Трое в лодке, не считая собаки. Трое на четырех колесах (сборник) - - Страница 9

Всюду, куда только было можно, они насыпали соли, а уж что касается масла! Никогда во всю свою жизнь я не видел, чтобы два человека натворили столько дел с куском масла, ценой в один шиллинг два пенса! После того как Джордж соскреб его со своей туфли, они попытались вложить его в котелок. Оно не лезло, а то, что влезло, не хотело вылезать обратно. Наконец они выскребли его вон и положили на стул, и Гаррис тотчас сел на него, и масло пристало к нему, а они пошли разыскивать его по всей комнате.

– Я готов присягнуть, что положил его на этот стул, – сказал Джордж, уставившись на пустое сиденье.

– Я сам видел, как ты его клал не далее как минуту назад, – подтвердил Гаррис.

Снова они отправились вокруг комнаты на розыски и снова сошлись посредине и воззрились друг на друга.

– Удивительнейший случай! – заметил Джордж.

– В высшей степени таинственный! – подтвердил Гаррис.

Тут Джордж зашел Гаррису в тыл и увидал масло.

– Да вот же оно, тут как тут! – воскликнул он с негодованием.

– Где? – крикнул Гаррис, поворачиваясь и устремляясь куда-то.

– Да стой же ты смирно! Куда это ты? – заревел Джордж, бросаясь в погоню.

Тогда они сняли его и упаковали в чайник.

Монморанси, как и следовало ожидать, принимал во всем участие. У Монморанси одна только честолюбивая мечта в жизни: попасться под ноги и быть обруганным. Если ему удается протиснуться туда, где он особенно неуместен, и отравить всем существование, и присутствующие выйдут из себя и будут швырять в него чем попало, только тогда он чувствует, что его день не пропал даром.

Высшая его цель – это устроить так, чтобы кто-нибудь споткнулся об него и продолжал ругать его непрерывно в течение часа; когда ему удается этого достигнуть, его самомнение становится поистине невыносимым.

Он приходил и садился на те самые вещи, которые подлежали немедленной укладке, и пребывал в непоколебимом заблуждении, что каждый раз, когда Гаррис или Джордж протягивают за чем-нибудь руку, им требуется его холодный влажный нос. Он вступил ногой в варенье, и рассыпал чайные ложки, и притворился, что лимоны – крысы, и влез в корзину и умертвил троих из них, прежде чем Гаррис огрел его сковородкой.

Гаррис уверяет, что я поощряю его. Вовсе я его не поощряю. Такая собака не нуждается в поощрении. То, что он делает, он делает по внушению естественного, прирожденного греха, родившегося вместе с ним.

Укладка закончилась в 12 часов 50 минут, и Гаррис сел на большую корзину и выразил надежду, что ничто не окажется разбитым. Джордж заметил, что если что разбилось, то уже разбилось, и это размышление, очевидно, доставило ему утешение. Еще он сказал, что готов ложиться спать. Мы все были готовы ложиться спать. Гаррис на эту ночь оставался ночевать с нами, и мы вместе отправились наверх.

Мы кинули жребий, и Гаррису выпало на долю спать со мной. Он спросил меня:

– Ну и с какой стороны кровати ты предпочитаешь спать, Джим?

Я ответил, что обыкновенно предпочитаю спать просто на постели. Гаррис объявил, что это старо и неостроумно.

Джордж спросил:

– В котором часу будить вас, ребята?

Гаррис сказал:

– В семь.

Я сказал:

– Нет, в шесть, – потому что собирался писать письма.

Мы с Гаррисом немножко сцепились по этому поводу, но наконец разделили разницу пополам и остановились на половине седьмого.

– Разбуди нас в половине седьмого, Джордж, – сказали мы.

Джордж не отвечал, и, подойдя к нему, мы увидели, что он давно спит; поэтому мы приставили к его кровати лохань с водой таким образом, чтобы он мог упасть в нее, когда встанет поутру, а сами улеглись в постель.

V

Разбудила меня поутру миссис Поппетс. Она сказала:

– Известно ли вам, сэр, что уже девять часов?

