Заповедник Сказок 2015
(Том 5) - Лебедев Валентин Витальевич - Страница 100

— Лёха! Лёха, ты как? — повторял он снова и снова, сгибаясь пополам и пытаясь поймать дыхание. Лёха видел, что он весь дрожит, и слёзы блестят на глазах. — Лёха, ты там нормально стоишь? Вглубь не затягивает? Господи, мы ж тебя третий день ищем… щас отдышусь, наберу — тут и погранцы, и наши все… мать твоя уже… сам понимаешь. Лёха, ну скажи хоть что-нибудь… Ты чего?

По шею в болоте, на башне утонувшего танка, стоял шаман Алексей Витальевич Арбузов и смеялся.

Путь Деркето

арица покидала мир. Её огромное тело уже не двигалось, взор остановившихся синих глаз был устремлён далеко вверх, туда, где поверхность Океана пронзали солнечные лучи. Подданные Царицы подплывали, прижимались трепещущими губами к перепонкам её рук, к обмякшим плечам, к бессильно повисшим плавникам. Разбирали на пряди её длинные зелёные волосы, нежно прикасались к едва подвижным жабрам. Прощались. Глаза многих были красны от горя.

Царицу любили, она была очень сильной, гораздо сильнее тех, что были до неё. Она укрепила Скалу, возвела загоны для рыбы, помогла поднять из бездны множество вещей из канувшего в пучину города Ремисэ — артефакты, оружие и машины. Сейчас всем этим занимались учёные: одни пытались разобраться, другие — вспомнить. А главное, она оставляла после себя двенадцать Детей — столько не удавалось ни одной Царице уже много-много десятков лет.

В старых легендах Детей всегда было много: каждый год сотни и тысячи юных голосов звенели среди белых мраморных стен, молодые плавники рассекали воду просторных аллей, всюду звучал смех. Да, раньше было много смеха. Юные смеются легко, радуются себе, миру, друг другу. Смех, радость и жажда жизни закручиваются солнечными водоворотами и тёплыми течениями несут народ Миима в будущее, туда, где все будут лучше, свободнее, сильнее…

Легенды канули в бездну вместе с молодым смехом, величественными городами, могучей силой и блестящим будущим. Миима, Плывущие, были древним народом. Царицы их стали слабы и уже не могли поправить изменившуюся планету, перестали оставлять достаточно Детей. Род Плывущих ещё длился, но из года в год выцветали краски, истончалась раса, усиливалось уныние от обрушившей их жизнь беды. Всего несколько тысяч их осталось теперь на осколках цивилизации, некогда построенной миллионами.

Каждые три года одна из девочек, как и прежде, становилась Царицей, обменивая собственное бессмертие на силу, а силу — на благополучие для своего народа. И всегда находился муж, готовый стрелой из гарпуна выстрелить собою в будущее, слиться с нею, породить Детей и умереть ради продления рода Миима. Пока были эти самоотверженные, были и Плывущие. И была надежда.

Дерке сидела на слишком большой для неё стулке, выточенной из коралла. Синего, как глаза её умирающей матери.

— Ей еще больно? — спросил Оанес, Великий Везир, Первый из Семи.

— Нет, — сказала Дерке. — Ей уже хорошо. Спокойно. Она нами довольна. Особенно мной.

Оанес кивнул, погладил девочку по длинным, редкого багрового оттенка волосам, задержал в пальцах шёлковые пряди.

— Конечно, тобой, Дерке. Таких, как ты, я много лет не видел. Такие, как ты, были давно, до Сдвига. Удивительно, что в наши угасающие времена ей и твоему отцу удалось создать такую, как ты.

Оанес держал в руках один из предметов, поднятых из бездны. Со знанием дела нажал на едва приметную круглую выпуклость — внутри что-то щёлкнуло, засветилось зелёным, и предмет начал раскладываться в трубку, состоящую из нескольких частей разной толщины.

— Это древний прибор для чтения небосвода, — объяснил он. — Поднимемся на поверхность и простимся с Царицей. Будет ночь, и будут звёзды.

— Что такое звёзды? — спросила Дерке.

Оанес сложил трубу.

— Солнца других миров, — сказал он. — Если ты закроешь глаза и о них подумаешь, то вспомнишь и поймёшь.

Дерке послушно закрыла глаза — ничего не вспоминалось. Разве что темнота и покой. До того, как толчок изнутри «Пора!» заставил её тело выгнуться, забиться, разорвать тесную оболочку икринки, было ровно так же.

