Дочь Льва - Чейз Лоретта - Страница 19

До чего он докатился! Хочет заставить ее ругаться, насмехаться над ним — что угодно, лишь бы не это пренебрежительное равнодушие.

— Действительно, мы, англичане, высоко ценим деньги. Это отличает нас от менее цивилизованных народов, — провокационно добавил он.

— Вы, англичане, признаете единственную цивилизацию — собственную, — отозвалась она. — Албания строила прекрасные дворцы и создавала великие произведения искусства, когда ваши предки жили, как животные, в пещерах или грязных лачугах. Римляне посылали своих сыновей сюда, в Аполлонию, чтобы из них воспитали воинов, и эти люди переплыли через моря и одержали победу над дикарями вашего маленького острова. Время от времени сюда приходили другие народы и пытались нами управлять, но они не смогли подчинить нас своей воле. Они не смогли разрушить наш язык — ни греки, ни римляне, ни даже турки. Они правили нашей страной четыреста лет, и в итоге те немногие, кто говорит на турецком языке, — сами турки. Сколько потребовалось нормандцам, чтобы превратить ваш народ во французов? Неделя? — язвительно закончила она.

— Только потому, что мы исключительно дружелюбны. И не такие упрямые, как вы. Конечно же, твой народ остался предан одному языку, потому что был не способен выучить другой.

— Как вы можете говорить такое? Это просто невежественно! Я свободно говорю на четырех языках и могу объясняться по-турецки.

— Потому что ты наполовину англичанка. Она бросила на него убийственный взгляд.

— Это и есть тот зловредный взгляд, о котором говорил Петро? — спросил Вариан. — Надо признаться, хорош. Если бы я не так затвердел в грехе, он заставил бы меня замолчать на полмесяца.

— Вы нарочно меня провоцируете, — предположила она. — Зачем? Вам нравится, когда я бранюсь?

— Да. Ты выдаешь замечательные речи. Я бы желал, чтобы ты заняла мое место в палате лордов. Ты бы очень оживила ведение дел.

Эсме в Англии. Такая перспектива напугала Вариана. Что там из нее сделают, из этой свирепой нимфы? Прибавим несколько лет — допустим, когда Эсме будет восемнадцать, — поместим ее в «Олмакс», в блестящее и занудное высшее общество. И что тогда?

Тогда хотя бы несколько проницательных мужчин разглядят в ней то, что увидел он. В этом Вариан не сомневался. Хоть она не похожа на известных им женщин и обладает, в сущности, всеми качествами, которые осуждаются в представительницах слабого пола, стоит мужчинам взглянуть в ее страстные зеленые глаза, и они забудут все, что думали о женщинах раньше.

Она не смотрела на него, щеки ее пылали.

— Понятно. Насмехаетесь. Я вроде придворного шута.

— Позволь напомнить, что шут обычно был единственным человеком, который осмеливался говорить правду королю.

— Ага, — вяло проговорила она, — но они все равно смеялись.

Перед самым закатом они остановились разбить лагерь, и впервые его светлость делал что-то полезное. Он не только помог развьючить лошадей, но и ставил палатку и собирал сучья для костра. Эсме подумала, что он больше путается под ногами, чем помогает, но мужчины этого не замечали, так они были поражены. Он, кажется, тоже изумлялся. Эсме слышала, как он хохотал после того, как Петра ему что-то перевел, — безусловно, какую-нибудь глупость.

Ей не было дозволено присоединиться к нему. Его королевское высочество указало точку возле лошадей, где ей надлежало оставаться, покуда не поставят палатку, если она не желает подвергнуться ужасному наказанию.

Можно было и не грозить. Эсме прекрасно понимала, почему ей надо держаться подальше от мужчин. Если они узнают, что она женщина, они могут случайно проговориться в чужой компании. Одно слово — женский род вместо мужского — может вызвать подозрение, а никогда не знаешь, где встретишь шпионов Исмала.

И все-таки Эсме не могла спокойно ждать. Она вообще не выносила ожидания и сейчас чувствовала такое беспокойство, что хоть криком кричи. А все его светлость виноват. Из-за него она ожесточилась и беспричинно разозлилась, а когда она в гневе, то ведет себя в полном соответствии с тем, что он о ней думает, — как нецивилизованная дикарка.

