Заповедник Сказок 2015
(Том 5) - Лебедев Валентин Витальевич - Страница 4

— Знал бы я, что случится дальше, наверно бы струсил и предпочёл, чтоб мне пересчитали рёбра! — смеётся дон Торрегоса. — Да только выбора у меня не было. Вот тогда-то я и поседел за одну ночь. Зато с утра я точно знал, что следует делать дальше!

— День за днем кто-то приходил играть под моим окном. Я не видела его лица, только слышала, как он поёт, перешучивается с прохожими, подбадривает больных. Старые мелодии, незамысловатые слова — но, что бы он ни пел, что бы ни играл, в любой мелодии была улыбка. Музыка лилась на мою душу, как вода на иссохшую землю. В конце концов, я смогла поверить ему на слово в том, во что поверить самой у меня не хватало сил — в то, что жизнь может быть не только ложью, ужасом и страданием. В тот день я дошила покров, вышла из своей кельи и впервые посмотрела ему в лицо. И увидела седые волосы и соринку-родинку в уголке глаза. И поняла, что он знает. Знает, и всё-таки не отчаивается. Так я, зеркало из стали, встретила золотое зеркало святой Маргреты, и с тех пор мы больше не расставались.

Как всё-таки сложно общаться с поэтическими натурами. Я пытаюсь выяснить всё по порядку.

— Вы хотите сказать, что подобные чудесные способности действительно существуют?

— Носитель такого дара называется зеркалом?

— Да.

— Соприкоснувшийся с зеркалом узнаёт правду о себе и мире вокруг, а зеркало делит с ним это знание? Странно, что тут нет очереди из желающих…

В тёмных зрачках женщины дрожат, отражаясь, свечи.

— Пьер Гарри приезжал в Кастильо-дель-Фаро именно за этим. И завтра ты его увидишь, Ферчо.

С утра Диас приносит последние донесения со «Стрелы» и «Левиафана». Всё спокойно. Я рассеянно проглядываю телеграфные строчки, перелистываю дело «Пьера Гарри», За время пути я успел выучить его практически наизусть: интриги, шантаж, подкуп, слежка… Затем размышляю о вчерашнем разговоре. Какое чертовски удобное свойство: касаешься кого-то — и вот всё как на ладони, все слабости, пороки, потаённые страхи. Грех от такого отказываться, если есть возможность. Сколько можно было бы экономии для тайной службы, сколько выгоды для политики…

Больше всего на свете мне хотелось бы жить в мире, где я был бы не обязан всё это знать.

— Диас, — спрашиваю я. — Вам никогда не приходило в голову уйти в пираты?

Рамон Валентин Давид Бласкес-и-Диас поднимает бровь.

— Мой дед по материнской линии был корсаром на королевской службе, сир. Я читал его воспоминания — слишком однообразное занятие, на мой взгляд.

Диасы служат трону уже десять поколений. Так же, как и мы. Единственное отличие — у них есть выбор.

Шаги мои гулко и ровно отдаются по каменным плитам. Я в последний раз мысленно пробегаю строчки досье. Мне предстоит льстить, угрожать, торговаться — и делать это убедительно. Создатель лучей смерти не должен метаться по свету, как ополоумевшая шутиха. У меня начинает ломить зубы от мысли, что способность стирать города с лица земли попадёт не в те руки. Даже в наши собственные руки. Возможно, лучше всего Пьеру Гарри разделить участь трёх его двойников, найденных мёртвыми в Петрограде, Лондоне и Париже.

— Вы опять хотите зарезать курицу, несущую золотые яйца, сир, — негромко говорит Диас, в его бесцветном голосе таится неодобрение. Я пожимаю плечами:

— Только в крайнем случае. Сложно быть вегетарианцем в нашем климате.

Иногда я ненавижу свой долг.

Мы проходим под аркой, и в глаза бьёт полуденное солнце. Камень, в ночных сумерках казавшийся синеватым, сейчас блестит, как сахарная голова. Посреди двора возятся на корточках дети. Старший, прикусив от старания язык, мастерит из обёрточной бумаги планер, тщательно разглаживает уголки и запускает его в небо. Дети пищат и хлопают: «И мне! И мне!» Мальчишка, подбоченившись, следит за полётом. Мой взгляд скользит было мимо — и вдруг спотыкается: это не мальчик. Это Пьер Гарри в штанах со штопкой на коленке, Пьер Гарри, приплясывающий на месте, Пьер Гарри, корчащий бестолковые рожи. Будто кто-то встряхнул калейдоскоп — все мелочи остались теми же, но, перемешавшись, сложились в другой узор. Вот почему я не узнал его.

