Легкий привкус измены - Исхаков Валерий - Страница 36

Мужчина нашел запропастившуюся управительницу, и они вместе идут по коридору к нам - она пересчитывает на ходу деньги, он прячет в карман пиджака бумажник, - и я могу наконец разглядеть его распаренное, довольное, совершенно заурядное, на мой взгляд, лицо. Единственное, что его отличает, так это ярко выраженное чувство собственного превосходства. И мне почему-то думается, что оно не наигранное, не напоказ, а присуще ему от природы - и именно этим объясняется и ищуще-влюбленный взгляд женщины, и то, как осветилось изнутри все ее лицо, едва только в конце коридора показался ее повелитель. Свечение усиливается по мере того, как повелитель подходит ближе, и я понимаю, что завидую ему, потому что именно таким светом должно озаряться ее лицо, когда они занимаются любовью.

И еще я думаю, что кем бы ни был этот самоуверенный повелитель, мужем или любовником, он не может быть тем, кого могла ждать эта женщина в чужой квартире. Тем она явно привыкла повелевать, а этот даже не попросит, прикажет: "Жди меня!" - и она будет ждать, верная и покорная Пенелопа...

Тем временем, подойдя к женщине, мужчина что-то говорит ей и проходит мимо, как бы предлагая ей идти следом, если хочет, - и свечение медленно, как бы нехотя угасает, пока она встает, застегивает тугие крючки шубы (один оторвался и упал, она с досадой поднимает его и сует в карман), поправляет перед зеркалом норковую шапку. Когда она поворачивается, вновь тенью мелькает на лице знакомая гримаска, и все тот же вопрос "зачем?" обозначается в ее глазах.

6

Еще минута, и эти двое уйдут из сауны - и из моей истории тоже. Я ведь ровным счетом ничего не успел узнать о них, не знаю даже, любовники они или муж и жена. И, разумеется, мне в голову не придет расспрашивать о них управительницу: ей как раз за то и платят, чтобы все видеть, но ни о чем не рассказывать, конфиденциальность гарантирована...

Но тут очень удачно врывается мой запоздавший приятель Виктор и первым делом бросается пожимать руку довольному повелителю. Женщине он кланяется почтительно, как малознакомой, однако хитрый прищур его цыганских глаз и кошачье подергивание черного уса подсказывают мне, что тут имеют место какие-то взаимные флюиды. Женщина, кажется, даже порозовела чуть больше, чем прежде, словно жар, исходящий от моего приятеля, оказался сильнее жара раскаленных камней в парилке. Повелитель же подчеркнуто не обращает на свою женщину никакого внимания и всецело поглощен малозначительным разговором с Виктором.

- Вы уже уходите?..

- А вы?..

- А как сегодня пар?..

Короткие фразы на пороге, вопросы, не требующие ответов, еще одно, теперь прощальное, рукопожатие, еще один поклон, чуть более подчеркнутый, чем первый, благодарная улыбка женщины, уверенная спина ее кавалера - и дверь закрывается за ними, они уходят. Но теперь это неважно, теперь они могут уходить сколько угодно, я уже поймал их, уловил в сеть своего профессионального интереса и, зная длинный язык моего приятеля, могу быть уверенным в том, что если и не вся их история, то хотя бы самая пикантная часть ее станет известна мне уже сегодня, сейчас, на раскаленном полке сауны, за накрытым скатертью столом в комнате отдыха, так что совсем им от меня не уйти никогда.

7

Никогда, повторяю я мысленно, обращаясь к ушедшей женщине. Вы, кажется, мечтали об этом "никогда"? Так вот, милая, считайте, что вам повезло. Время беспощадней, чем паровоз Анны Карениной, никому не вырваться из-под его мерно вращающихся колес, но в моем романе ход времени определяю только я - демиург и сочинитель. И сколько бы ни прошло лет и даже десятилетий там, в реальном мире, здесь, внутри выдуманной мной истории, ваше желание исполнится и вы навсегда останетесь сорокалетней.

Нет, не так! Если уж быть щедрым, так щедрым до конца. Если уж пользоваться властью, так на всю катушку, иначе какой интерес! Я сделаю лучше. Я навсегда сохраню вам нынешний возраст, который, уверен, угадал в точности. Я позволю вам навсегда остаться на подступах к сорокалетию и не заставлю переступить пугающий порог. К добру ли, к худу ли, но история, которую я сейчас пишу, будет совсем недолгой и кончится прежде, чем друзья и родственники соберутся у вас в доме, чтобы отметить ваш юбилей.

