Легкий привкус измены - Исхаков Валерий - Страница 6

14

Позже, когда возможность уйти красиво была окончательно упущена, он не раз пытался понять, что ему мешало расстаться с Викторией, но не мог этого точно сказать. Ведь минуло с тех пор, страшно подумать, целых семь лет! Никогда бы не поверил, качает он головой, что способен на такие длительные отношения. Он наконец женился, у него родилась дочь, - но и это не повлияло на их с Викторией отношения. Притом, что они ни разу больше не были близки физически.

Ни разу!

С тех самых пор, как она сообщила ему о своей беременности и он пережил долгие и мучительные двадцать или тридцать секунд, не зная, то ли радоваться, то ли огорчаться, то ли надеяться, то ли отчаиваться. И когда она вышла из ванной, куда ринулась, едва успев сообщить новость, и буднично уточнила, что ребенок не от него, он мог уже только тихо радоваться - ему не надо принимать никаких решений, все решено за него, в том числе и вопрос о невозможности сексуальных отношений в ближайшие месяцы, если не годы. И с тех самых пор между ними ничего не было, если не считать приветственных и прощальных чмоканий в щечку - и двух полноценных, чувственных, затяжных поцелуев, которые достались ему по ошибке, вместо того, кому предназначались, а может, потому, что она испытывала настоятельную потребность кого-то крепко поцеловать, мужа под рукой не было, а из прочих претендентов, он был самый близкий человек... и, без сомнения, самый верный.

15

Теперь Алексею Михайловичу это кажется странным, но это так.

Он, человек непостоянный и влюбчивый, хранит верность Виктории вот уже почти семь лет. Именно ей, а не жене, которая пользуется его верностью автоматически, заодно с Викторией, притом догадываясь, кому обязана семейным покоем. Жена знает об их прежних, еще до рождения сына Виктории, отношениях. Знает, что Алексей Михайлович по-прежнему встречается с Викторией, сопровождает ее в театр или в филармонию, дарит ей цветы, а на день рождения и на 8 Марта - недорогие, но приличные духи, знает - и считает это нормальным.

Уже несколько лет, как они подружились домами - Алексей Михайлович и его жена Наталья с одной стороны, Виктория и Алексей Иванович, ее муж, - с другой. И всякий, кто не знал предыстории, нашел бы их отношения естественными: два Алексея приятельствовали по-мужски, Виктория и Наталья - по-женски. И дополнительная близость между двумя членами этого сообщества для остальных его членов только номинально оставалась тайной. То есть Алексей Михайлович и Алексей Иванович прямо между собой об этом не говорили, также как и Наталья с Викторией, но наедине с Алексеем Ивановичем Наталья могла позволить недвусмысленный намек, на что Алексей Иванович отвечал всезнающей снисходительной улыбкой.

Единственным человеком, который по-прежнему осуждал отношения Алексея Михайловича и Виктории, даже когда они стали чисто платоническими, была Катя. Но к этому все давно привыкли и прощали Кате осуждающую мину, соглашаясь, что трудно требовать снисходительного отношения к супружеской неверности, пусть даже и совсем невинной, от женщины, которая так глубоко несчастна в браке и тем не менее не находит в себе сил расстаться со сделавшим ее несчастной мужем.

Несчастливый брак Кати стал главным делом ее жизни, ее второй профессией. Брак и на самом деле был - или казался со стороны - настолько несчастливым, что считался в близком Виктории и Алексею Ивановичу кругу эталоном несчастливого брака. И когда кто-то из друзей начинал жаловаться Виктории или Алексею Ивановичу на невыносимую атмосферу в семье, ему или ей немедленно указывали на Катю.

- Вот у Катюшки, - говорила ноющей подруге Виктория, - у нее действительно несчастный брак. А у тебя что? Ну, не помогает тебе муж посуду мыть, не хочет ребенок выносить мусор, не дарят тебе на 8 Марта цветов - это такая мелочь в сравнении с тем, что творится дома у Катюшки. Побыла бы ты в ее шкуре, посмотрела бы я на тебя...

Часто такого рода разговоры велись в присутствии Кати - было вполне естественным, что она много времени проводит в семье кузины, отдыхая душой от домашних тягот, - и тогда Виктория или Алексей Иванович прямо указывали рукой на присутствующий эталон, как бы предлагая подруге (реже другу) сопоставить с ним собственное горе и решить, настолько ли оно велико.

