Отреченные гимны - Евсеев Борис Тимофеевич - Страница 26

Шли изматывающе долго - лесенками, коридорами, - потом спускались на лифте. В конце концов и лифт остался позади, Ложкин сказал "здеся", зажег свет, осветив над широкой железной дверью трехцветную надпись:

"2-й образцовый московский сераль"

- Ты, сука! - Нелепин развернулся к Ложкину, готовясь дать котику по зубам. - Шутить после будешь!

- Какие шутки! Никак невозможно шутить, господа хорошие! Тут ваша барышня, - он стеснительно потупился. - Своенравная, доложу я вам, барышня, а уж гордая, а неприступная! Только сейчас у нас перерыв. Не знаю, как и быть...

Здесь-то, осмыслив надпись до конца, и стал бухать ногами в железную дверь Нелепин, а Дурнев зашелся смехом. Этот смех и несколько нанесенных в бешенстве ударов Иванна и слышала.

- Вы? - отойдя к дивану, она села, не прислоняясь к спинке. - Что ж, входите...

Все зарябило и съехало в сторону перед глазами Нелепина: мелькнула Волга, теплоход, "малинка", потом - серые, огромные под чуть влажноватыми ресницами, глаза Иванны.

Задыхаясь от прихлынувшей к горлу тесноты, он скинул пальто.

- Вам что, дурно? - чуть мягче, уже без внутреннего вызова, спросила Иванна.

- Я за вами. Если конечно... Я ведь понимаю... Никаких прав на вас у меня нет... Но все-таки... Я искал вас. С того самого вечера.

- Плохо искали... - горько, с неприятной и неуместной злобинкой в голосе выдохнула Иванна.

Чтобы как-то притекшую горечь унять, она откинулась на спинку дивана и, желая казаться равнодушно-наглой, чуть выставила из-под халата матово блеснувшие лодыжки.

- Не так уж плохо искал я. Но ведь вы и сами могли как-то обозначиться! Там, на теплоходе... Ну, в общем, вы ведь меня сразу среди других отметили. Уж извините за наблюдательность. - Нелепин вдруг осерчал, резко отчеканил: - Мне показалось - я вам не безразличен... И вы могли...

- Что я могла? Что? - наглости с равнодушием как не бывало. - Такие, как вы, меня сюда запроторили, используют как хотят!

- Послушайте, Иванна Михайловна! - Нелепин внезапно для самого себя вскочил, обронил беззаметно на пол пальто, поднял, пересел на диван. - Не надо так... Оставим! Все забудется, все поправимо!

- Забудется? - низким, чужим голосом протянула вдруг Иванна. Затем словно самой себя испугавшись, закрыла глаза, и уже из-за этой завесы, отгородясь ею от тяжко нависшего над нею мира, вышепнула: - Поцелуй меня. Я скучала...

От неожиданности Нелепин чуть отстранился, но тут же быстро наклонился, поцеловал ее в щеку, потом в краешек губ.

- Еще...

Он поцеловал крепче в обметанные утренней сухою тоской губы. Иванна разлепила ресницы. В глаза ей кинулось ржавое, треснутое зеркало в грязненьких пятнах, она полубессмысленно обошла комнату взглядом и неожиданно протяжно захохотала...

Нелепина шатнуло в сторону.

- Вы ведь все так начинаете! Мягко стелете, да жестко спать. Мягонько, мягонько, а потом вжик - и на блюдо... Сколько ты за меня дал? - вдруг, как гадюка, зашипела она, приблизив серые ненавидящие глаза к глазам нелепинским. - Сколько? Они ведь бесплатно сюда не пускают! Ты день купил? Час? Всю ночь? Говори!

- Замолчи! - кровь, давно теснившая горло, медленно, как вода в колодце перед грозой, стала вздыматься к затылку, к вискам. - Сука! - уже не сдерживая себя, и где-то глубоко внутри своей бесконтрольной свободой восхищаясь, и по мере разрастанья крика все больше этой свободе потакая, заорал Нелепин.

Иванна вскочила, метнулась к двери. Нелепин хотел ее удержать, она вырвалась и тогда он неприцельно, вкось, вмазал ей ладонью по лицу. В ответ, обернувшись, она царапнула коготками его скулу. Тогда он ударил ее жестче, сильней, кулаком в ключицу. Охнув, она припала на одно колено.

Не соображая, что делает, он ударил ее кулаком по шее.

- Бей, бей, - стонала она, поднимаясь на ноги, - бей!

Он ударял еще и еще, не разбирая, куда бьет, и опомнился только, увидев на руке своей кровь. Враз ощутив ужас происходящего, не глядя на побитую Иванну (хоть ему ужасно вдруг захотелось узнать, что он такое ей разбил: нос? губы? ), подхватив с полу пальто, кинулся Нелепин из комнаты в темненький коридор.

