли спать, стучали в дверь, называли шлюхой и распутницей, говорили, что скоро дьявол заберет ее душу.

Дориан не знал, чему верить.

Речь матери связная, но дядя Хьюго рассказывал, как она бросилась на отца с ножом, пыталась сжечь дом, слышала и видела то, чего нет, кричала о призраках, которые впиваются когтями ей в голову. Отец никому не говорил о ее состоянии, решив с помощью местного доктора Нибонса приглядывать за ней. Однако месяц назад в Дартмур заехал граф и в ужасе от увиденного вызвал специалистов из Лондона, которые рекомендовали поместить ее в частную клинику мистера Борсона для «специального ухода».

– Не смотри на меня так, – закричала Амнита. – Я болела, нестерпимая боль терзала мою голову так, что мне все время мерещились призраки. Я не могла думать, не понимала, что говорю. Слишком много тайн, Дориан, а я была очень слаба, чтобы их хранить. О пожалуйста, дорогой, забери меня из этого ужасного места.

Так все или не так, не важно. Дориан знал лишь одно: он не может оставить мать здесь. Оглядевшись в поисках какого-нибудь одеяла и увидев только грязные простыни, он начал срывать их с кровати. Но тут в комнату вернулся санитар с подкреплением… и лордом Ронсли.

При виде графа Амнита сразу превратилась в дьявола. Выкрикивая оскорбления и ругательства, она кинулась на старика. Дориан никогда бы не поверил, что этот голос принадлежит его матери. Он попытался оттащить ее, но она расцарапала ему лицо. Тогда за дело взялись санитары, которые быстро привязали Амниту к кровати, где она и лежала, то сотрясаясь от душераздирающих рыданий, то сыпля проклятиями.

Когда Дориан попытался возразить против такого жестокого обращения, санитары по приказу графа вывели его из комнаты, а потом и из клиники. Оказавшись за воротами, он стал дожидаться деда около его коляски.

Дориана трясло от негодования. Он думал лишь о том, что сейчас испытывает его мать. В редкие минуты просветления она осознавала, где находится. Дориан мог представить ужас и гнев матери оттого, что ее воля слабеет, разум поглощает тьма, а в клинике с нею обходятся, как с безмозглым животным. Амнита, без сомнения, понимала, что острый когда-то ум предает ее, и это было хуже всего.

Поэтому, когда дед наконец вышел из клиники, Дориан собрал остатки хладнокровия и, проглотив свою гордость, умоляюще сказал:

– Пожалуйста, разреши мне отвезти ее в другое место. Я буду сам ухаживать за нею. Мне не обязательно возвращаться в Оксфорд, я закончу учебу позднее. Мы с отцом справимся. Умоляю тебя, дедушка, позволь…

– Ты ничего об этом не знаешь, – холодно оборвал его лорд Ронсли. – Ты ничего не знаешь о трюках, уловках и хитрости сумасшедшей. Она сделала дурака из твоего отца, а сегодня проделала то же самое с тобой.

Борсон сказал, что твой визит нанес вред. Ты поддержал ее против тех, кто разбирается в этом лучше тебя, и обещал то, чего не сможешь выполнить. Она теперь долго не успокоится, возможно, несколько недель. – Граф натянул перчатки. – Но ты же всегда был ее творением, и по характеру, и по внешнему виду. Сейчас ты намерен швырнуть на ветер свое будущее…. чтобы заботиться о той, которая никогда не заботилась ни о ком, кроме себя.

– Она моя мать, – возразил Дориан.

– И моя невестка, – последовал твердый ответ. – Я знаю свой долг перед семьей. За нею будет… надлежащий уход. А ты вернешься в Оксфорд и выполнишь свой долг.

Две недели спустя Амнита Камойз потеряла сознание во время тяжелого приступа и умерла.

Умерла в сумасшедшем доме, откуда Дориан не сумел ее вызволить, потому что был в Оксфорде, где топил свое отчаяние и гнев в учебе. Без денег он не мог спасти мать, а дед наказал бы любого, кто осмелился бы ему помочь.

Дориан никому не говорил о случившемся, даже своему единственному другу Берти Тренту.

Поэтому лишь семья Камойзов (причем только самые близкие родственники) знала, что Амнита умерла в дорогостоящей преисподней мистера Борсона.

Но даже тогда ее не оставили в покое. Старый граф разрешил докторам искромсать ее бедную голову и удовлетворить свое проклятое любопытство. Мозговая ткань оказалась поврежденной, были обнаружены признаки кровотечения. Во время последнего приступа разорвался сосуд, один из многих, которые рвались до этого, – настолько они были слабы. А нервное расстройство, как объявили доктора, явилось первым симптомом внутреннего распада, который начался задолго до проявления безумия. Но самыми опасными стали головные боли, свидетельствующие о нарушении кровообращения мозга.

Никто не смог бы для нее ничего сделать, заявили врачи. Медицина пока не в состоянии обнаружить начальную стадию заболевания и не способна лечить подобную болезнь.

Таким образом Борсон и его коллеги сняли с себя ответственность за смерть Амниты Камойз. Словно не они превратили в ад последние месяцы ее жизни.

А Камойзы позаботились о том, чтобы ни упреки, ни осуждение не задели их семью.

«Амнита страдала от неизлечимого упадка сил», – утверждали они. Ибо ни один Камойз не может быть сумасшедшим. Ни разу, с тех пор как Генри де Камойз пришел из Нормандии вместе с Вильгельмом Завоевателем, в их семье не было даже намека на безумие.

О болезни Амниты никогда не упоминали: как будто скрывая правду, можно избавиться от нее, словно от неугодного посетителя.

Это было даже к лучшему. Если бы Дориану пришлось выслушивать лицемерные разглагольствования о болезни матери, он бы совершил нечто непростительное. И его бы уничтожили, как и мать.

После похорон он вернулся в Оксфорд и, загнав внутрь свои чувства, отдался учебе. Единственное, что он мог сделать, единственное, чего дед не мог у него отнять или извратить в угоду своим деспотическим целям.