Превзойти эталон пока не удавалось никому.

Что касается Кати, то она привыкла к своей эталонной роли и не потерпела бы соперниц в несчастье - но сама стала несколько глуховатой к несчастьям других. И когда люди абсолютно счастливые (а рядом с ней такими могли считаться почти все) на ее глазах заводили связи на стороне, она смотрела на них неподвижным, как бы замороженным взглядом и говорила капризным, привычно печальным голосом:

- Ну, не понимаю я вас, сударь (или сударыня). Чего вам еще не хватает? Зачем вам все это надо? У вас такая умная, обаятельная, красивая жена (умный, обаятельный, талантливый муж), а вы ищете каких-то пошлых приключений на стороне. Это наконец просто непорядочно...

Когда Алексей Михайлович впервые услышал от Кати такое, он был искренне тронут ее печалью. Ему было больно смотреть в ее неподвижные, словно стеклянные глаза, которые глядели сквозь него, его не видя, наблюдать за неловкими, какими-то деревянными жестами ее некрасивых, длинных, худых рук с выступающими синими венами, он непроизвольно вздрагивал, когда голова Кати при разговоре вдруг коротко и резко дергалась - всегда вниз и вправо, - причем она сама этого не замечала. Ему хотелось подойти к ней, насильно закрыть ей немигающие веки, чтобы не видеть стеклянного взгляда, взять ее, как ребенка, на руки и укачать под колыбельную песенку - однако он не рисковал даже дотронуться до ее руки. Ему казалось, что реакция будет непредсказуемой, что она или разрыдается и бросится ему на шею, умоляя тут же, немедленно спасти ее, увести от злодея-мужа, или, что вероятнее, зашипит, как кошка, и расцарапает ему лицо длинными острыми ногтями.

При том, что руки у нее были слишком длинные и худые, и синие вены образовывали на наружных сторонах предплечий некрасивые квадраты (он специально сравнивал узоры сосудов у разных людей и ни у кого подобного не видел), кисти напротив были изящны и породисты, с длинными тонкими пальцами и очень длинными, ухоженными ногтями. И то, что даже в летний зной ладошки и пальцы казались красновато-синими, замерзшими, а кожа на внутренней стороне пальцев морщилась, будто ее было чуточку лишку, не портило их. Но все же не хотелось, чтобы эти отточенные коготки до крови разодрали ему кожу и выцарапали глаза.

Если бы их разговор с Катей был единичным, Алексей Михайлович так бы и сложил в душе жалость к Кате и продолжал жалеть ее дальше, но она заводила свою песнь снова и снова - и вскоре он уже с трудом выносил ее и старался пореже встречаться с нею. Что было непросто, поскольку Виктория жалела кузину и считала своим долгом "выводить ее в свет". Она и кавалеров ей подыскивала, но Катя их немедленно отшивала все тем же методом: "Ну как вы можете, сударь, у вас такая очаровательная, молодая, красивая жена..." - так что Алексею Михайловичу приходилось кавалерствовать за двоих, и он скрепя сердце брал три абонемента в филармонию вместо двух, покупал три билета в оперу - и, подавая после спектакля Кате дубленку, старался улыбаться так же приветливо, как улыбался Виктории, когда она, снисходительно позволив одеть себя новой роскошной шубой, на миг застывала в его объятиях.

Надо отдать должное Кате - она всегда была готова отдать деньги за билеты и платить за себя в кафе после концерта, и никогда не требовала, чтобы Алексей Михайлович провожал ее до дому: они с Викторией сажали ее в троллейбус, она махала им рукой в тонкой черной перчатке, привычно печально глядя сквозь заднее окно, жующие жвачку челюсти меланхолично двигались - и такую, печальную, машущую, жующую, троллейбус увозил ее прочь, и Алексей Михайлович с Викторией на какое-то время оставались вдвоем.

16

Наталья, жена Алексея Михайловича, близко, даже чуть ближе, чем с Викторией, сошлась с Катей и сочувствовала ей больше, чем Виктория. Правда, к дому Катю не приваживала - женщина от природы одаренная наблюдательностью, Наталья видела, что Катя норовит встать между Алексеем Михайловичем и его пассией, что она раздражает Алексея Михайловича, к тому же со своей привычкой решать за других, что можно делать, а что нельзя, что правильно, а что неправильно, она рано или поздно начнет вмешиваться и в их брак, и придется идти на резкий и неприятный разрыв.