– Девять что? – вскрикнул я, вскакивая.

– Девять часов, – ответила она в замочную скважину. – Мне и то казалось, что вы заспались.

Я разбудил Гарриса и сказал об этом ему. Он возразил:

– Я думал, что ты хочешь встать в шесть часов.

– Я и хотел, – ответил я. – Отчего ты меня не разбудил?

– Как мог я тебя разбудить, когда ты меня не разбудил? – огрызнулся он. – Теперь мы не попадем на реку раньше двенадцати. Удивляюсь, что ты даешь себе труд вообще вставать.

– Гм… – отозвался я. – Счастье твое, что я встал. Когда бы я тебя не разбудил, ты так бы и валялся две недели кряду.

В этом духе мы продолжали рявкать друг на друга в течение нескольких минут, пока нас не прервал вызывающий храп Джорджа. Впервые с пробуждения мы вспомнили о его существовании. Вот он лежал перед нами – человек, осведомлявшийся, в котором часу нас будить, – на спине, с широко разинутым ртом и подобранными коленями.

Право, не знаю, почему это так, но вид человека, спящего в постели, когда я уже встал, приводит меня в бешенство. Мне представляется возмутительным, чтобы драгоценные часы человеческой жизни – бесценные мгновения, которым никогда более не вернуться, – тратились на ничтожный скотский сон.

Возьмите хотя бы Джорджа, расточавшего в безобразной лени неоценимый дар времени; его драгоценная жизнь, за каждую секунду которой ему придется в иной жизни давать отчет, течет мимо, не использованная им. Он мог бы уплетать яичницу с беконом, дразнить собаку или заигрывать со служанкой, вместо того чтобы валяться здесь, погруженным в отягчающее душу забвение.

Ужасная это была мысль. Гаррис и я, очевидно, были поражены ею одновременно. Мы решили спасти его, и в этом благородном порыве личная наша размолвка была позабыта. Мы бросились к нему и сорвали с него одеяло, Гаррис хватил его туфлей, а я заревел ему в ухо, и он проснулся.

– Что случилось? – пробормотал он, садясь на кровати.

– Вставай ты, тупоголовый соня! – загремел Гаррис. – Четверть десятого! Что?.. – взвизгнул он, соскакивая с кровати в лохань. – Что за черт сунул сюда эту штуку?..

Мы сказали ему, что надо было быть дураком, чтобы не заметить лохань.

Мы кончили одеваться; когда же дошло до мелочей, вспомнили, что уложили зубные щетки и щетку с гребнем (я знал, что эта зубная щетка таки вгонит меня в могилу), и пришлось отправиться вниз и выудить их из чемодана. А когда мы покончили с этим, Джордж потребовал бритвенный прибор. Мы объявили ему, что он может одно утро обойтись без бритья, ибо мы отнюдь не намерены еще раз распаковывать этот чертов саквояж ни ради него, ни ради кого бы то ни было из ему подобных. Он возразил:

– Не мелите вздора. Как я могу показаться в Сити в этом виде?

Конечно, немного жестоко по отношению к Сити, но что нам до страданий человечества? Как выразился Гаррис с обычной вульгарностью, придется Сити переварить его и таким.

Мы спустились вниз завтракать. Монморанси пригласил двух собак проводить его, и они коротали время, грызясь на пороге входной двери. Мы успокоили их зонтиком и сели за котлеты и холодное мясо.

Гаррис сказал:

– Важнее всего – плотно позавтракать, – и начал с двух котлет, пояснив, что ест сперва горячее, так как мясо может и подождать.

Джордж завладел газетой и прочел нам о всех несчастных случаях на воде и предсказание погоды, сулившее «дождь, холод, переменную облачность (самое зловещее, что можно сказать о погоде), местами грозы, восточный ветер, с пониженным давлением в средних графствах (Лондон и Ла-Манш). Барометр падает».

Из всех пустых, раздражающих дурачеств, которыми нам досаждают, самое невыносимое, по-моему, это мошенническое предсказание погоды. Оно «предсказывает» как раз то, что происходило вчера или третьего дня, и совершенно противоположное тому, что случится сегодня.