— Не помню звезд, — сказала она, открывая глаза. — Помню темноту, тепло, любовь мамы, голос отца. И ещё — нам пели. И ты пел!

Оанес усмехнулся.

— Да, у меня очень запоминающийся голос. Каждый раз, когда я пою, в меня бросают различные предметы. Иногда попадают. По своей воле я бы не стал вас так терзать, но это обязанность Везиров — петь нерождённым Детям. А они туго спелёнаты в икринках и ничем в меня бросить не могут.

Дерке рассмеялась.

— Я помню, мне нравились твои песни. Спой мне! Я не буду в тебя ничем бросать… даже этими непонятными предметами…

Она подняла прозрачный диск размером с её руку. И ей вдруг показалось, что она вот-вот поймёт, что он такое и что с ним можно делать.

— Свет! — внезапно сказала Дерке, дважды сжимая диск. Диск засветился мягким белым сиянием: сначала слабым, потом всё ярче, и вот уже вся пещера заполнилась светом. Юная Дерке видела каждую деталь цветных мозаик на потолке, связки книг на стенах, радостное удивление на прекрасном лице Оанеса. Дерке знала — он сам сочинил эту песню. Только что, для неё.

— Сколько тебе лет? — спросила она тихо.

— Сто семьдесят девять, — ответил он.

— А сколько живут Царицы?

— Три года, Дерке. Всего три года.

— А если я не стану Царицей? И никто не станет?

Оанес вздохнул и отвернулся к окну.

— Тогда никто не умрёт. Но никто и не родится. Никогда. Все мы будем жить долго-предолго. Но без будущего. Рано или поздно нас не станет. Мы будем погребены в обвалах наших руин, побеждены в схватках с животными, раздавлены бесцельностью жизни, которая может только длиться, но никогда не сможет продолжиться.

Он повернулся к девочке. Глаза его были печально-красными.

— Необязательно ты, — сказал он. — У тебя семеро сестёр…

Дерке смотрела ему в лицо, но слушала не его.

— Мама… — сказала она. — Нам пора к ней.

Сквозь толщу тёмной воды процессия медленно двигалась вверх. Тело Царицы было огромным и тяжёлым, у неё уже не было силы двигаться самой. Сотни Плывущих тянули её к поверхности в ритуальной сети, сплетённой из мягких водорослей. Ещё несколько сотен, вооруженные, охраняли процессию — сверху, снизу и кольцом. На этот раз, прежде чем отправиться в путь, Оанес приказал пересмотреть тюки с новообретёнными артефактами, выбрал все световые диски, научил всех ими пользоваться и раздал воинам. То здесь, то там из рук воина бил луч белого света, выхватывая из глубинного мрака то гигантскую оскаленную морду олфина, то щупальца скуда, то пасть óкулы в кольце невероятно мерзких чёрных глаз. Воины пару раз применяли гарпуны, но в целом яркого света было достаточно, чтобы отпугнуть кровожадных хищников.

Дерке плыла вместе с остальными Детьми. Между собой они не разговаривали — каждый из них был занят разговором с Мамой — последние слова, любовь, напутствие.

Царицы не уходят насовсем. Тело, истраченное на Детей, опустошённое буйством Силы, будет колыхаться на поверхности Океана, ожидая восхода. Когда же взойдёт солнце, оно превратится в багровую пену, растворится в мире, вольётся в Океан, останется его частью. Но Океан огромен, он куда больше Мамы, её станет не слышно.

— Любимая моя, — сознание Дерке ловило слова Мамы. — Ты — самое лучшее, самое важное, что мне удалось сделать за всю жизнь. Ты — наше последнее творение, младшая дочь, морская Царевна. Ты — наш последний, отчаянный рывок в будущее, мой и твоего отца. Я не могу объяснить тебе, как туда попасть, не могу показать дорогу. Могу лишь сказать, что у тебя хватит силы пройти любой путь. Если станешь Царицей — ты будешь великой царицей. Если станешь везирой, охотницей, охранительницей, ткачихой — кем угодно, во всяком деле ты будешь несравненна и прекрасна. Проживешь ли ты сто тысяч лет или умрёшь завтра от укуса мероны — ты уже была, уже осветила собою наш народ, уже оставила след. Следуй своему сердцу. Я ухожу, вот уже совсем ухожу, я растворяюсь в Мире, а вместе со мной — моя любовь. Мир огромен, и моя любовь к тебе станет его частью. Мир любит тебя, Дерке. Помни об этом. Помни…