Быстро дошагав до дверей лифта, рванул он с низкого дивана, зачем-то установленного в темноте рядом с лифтом, Дурнева: - Давай наверх!

Высунул голову из какой-то двери и котик Ложкин. Глянув на всклокоченного Нелепина, заулыбался постно:

- Гордая барышня! Говорил же вам! А денежки-то я уже оприходовал. Денежки - тю-тю! Так что забирайте свою кралю, берите, владейте!

Нелепин, толкнув вставшего на пути Ложкина так, что тот грохнулся о стену, - шагнул к лифту.

Скандальных посетителей "2-го московского сераля" давно и след простыл, когда терший по очереди все ушибленные места котик Ложкин поднялся в контору, рухнул в кресло, ухватил обезьяньей ручкой телефонную трубку, стал звонить в охрану:

- Енту из седьмого номера сей момент с вещичками наверх. Да в шею, в шею отсэда! Куда? А куда хотите! Хоть в топку в котельной киньте! Или нет. Подержите до вечера у Огурца. А потом - как обычно... Да. Да! По второму варианту и сделайте!..

Жаль! Жаль, не слышал наглых Исайкиных словес крупный специалист по раскрытию убийств Никодим Фомич, следователь Степененко! Жаль, был он в тот час далече и от поганого Огурца, и от "2-го московского сераля"! А то б... А то расправил бы следователь плечики, вздернул повыше встрепанную головку, сказал бы обличающие слова, выхватил из кармана прокурорский ордерок и показал бы его всем, всем, всем! И напугал бы ордерком сутенеров и сталинистов! Хакамадистов, жириновцев, интеллигентиков! Содержателей притонов, громил, педрил! Детей-убийц, наконец! И наслал бы на них гром и молнию, и опрокинул бы на них "Pater noster" и "Mallus malleficarum"! И стер бы всем этим с лица земли недоносков! Ну а заодно и скромного романиста, считывающего с пленочки нечто в Москве невозможное и несуществующее, до смерти напугал бы. И заплакал бы романист навзрыд! Заплакал бы потому, что следователь этот вовсе не из книжечки на свет явился. Не из громадно-высоких женских дум наших юристочек детективных в Москву он порхнул! А порхнул он вообще черт знает откуда! Может, ветрами революционно-демократическими зачат был, может, вообще из-под земли, сбивая с рукавов синенькое пламя, выскочил!

Но скакал в тот час, вскидывая копытца (как потешечка заводная), следователь совсем по другим улочкам.

Ночные встречи

Розово-бесшумный, как бабочка "мертвая голова", крестоспинный, в чем-то слегка человекоподобный (если глядеть на него сверху) "мерс" с тихой прытью воздушного шпиона пересек Трубную площадь, заскользил по Москве.

Рядом с водителем сидел притихший, утопивший свой разум в вечернем растворе света и тьмы сочинитель слухов. Бежали за машиной, дразнясь как цыганские дети, огни лавчонок, ресторанов, покалывали зрачки тошно-слезливые подъездные огоньки. Однако ничто мелкое и частное не проникало сейчас в голову сочинителя. Только - крупное, крупняк! А что крупней Москвы? И вот она вам, пожалуйста, - тайно украденная, навсегда присвоенная, скрытно руководимая! Вот они, изгибы-впадины послушного московского тела! Сейчас-то Москва спокойна, ни о чем не догадывается, лишь сладко вздрагивает, отдаваясь одновременно и смутному беспамятству, и лени, и сну. Но завтра, завтра! Скорчит Москву на один бок, кольнет в другой, отнимет палец на руке или даже всю руку. И как не бывало сна! Зашевелится, застонет! Потому как завтра - острой спиралькой да в женское, в живое тело Москвы вкрутится и надолго в ней поселится слух. Ну что с ней, с сердешной, завтра произойдет, ежели выпустит Дюдя давно лелеемый слушок о введении в Москве обязательного для всех многоженства? Взметнутся волны гнева и радости, заблеют обиженные, станут дико вопить облагодетельствованные. Или - еще слушок: об отсоединении Московской области от Москвы и о присоединении ее (минуя границы государства Российского), к Финляндии? А слушок о том, что хранившиеся долгие годы в Третьем Мавзолее отдельно друг от друга верхняя и нижняя части тайно мумифицированного тела И. Сталина особым способом сращены и уже делают первые разминочные шаги по ближней кунцевской даче? А слух о выборе (конечно же, общенародном!) Всероссийского Папы? Не императора, заметьте, не президента, а именно Папы Всероссийского, совмещающего в себе и духовную, и финансовую, и иную-прочую (как это у пап водится) власть. То-то шуму хлынет, то-то крику! Какие головы полетят, какие языки сами под нож сунуты будут!