Самолётик плавно пикирует мне под ноги. Я наклоняюсь и поднимаю игрушку. Пьер подбегает и замирает в нескольких шагах, ковыряя носком землю.

— Это мой!

Я чувствую спиной, как напрягается охрана.

— Как тебя зовут? — спрашиваю я.

— Пьетро, — глядя исподлобья, отвечает он.

— Ты сам придумал такой планер?

Он кивает. Я провожу пальцем по бумажному сгибу. На белой перчатке остаётся пыльный след.

— Хорошая работа, Пьетро, — медленно говорю я. — А что. Ещё. Ты. Умеешь. Делать?

Убийца и авантюрист внезапно срывается с места и бежит прочь, заливаясь слезами.

— Донна! Донна! Донна! — в голос рыдает он.

В дверях показывается донна Маргари, и я вижу, как Пьер Гарри, содрогаясь всем телом, рыдает ей в плечо, а она гладит его по голове. Успокоив, она берёт его за руку и подводит ко мне.

— Пьетро, это Ферчо. Он наш друг. Тебе не надо его бояться. Ферчо, это Пьетро. Дай самолёт, пожалуйста.

Я возвращаю игрушку. Пьетро хватает самолёт, сминая бумажные крылья в кулаке.

— Кровоизлияние в мозг, — говорит донна Маргари. — Практически полная амнезия. В картотеке доктора Ортеса полные данные.

Я делаю знак Диасу, и тот растворяется в сумрачных коридорах больничного крыла. Я позволяю себе сесть на скамейку и выдохнуть: это не просто решение проблемы — это великолепное решение. Это лучше, чем всё, на что я мог надеяться.

— Почему вы не сказали мне раньше? — спрашиваю я.

— Чтобы ты мог увидеть это своими глазами, Ферчо.

Пьетро ёрзает между нами на скамейке, болтая ногами.

— Сложи нам по самолёту, Пьетро, — говорит донна Маргари, — они у тебя замечательно получаются.

Тот, просияв, срывается с места.

— Чертежей не осталось? — спрашиваю я.

Она отрицательно качает головой:

— Гарри никому не доверял, всё хранил в голове.

— Откуда вы знаете?

Донна Маргари усмехается:

— Знаю, Ферчо.

Я вспоминаю вчерашний полуночный рассказ, и мне становится зябко посреди знойного летнего дня: значит, вот как это происходит.

— Пьер Гарри… узнал правду?

Донна Маргари утвердительно кивает:

— И ему было некуда от неё деться. Он хотел безопасности и восхищения и в итоге их получил. И теперь ему не нужно для этого ставить мир на колени.

Я вспоминаю совершенно детский плач взрослого человека и содрогаюсь.

— Дорого это ему стоило. И всегда так?

— Половина тех, кто похоронен на нашем кладбище, не провели на острове и недели. Если ты об этом.

Я прилагаю усилие, чтобы не отодвинуться от неё. Донна Маргари усмехается, снимает с пояса шкатулку из грецкого ореха, вынимает из неё пару перчаток.

— Спасибо, — говорю я, пока она натягивает вторую кожу. — Я думал над тем, что вы мне сказали… знать правду очень важно. Но я на своём месте не могу рисковать. Я не могу позволить себе… кровоизлияния в мозг. Страна этого не выдержит.

Донна Маргари кивает.

— Это твоё право, Ферчо. В таком случае опасайся женщины с родинкой в уголке глаза. Дар передаётся от стального зеркала к золотому и наоборот. Дон Торрегоса может показать тебе, Ферчо, тебя самоё — вот почему ты плачешь на его песнях — но не может передать тебе дар.

Это хорошо. У меня не так много тех, с кем я могу общаться без опасений. Чудеса… мало что опасней их. И кстати, о чудесах…

— Донна Маргари… В экипаже «Стрелы» есть матрос… он хотел заполучить ваш волос, чтобы поймать морского змея и сделать из его печени лекарство для своей матери. Его зовут Сезар.

Лицо женщины грустнеет.

— Я не целитель, Ферчо. Впрочем, я поговорю с ним.

Я отпускаю всех. Мне хочется побыть одному — это та самая роскошь, которую я могу нечасто себе позволить. Кастильо-дель-Фаро, скалистый островок посреди океана, к этому располагает. Тишина, воздух, пахнущий цветами, травой и морем, галерея в пятнах солнечного цвета и ажурной тени. Я оглядываюсь — вокруг никого — поддёргиваю рукава и делаю «колесо». Отряхиваю ладони, проверяю, не треснул ли где шов, и иду дальше, как ни в чём не бывало. Почему-то такие выходки поднимают мне настроение.