Сколько раз она его оскорбляла? Не меньше сотни. Но он и сам виноват: провоцирует ее, обращается как с неразумным дитем, а когда она проявляет признаки интеллекта, он от удивления чуть не падает с лошади.

Смягчающие обстоятельства. Можно подумать, заумное, трудное слово. Да оно есть в двадцати языках! И правильно, что она сказала по-английски, — он-то не мог подобрать слова на своем проклятом языке!

А еще он сказал, что она бесчувственная. Она, которая убита тем, что отец погиб. Которая тревожится за младшего двоюродного брата, что бы она там ни говорила. Она что, должна целыми днями плакать? Или его светлость желал бы выслушивать хвастливые планы мести и узнать, какую именно смерть она изберет для негодяя? Или, может, она должна жалобно стонать, что осталась одна в родной стране и те немногие люди, которые ее любят, хотят отослать ее к чужестранцам, в семью, которая ее презирает?

Будь она слабовольной, у нее нашлось бы много чувств, чтобы выставлять напоказ. Может, и ей следует сказать ему, что он только все портит?

С расчищенной для лагеря площадки донесся его тягучий, низкий голос, потом взрыв хохота. Эсме наподдала ногой камень. Вот он, — как обычно, всех очаровал. А вот она — в расстройстве и смятении, потому что всем существом отзывается на звук его голоса и ничего не может с этим поделать.

Она послала в заросли еще один камень и пожалела, что некому нанести удар посильнее. Хорошо бы в этот момент у нее в руках оказалась голова Исмала! Она свернула бы ему шею, как цыпленку! Он виноват во всем, включая этого дьявола-англичанина.

— Хочешь вымостить мне дорогу? Вы очень заботливы. мадам.

Эсме быстро обернулась; она не слышала, как он подошел.

— Скучно, — сказала она, глядя в землю. — Лучше бить по камням, чем по живым мишеням.

— Неужели ты хочешь так свирепо наподдать мне? Что я тебе сделал?

— Заставили стоять тут в одиночестве, а сами веселились в обществе других. Я ждала и слушала, как вы смеетесь, а мне никто не рассказывал ничего забавного.

— Конечно. Это не для невинных ушей юной леди. К тому же ты не поймешь. По крайней мере я надеюсь.

Она подняла голову.

— Они рассказывали неприличные истории, и вы не хотели, чтобы я это слышала?

— Истории здесь ни при чем. Ты знаешь, почему должна держаться подальше от мужчин, Эсме, так что не смотри на меня таким убийственным взглядом.

— Могли бы дать мне какую-то работу, — проворчала она. — Ждать без дела, без общества — что может быть утомительнее?

Порочный рот изогнулся в ленивой, соблазняющей улыбке.

— Прости. Я понятия не имел, что ты жаждешь «моего общества. Лишать тебя этого было жестоко.

Эсме с ужасом почувствовала, что краснеет.

— Действительно, эфенди, мое прекрасное божество. Вы разбили мне сердце. Я думаю, мне надо пойти и утопиться. — И с напряженной спиной она пошла мимо него.

Стремительным движением он остановил ее за руку. Эсме посмотрела на длинную, гладкую руку, подняла на него глаза, и сердце тревожно забилось.

— Я пошутил, — сказал он. — Я знаю, что ты предпочла бы общество дьявола.

— Это одно и то же, — едко ответила она. — Можете меня отпустить. Я не убегу. Некуда.

— Извини. — Он скользнул рукой по ее руке, задержался на миг, отчего ей стало тепло. Наконец он ее отпустил. — Сказать Петро, чтобы он составил тебе компанию на ночь?

Я не могу оставить тебя одну.

Петро, пугливая старая баба, — ее охранник? Да как он посмел? Но Эсме знала, почему он так сказал. Его всемогущая светлость не желает ее низменного общества.

— Думаете, он мне нужен? — закричала она. — Что с вами? Просто покажите где, и я расстелю свою постель. Хотя бы здесь, если вам угодно. Чего мне бояться? Похищения? Но ведь я убита! Диких зверей? Здесь их нет. К тому же у меня ружье, и нож, и…

— И ты женщина, — прервал он, — так что не стоит рассказывать, что ты способна защищаться. Не забывай, я англичанин, а у нас не принято оставлять женщину в опасности. Ты даже не должна путешествовать со мной без компаньонки, но я не могу тебе это предоставить, поскольку ты считаешься мальчиком. — Он вздохнул и направился к палатке.