Пилсудский
(Легенды и факты) - Наленч Дарья - Страница 61

Однако этот вывод был неверным. «Легенда Пилсудского» действительно стала сенсацией сезона, но не оставила заметного следа в общественном сознании. Хотя надо признать, что позже из нее обильно черпали аргументы очередные противники, старавшиеся подорвать популярность Маршала.

Сравнительно скромное общественное восприятие этой книги было сигналом о том, насколько сильно укрепились в сознании людей стереотипные портреты Пилсудского. Труд Панненковой не был ведь откровением как для врагов, так и для почитателей Начальника. Первым он не давал ничего нового. По их убеждению, у «бельведерского шкодника» были на совести еще худшие поступки. Его же поклонники рассматривали выводы автора как свалку высосанных из пальца вздоров и обвинений. «От начала до конца — фальшь, фальшь бесстыдная и бесцеремонная», — метал громы и молнии осуждения Владислав Побуг-Малиновский. Это убеждение разделял каждый благонамеренный пилсудчик.

В связи с этим в бельведерском лагере даже не пытались поднимать серьезную полемику с «неким паном Липецким». Дан ответ иронией и насмешкой — сатирическим стишком, опубликованным в варшавском «Курьере поранным», а за ним в других изданиях лагеря:

В этом творчестве авторы обратились к любимому пилсудчиками сравнению вождя со львом — царем зверей. В цитировавшемся стишке оно приобретало новое значение. Не случайно лев лишал гиен сна и аппетита. Это было прозрачным намеком на «Chjen» [192], как популярно называлось Христианское национальное единство[193], а, следовательно, помимо этого злостного выпада шпор стихотворной реплики не очень-то беспокоился о точности политических аргументов. Упрекая Липецкого в анонимности, автор сам предпочитал подписаться тоже мало говорящим криптонимом «R». Однако он не терял задора и предрекал полное фиаско намерений соперника:

Не сраженная этой атакой, Ирена Панненкова выступила с репликой: «С Парнаса, «гордо возвышающегося» среди мглы и туч поэтических, необходимо сойти на серую юдоль земную. На этой юдоли вершатся дела, о которых говорится в этой книге, и ни одна licentia poetica[194] здесь недопустима. Поэтому, если можно, прозой…» Однако она не дождалась ответа. Коснулась ведь многих слишком деликатных вопросов, чтобы с ней полемизировать.

В это время подавляющее большинство пилсудчиков уже привыкли говорить о Коменданте исключительно на коленях. Болезненно убедился в этом сам «неофициальный миинстр пропаганды» лагеря Юлиуш Каден-Бандровский после обнародования в 1922 году уже цитировавшегося «Генерала Барча».

Книга была задумана как апофеоз вождю. Заглавный герой, прообразом которого был, несомненно, Пилсудский, показан в ней как главный организатор возрождающегося государства, человек, в одиночку несущий на плечах бремя ответственности за судьбы страны. Но слишком кровожадным писателем был Каден, чтобы ограничиться образом мемориальной куклы, изваянной из брошюрных фраз. Итак, он наделил Барча всеми достоинствами живого человека. Открыл уголки души политика, вынужденного во имя высших государственных интересов в равной мере делать добро и зло.

Такое видение не умещалось в стереотипных представлениях о вожде. Возмущенный рецензент «Дроги» — теоретического печатного органа пилсудчнков писал, что Каден «не впервые использует живые примеры. Делал это и раньше. Но иногда портачит <…>, в «Генерале Барче» — в связи с отсутствием художественных и иных деталей». В итоге «Дрога» признавала роман в равной степени «как аморальный, так и большого таланта».

Рецензент «Пшеглёнда повшехнего», ужасаясь, добавлял: «Как это случилось, что у легионера, боровшегося за независимость, рука не дрогнула при создании образа, в котором общественное мнение может увидеть руководителей нашей освободительной борьбы? Народу необходима легенда. И разве это задача творцов давать ему камень вместо хлеба?»

Не скрывал возмущения и Станислав Цат-Мацкевич, виленский консерватор, все больше симпатизировавший Пилсудскому: «Генерал Барч» производит впечатление романа, который писали, засунув голову в туалетную раковину».

Отшельник

Труд Кадена, публикуемый в 1922 году частями в газетах, в виде книги увидел свет в следующем году, когда легенда Пилсудского в очередной раз принимала новое измерение. Летом того же года, не желая сотрудничать с созданным правоцентристским правительством[195], Маршал отказался от последних официальных должностей. Отошел добровольно. Это решение лишило актуальности так заботливо опекаемого приверженцами мифа о рулевом государства. Его место занял образ отшельника из Сулеювека.

Понятно, что в глазах поклонников эта метаморфоза ни в чем не умаляла прежней величины Коменданта. Он продолжал оставаться самым совершенным из поляков. В то время пилсудчиковский «Глос» писал о нем:

«Под взрывами гранат, в пыли, дыму и порохе, в нечеловеческом кровавом труде солдата и гражданина родилось имя, закаленное, как сталь, горячее, как пламень, ясное и лучистое, как солнце, — Юзеф Пилсудский. <…> В периоды великих исторических потрясений, во время становления независимой Польши, когда не дипломатические торги, а большие громогласные дела говорили о величине человека, в Польше на страже вольности народа мог стать только тот, кто сам возбудил и направил его волю к Независимости. Ведь когда Независимость народа перестала быть химерой, материализовалась, Юзеф Пилсудский был уже в сердцах всех поляков, и к этой самой возвышенной категории польского характера, к этой самой высокой добродетели национальной жизни все мы протянем руки.

Однако же, — изменял тон рассуждений публицист «Глоса», — демократия, дающая неограниченную свободу всем, дала в руки оружие, направленное против себя же, и своим непримиримым врагам.

Лучезарность великого поступка и большого сердца угасла в глазах тех, ничтожество которых не выносит чересчур яркого блеска. Прошло время жертвы жизни, ушел в тень серый польский солдат. Началась подрывная, трудная работа склочника и смутьяна, горлопана и демагога. <…>

И вскорости забыто, кто такой Пилсудский.

Забыто об украшенной героизмом, бессмертной жертве легионов. <…> Забыто, что этот страж независимости со дня ее зарождения не знал ни минуты покоя, неся день за днем на своих плечах весь груз бесчисленных сражений со всеми врагами Речи Посполитой. <…>

Забыто, что уже в первый день своей доблестной службы он умел силой своего духа подавить угрожающий молодой государственности хаос и гражданскую войну, примиряя своим благородным авторитетом находившиеся в раздоре помыслы. (…)

Забыто, что он — создатель армии, ее организатор и воспитатель, ее вождь и опекун, что он день и ночь работает над ее обучением, обеспечением и воспитанием, глубоко понимая то, что мало кто оценивает, что армия — это оборонительный вал Независимости.