Сегодня и ежедневно - Драгунский Виктор Юзефович - Страница 2

Я прикидывал в уме самые различные варианты. Из комнаты инспектора вышел Борис. Мы с ним старые товарищи. Он знал меня еще молодым, розовым мальчишкой. Мы с ним старые товарищи, но я его молодым не знал. Он всегда был высоким, плотным, одет в отличную черную пару, тщательно причесан на пробор. Увидев меня, Борис ускорил шаги. Он подошел ко мне. Мы пожали друг другу руки.

- Ты приехал, Николай? - сказал Борис, как всегда чуточку в нос. - Ты приехал?

- Вот он я.

Он положил мне руку на плечо. Значит, рад был свидеться. Он дружил еще с моим отцом. Однажды, когда мать спала, я снял с ее руки кольцо и проглотил его. Оно встало у меня поперек горла. Отец схватил меня на руки и побежал. Я задыхался и синел. Отец бежал по цирку как слепой. Он тыкался во все двери и не мог найти выхода. Его увидел Борис. Он отнял меня у отца, этот решительный человек, и мизинцем вытащил застрявшее в горле кольцо. Теперь он стоял, положив руку мне на плечо, и радовался, что мы свиделись. Я радовался, наверно, еще больше. Я знал, что мы хотим поцеловаться. Мы оба знали это, и с нас было достаточно.

- Что-нибудь нужно? - спросил Борис.

- Нет, - сказал я, - ничего не нужно. Я выйду, а ты стой сбоку сыграем мою любимую. Классику.

- Вильгельм Телль? - спросил Борис.

- Да, Вильгельм Телль, - сказал я.

Я люблю это старое, классическое, наивное и уморительное антре. Я видел многих исполнителей этой бесподобной сценки, но я никого их не сравню с отцом, сам я только подражаю ему, и теперь выбором этой сценки для сегодняшнего вечера я хотел сделать приятное Борису. Он это понял, я видел, как благодарно сбежались морщинки к углам его глаз. В это время к нам подошел Жек. Тоже старый друг, профессор всех возможных и невозможных цирковых искусств, в униформе нет никого старше его, опытней и умелей. Да он, собственно, и не униформист, он гораздо выше любого инженера, он прекрасно разбирается во всех цирковых аппаратах, сам может сконструировать удивительные вещи, отремонтировать все на свете - от медвежьего намордника до какого-нибудь капризничающего подшипника в "воздушной ракете". Он - главный помощник Бориса, его верная опора, и я люблю его юмор, его седые волосы, шрам на лбу и коричневый румянец.

- Кого мы видим! - сказал Жек. - Мы видим короля клоунады! И мы видим его уже готовым. Запишите, он уже в костюме! Ну, здорово! Как она, жизнь?

- Как в сказке, - сказал я. - Чем дальше, тем интересней.

- Ага, живой! - сказал Жек. - Раз шутит - значит, живой. А про тебя здесь говорили, что ты подорвался!

- Это верно, - сказал я. - Что верно, то верно - подорвался.

Борис придвинулся ко мне близко и стал рассматривать мое лицо. Он внимательно осмотрел меня сверху вниз, потом снизу вверх. Это было похоже на обнюхивание.

- Ничего не вижу, - сказал Борис, - а сказали - подорвался, все лицо изуродовал. Где же следы? Ничего не видать...

- Есть следы, - сказал я. - Я теперь весь в синюю крапочку. Очень интересный.

- Хорошо, что глаза не выжгло, - сказал Жек. - Но небось исчезла вся ваша неземная красота? Бедные девочки, погиб ихний красавчик.

- Не беспокойся за моих девочек, я еще лучше стал, тебе говорят. Теперь девочки со стульев падают, как только я выхожу на манеж.

- Ах, вот оно что! - сказал Жек. - Там у центрального входа целых три штуки валяются, это, случаем, не через вас? Не ваши это жертвы?

- Ну да, мои, - сказал я. - Неужели вы не знали? Одичали вы тут как-то.

- Слушай, - сказал Борис, - сколько можно разыгрывать? Расскажи-ка, что будешь делать? Я тебе нужен?..

- Да ведь я говорил. Вильгельм Телль.

- Ну да. А на выход?..

- На выход "собачку".

- "Собачку"?

Было видно, что ему по душе мое пристрастие к старым "классическим" репризам. Но что-то его тревожило.

- Да, - сказал я, - "собачку". А что? Ты имеешь что-нибудь против?

- Да нет, - сказал он нерешительно. - Я ничего не имею против. Но ведь ее давно не делают. Вышла из моды. Забытые страницы.

- Ну да, беззубое зубоскальство...

- Безыдейщина, - вздохнул Жек. - Куда там!

- Тогда сделаем так, - сказал я. - "Добрый вечер! - скажу я. - Здрасте! Я клоун! Разрешите мне приветствовать вас от имени всего нашего дружного, спаянного коллектива.

Вот бежит речушка,

А за нею лес!

А над ним сияют

Огни только что открытой,

но довольно-таки мощной ГЭС".

- Во-во! - сказал Жек. - Очень хорошо. Все будут хохотать как сумасшедшие. Они попадают прямо со стульев. Пойду соломки постелю.

- Понимаешь, я какой-то странный, - сказал я, - чокнутый, наверно. Мне хочется, чтобы они действительно смеялись. Наяву. Раз я клоун и раз я к ним вышел, они должны смеяться. Понимаешь, я чокнутый, и мне так кажется. Иначе я никуда не гожусь. И не беспокойся, они будут смеяться вполне идейно. Я это умею. Я живу как раз для этого, уважаемые члены дорпрофсожа!

- Разошелся, - сказал Жек, - кипятится...

Я сказал:

- Если они не смеются, если они не будут смеяться, когда я выхожу в манеж, можете послать меня ко всем собачьим свиньям. Меня вместе с моим париком, штанами и репертуарным отделом Главного управления цирков.

- Тише, - сказал Жек, - говори шепотом. Начальство услышит - голову оторвет.

- Плевал я на твое начальство.

- Замолкни, Жек, - сказал Борис, - не зли его. Ведь он же перед выходом. Ему сейчас работать... - И он повернулся ко мне.

А я не злился. Сказал, что думаю, вот и все.

- Ты где остановился? - спросил Борис.

- Еще нигде. Прямо с вокзала в цирк. Прошел наверх, заглянул в малый коридор, а на дверях моя афиша. Ты устроил?

- Ну, я, - сказал Борис.

- Спасибо, - сказал я, - это здорово, когда есть собственная гардеробная. Маленькая, но своя. Это дом.

Да, да. Мы бездомные бродяги, и для нас своя отдельная гардеробная это дом и мир. Не люблю гримироваться в длинной общей комнате на восемнадцать человек, в комнате, где шумно, как на стадионе, и где твоя соседка справа, юная акробатка, - обязательно кормящая мать, а сосед слева занят тем, что целый день лечит собачку-математика от нервного расстройства.

- Спасибо, - сказал я еще раз.

- Вы заслужили, родные. - Жек все шутил.

Борис прислушался и скрылся за занавеской. Через секунду он вернулся к нам.