Однако я вовсе не ради вас стараюсь, мадам, как вы, должно быть, вообразили. Моя история - это не ваша история и даже не моя собственная, это история любви Алексея Михайловича, и поскольку я пообещал ему не открывать свету настоящего лица его тайной возлюбленной, то в качестве прикрытия - и в качестве платы за вашу вечную молодость - я использую ваше.

Таким образом, в моей истории - в истории Алексея Михайловича - вы не героиня, а лишь исполнительница главной роли. И как актриса после спектакля смывает грим, меняет роскошное платье герцогини или лохмотья Золушки на свитер и потертые джинсы и едет, никем не узнаваемая, на трамвае к мужу и детям, так и вы, когда моя история кончится, вольны вернуться в собственную жизнь. Можете любить, ненавидеть, ревновать, изменять мужу... и стареть потихоньку, следуя естественному ходу вещей, в то время как ваша бумажная копия навсегда останется такой, какой я увидел и запомнил вас в узком коридорчике возле дверей сауны...

8

- И кто это был? - спрашиваю я, когда Виктор расстается со своими знакомыми и легкой походкой героя-любовника подходит ко мне.

- Так... приятель один. Математик... или, точнее говоря, бизнесмен.

- Но все же математик или бизнесмен?

- И то и другое. Известный математик, доктор наук, в наше время некоторые его разработки в теории игр оказались применимыми в области макроэкономики... В общем, поставил талант на службу большому бизнесу - и не прогадал. Занимается наукой и притом гребет очень неплохие деньги. Так что можешь считать, что в бизнесе он математик, а в математике - бизнесмен.

- Исчерпывающая характеристика. Спасибо. А женщина?

- Женщина? Это его жена.

Значит, все-таки жена.

- Значит, все-таки жена. Первый раз вижу жену, до такой степени обожающую своего мужа, позволяющую ему так помыкать собой и...

- А разве ты с ней не знаком? Я думал, Виктория вас давно познакомила. Это ведь двоюродная сестра Виктории и ее задушевная подруга. А зовут ее...

Спасибо, Виктор. Дальше можешь не продолжать. Я знаю, как зовут эту женщину, застывшую в ожидании на пороге сорокалетия. Знаю, почему она с таким обожанием и подобострастием смотрит на своего мужа. Знаю о ней все, что только может знать романист, к тому же мужчина, о таком загадочном и полном противоречий существе, как женщина. Знаю, что ошибался, полагая, будто ее недовольная гримаска, придающая ее лицу такое неожиданное очарование, обращена к нерадивому любовнику, заставившему ее ждать в пустой чужой квартире.

На самом деле ее недовольство было направлено не столько против любовника, который вовсе не отличается нерадивостью, а напротив, слишком уж точен, слишком внимателен, слишком старается ей угодить - и само собой, никогда не посмеет не то что пропустить свидание, но даже опоздать на несколько минут, сколько против самой себя, позволившей себе в очередной раз расслабиться, распуститься, вступить в близкие отношения с посторонним и ничего для нее не значащим мужчиной вместо того, чтобы всецело сосредоточиться на обожании своего несравненного мужа и повелителя и жить если не любовью к нему (потому что даже самая сильная любовь, оставаясь безответной, с годами утрачивает основные характерные признаки любви), то хотя бы памятью своей любви, потому что память - это единственное, что принадлежит всецело ей и что даже он, ее царь, бог и повелитель, не может у нее отнять.

9

...Она до сих пор помнит, как увидела его впервые возле университета. Помнит, в каком он был пальто - черном, длинном по моде тех лет, которая как раз теперь снова вернулась, - и притом среди зимы он был без шапки и в черных, узких, каких-то совершенно летних полуботинках. И как же он был красив, проклятый! Такой был хорошенький! Так он ей сразу понравился! Ей даже было странно, что Виктория, которая зачем-то оказалась вместе с ней возле университета, не заметила этой его совершенно невообразимой красоты, даже не удостоила внимательным взглядом. И в то же время это ее обрадовало - она уже тогда мысленно оставила его для себя и ни с кем не хотела делиться.