Кардинал Ришелье и становление Франции - Леви Энтони - Страница 12

Мария Медичи действовала быстро и получила регентство прежде, чем на него успел заявить права кто-либо из принцев крови. Принц Конде, сын Анри I Конде, недавно умершего кузена короля, был в плохих отношениях с Генрихом IV и скрывался в Милане, принадлежавшем враждебной Испании.[54] Что касается двух других двоюродных братьев, то старший из них Франсуа, принц Конти, молча согласился с регентством королевы-матери, а второго — Карла, графа Суассонского — не было в Париже.

Так случилось, что в день убийства проходила сессия парламента, хотя его президент и главный судья лежал дома с приступом подагры. Он немедленно приехал, вызвав тех представителей пяти других парижских судов, которых удалось найти. Герцог д’Эпернон, командующий французской пехотой, председательствовал по праву старшинства, и хотя постановления этого собрания не имели конституционной силы, около половины седьмого вечера Мария Медичи была единогласно признана регентшей. Это было решение влиятельных парижан, которое должно было стать окончательным. Конституционность была обеспечена на следующий день с помощью процедуры lit de justice. Конти и шестилетний сын графа Суассонского присутствовали на заседании вместе со всеми кардиналами, епископами и пэрами, которых только удалось собрать. Никто не слушал восьмилетнего короля, но именно по его приказу председатель суда Сийери облек его мать полномочиями регента.

Детство будущего Людовика XIII нельзя было назвать счастливым.[55] Он был старшим из шестерых детей Генриха и Марии Медичи, которая была женщиной грубой, вульгарной, не блиставшей умом и абсолютно лишенной какой-либо изысканности и личного обаяния. У нее совсем не было друзей, за исключением ее соотечественницы Леоноры Галигаи и ее супруга, флорентийца Кончино Кончини. Однако Мария была плодовитой. И это было особенно важно для французской монархии, поскольку не только первая жена Генриха IV, Маргарита Валуа, не родила ни одного ребенка, но и из венценосных жен трех предыдущих королей, Генриха III, Карла IX и Франциска II, только Елизавета Австрийская, супруга Карла IX, смогла произвести на свет законнорожденное дитя — дочь, чей пол препятствовал наследованию престола.

Ришелье в своих «Мемуарах» пишет, что услышал об убийстве в Куссе от Себастьена Бутийе. Он всерьез предполагал, что вместо спокойной передачи власти, которая имела место в действительности, в обществе начнутся беспорядки, однако регентша не просила дю Плесси о помощи и не желала ее. Другие, вроде Ла Рошпозе, спешили заявить о себе и занять место в ее окружении, посылая ей рапорты о передвижениях войск и о собраниях дворян. Дю Плесси пошел еще дальше, по собственному почину направив клятву верности от собственного имени и от лица своего духовенства. Когда придет время, дю Плесси, известный в Париже как брат Анри («le frére de М. de Richelieu»), найдет себе место при дворе, но скорее с помощью Анри и мужа их сестры Франсуазы, Рене де Виньеро, сеньора дю Пон-Курле, чем благодаря собственным усилиям. Анри де Ришелье был достаточно умен, для того чтобы не передавать Марии Медичи раболепное письмо и письменную присягу своего брата, предлагающего свои услуги и выражающего соболезнования. В этот раз обаяние дю Плесси, побежденное честолюбием, превратилось в подобострастие.

Бутийе написал дю Плесси, что тот не должен ничего говорить, но не смог помешать тому, чтобы он широко известил окружение регентши о своем намерении приехать в Париж и принести присягу. Бутийе раздал эти письма. Дю Плесси приехал в Париж и провел там большую часть второй половины 1610 г., испытывая немалое огорчение от отсутствия каких-либо намерений дать ему должность при дворе, которой, по его мнению, он был несомненно достоин. Он вернулся не в Люсон, а в Куссе и старался побороть обиду с помощью активной деятельности, рассылая неудобочитаемые и плохо продуманные письма своим главным викариям, подчиненным ему, но старшим по возрасту, а также ведя более обдуманную, но по-прежнему бурную переписку с теми, кто мог сейчас или в будущем содействовать его карьере.

