Очертя голову, в 1982-й (Часть 2) - Карлов Борис - Страница 16

Как только, по прошествии часа, официанты смогли расчистить пространство для "горячего", перед нами стали возникать пышущие жаром киевские котлеты и гусь в яблоках, припущенная в рассоле осетрина и угорь, жареный на решётке, узбекский плов и чёрт его знает чем нашпигованный окорок. На наших раскрасневшихся рожах цвели пьяные улыбки от уха до уха. Если мы на ржали и не перекрикивали друг друга, значит закусывали; если не закусывали, пили тост, кричали "горько" и подолгу, взасос, целовались, шаря руками под одеждой. Под завязку пытались даже танцевать, но ни у кого не получилось. Был ещё какой-то десерт, но воспроизвести полную картину никому из нас впоследствии так и не удалось. Вера вспоминала, что было мороженое в красивом металлическом каскаде, и она его ела, разгорячившись, и потом болела ангиной. Петрушка, якобы, пробовал торт, похожий на римский Колизей. Котов запомнил ананасы в шампанском. Но, скорее всего, всё это возникло уже потом, в их воображении. Лично я ничего такого не видел, возможно потому, что во время десерта находился в служебном помещении, где нагружал большую сумку, ещё рублей на пятьсот.

Мы ехали к Котову в пустом рейсовом автобусе, так как в такси пятерых человек на Невском сажать отказывались. Нас было пятеро потому, что Дима снял на автопилоте девчонку лет семнадцати, которая хлопала глазами и верила каждому его слову.

Всё дальнейшее слилось в моей памяти в сверкающую огнями карусель из улыбок, рюмок, бутылок и поцелуев...

Кончина генсека

и странное поведение моего приятеля

Однажды, в первых числах ноября, бодрствуя свою половину ночи, я потягивал чаёк и прикидывал планы на будущее. В карманном календарике я обвёл кружками рабочие дни второго и шестого, вообразив, как утром седьмого ноября буду пробираться домой сквозь толпу демонстрантов, а затем кончик моей ручки застыл над цифрой "10". Десятого ноября 1982 года скончался Генеральный секретарь ЦК КПСС, Председатель Президиума... ну, и так далее. Короче, десятого числа умрёт Брежнев, это точно. Три дня в стране будут транслировать классическую музыку и показывать дежурный траурный фильм "Мы из Кронштадта". А потом на два года, до следующего траура, к власти придёт шеф КГБ Андропов с его кампанией борьбы за "трудовую дисциплину", выразившуюся в отлавливании на улице, в банях и кинотеатрах гуляющих в рабочее время. (Надо взять справку с указанием графика работы.)

Во время следующего дежурства, в канун праздника 65-й годовщины ВОСР, мы беседовали о политике и культуре. О Польше и Афганистане, Шаламове и Солженицине, о бегстве на запад Годунова и Барышникова, о достоинствах выдающейся поэмы Венечки Ерофеева "Москва - Петушки".

Заговорившись, я посетовал на Чернобыль, которого ещё не было и на разрушение берлинской стены, которая ещё была. И оба раза Попов посмотрел на меня внимательно, по особенному.

Десятого ноября, после праздника, я с самого утра ходил по котельной, прислушиваясь к каждой затянувшейся паузе в звучавшем из репродуктора голосе диктора. Попивавший чаёк Попов смотрел на меня выжидательно и с интересом.

Потом мне пришлось заняться прямыми обязанностями, потом мы играли в шахматы (если мои ходы можно было назвать игрой), потом поупражнялись с ненастоящими нунчаками, и вот уже на улице стало темнеть. Не зная что и думать, я чувствовал себя опустошённым и обманутым.

И тогда Попов произнёс то, что заставило меня дёрнуться всем телом:

- Не переживай, завтра объявят.

- Что... что объявят?!

- То. Самое. Ты, наверное, просто забыл: объявили на следующий день.

- А ты... откуда знаешь?

- Звёзды так встали, и ещё много чего сошлось.

- Ты и про меня знаешь?

- Про тебя не знаю. Догадываюсь.

Попов меня вычислил.

Супергруппа

Девушка, с которой Котов познакомился в ресторане, при ближайшем, а главное трезвом рассмотрении оказалась пугливой, не очень умной и не очень красивой. Всего этого было достаточно, чтобы он в очередной раз почувствовал себя всеми обманутым и брошенным. Дима лежал на своём диване и думал о Марине. Ощущение того, что она сейчас где-то рядом, невинная и свободная, готовая полюбить его раз и навсегда, приятно щекотало воображение и волновало.

Однако сейчас не было времени для сентиментов и других слабостей, особенно злоупотреблений. Он уже всё решил: впереди был успех и настоящая, наполненная жизнь большого артиста. Не марусинская коммерческая халтура для толпы юных недоумков и великовозрастных дур, а настоящий, творческий успех у интеллигентной публики, любовь и почитание...

Авантюрная, конечно, но поразительная по силе идея супергруппы, использующей в своём творчестве материалы ещё не написанных песен Цоя и Гребенщикова, Майка и Давыдова, Кинчева и Бутусова и выдаваемых за его, Котова сочинения, захватила его целиком. Это было смело и прогрессивно, это обещало совершенно новую и интересную жизнь. А разве не за этим он вернулся сюда, в дебильный 82-й?

Обдумав на досуге этический аспект данного предприятия, Дима рассудил, что на долю настоящих авторов хватит популярности и в той, настоящей жизни, а в этой можно кое-чем и поделиться.

Состав группы не вызывал сомнений: это, конечно, был старый, испытанный в боях "Невский факел" с солистом Валентином Степановым, клавишником Вадимом Лисовским и барабанщиком Андреем Осиповым. Поскольку осенью 1982 года ансамбль в репетиционном периоде уже существовал, не было необходимости кого-то искать и уговаривать. Оставалось только поразить всех внезапно открывшимся авторским дарованием и объявить себя руководителем группы. И уже не просто хозяйственно-финансовым администратором, а безусловным творческим лидером во всех отношениях, непререкаемым авторитетом, даже большим, чем в "Форте" был Марусин.

Степанов, невольно спровоцировавший эту мистификацию, сам же стал первой её жертвой. Не являясь человеком утончённым и проницательным, он довольно легко принял на веру внезапное творческое и духовное просветление Димы Котова и, признав, как бы там ни было, его гениальность, безропотно подчинился.