Генрих IV готовился не только оккупировать Юлих, но и поддержать герцога Савойского в его военных действиях против находившегося под испанским владычеством Миланского герцогства. За исключением талантливого, но остававшегося гугенотом Сюлли, Мария Медичи сохранила всех доставшихся ей по наследству советников[56] и под их влиянием согласилась с присоединением Юлиха к империи 2 сентября 1610 г. и полным выходом Франции из кампании против Милана, вынудив Савойю искать защиты у испанцев.

Мария Медичи действительно не нуждалась в услугах, которые настойчиво предлагал ей юный епископ Люсона, но игра стоила свеч, и его шаги были предприняты в подходящий момент: к 1611 г. расходы на содержание двора выросли вдвое.[57] Личные амбиции удовлетворялись на беспрецедентном уровне. Среди тех, кто извлек выгоду из ситуации, были названая сестра Марии Медичи, Леонора Галигаи, и ее муж-флорентиец Кончино Кончини, к сентябрю 1610 г. уже ставший, по свидетельству испанского посла, фаворитом Марии Медичи.[58] Не упуская ни одной возможности обогащения, Кончини приобрел титул маркиза д’Анкра, пост наместника Пикардии (9 февраля 1611 г.) и должность постельничего королевы. Однако к 1612 г. среди высшего дворянства стало вновь усиливаться враждебное отношение к регентству. Несмотря на все попытки купить их расположение, аристократы возвращались в свои провинции и собирали личные армии.

Дю Плесси вернулся в Париж в 1611 г., сняв дом у Дени Бутийе.[59] Ему удалось получить патентные грамоты на учреждение семинарии, зарегистрированные парламентом, и разрешение на наследование недавно умершей настоятельнице монастыря Фонтевро в его епархии, для чего потребовалось монаршее одобрение. Большую часть этого года он был болен, но при этом все-таки вел переговоры с Мериком де Виком, королевским советником, в обязанности которого входило улаживать конфессиональные споры в Пуату. Официальные круги Парижа, обеспокоенные собранием гугенотов в Сомюре в 1611 г., начали с большим одобрением относиться к епископской деятельности дю Плесси.

Хотя дисциплинарные декреты Тридентского собора[60] не были обнародованы в Люсоне до 1622 г., дю Плесси управлял своей епархией именно в их духе. Он нуждался в просвещенном и передовом клире, способном доказать несостоятельность теологических позиций гугенотов, а соответственно — и в определенном сотрудничестве с консервативным капитулом, который считал, что новый епископ узурпировал его права. Дю Плесси предложил основать семинарию, он был твердым и внимательным администратором, деспотичным по нраву, но готовым много работать и достигать своих целей в основном с помощью обаяния. А между тем его честолюбие хотя и не позволяло ему пока прямо использовать политическое влияние для достижения личных целей, но, несомненно, побуждало к приобретению более высокого статуса и большего количества денег. Он внимательно следил за появлением новых, более привлекательных епископских вакансий.[61]

Многие из религиозных учреждений его епархии контролировались извне, некоторые зависели от крупных аббатств, другие же обеспечивали доходом, часто через посредников, несколько знатных французских семейств. Монастыри религиозных орденов не подчинялись его юрисдикции, однако, как и многие епископы-реформаторы его поколения, в частности Ла Рошпозе, дю Плесси находил выход, привлекая в свою епархию новые конгрегации, не обладающие подобным иммунитетом и предназначенные для сугубо пастырских целей (как, например, монашеская организация визитандинок, основанная в 1610 г. Жанной Франсуазой де Шанталь и Франциском Сальским).[62] В 1611 г. Берюль, в чьей системе духовных ценностей особый упор делался на важность иерархии духовенства и концепцию «служения», создал французскую общину ораторианцев — не связанных монашеским обетом священников — по модели Оратории, основанной в Риме Филиппом Нери. Относясь с неприязнью к традиционным монашеским обетам и к освобождению монастырей из-под епископальной юрисдикции, он намеревался наладить систему образования священников, и дю Плесси тут же пригласил французских ораторианцев в свою епархию. К июню 1612 г. многие члены Оратории стали его частыми гостями, проводя в его епархии по 5–6 месяцев подряд.