Аванпост прогресса - Конрад Джозеф - Страница 6

– На случай болезни, – объяснил он.

Карлье одобрил.

– Когда человек болен, – сказал он, – маленькое лакомство вроде этого очень ободряет.

Они ждали. Двор стал зарастать густой травой. Колокол больше никогда не звонил. Дни проходили, молчаливые, томительные и тягучие. Когда Кайер и Карлье разговаривали, они огрызались, и их молчание было горько, словно окрашено горечью их мыслей.

Однажды, позавтракав вареным рисом, Карлье поставил свою чашку, не притронувшись к кофе, и сказал.

– К черту всё! Выпьем разок чашку приличного кофе. Достаньте тот сахар, Кайер!

– Для больных, – пробормотал Кайер, не поднимая глаз.

– «Для больных», – передразнил Карлье. – Вздор!… Ладно! Я болен.

– Вы больны не больше, чем я, а я обхожусь без сахара, – миролюбивым тоном сказал Кайер.

– Живо! Тащите сахар, старый скупердяй, торговец невольниками.

Кайер быстро поднял голову. Карлье улыбался с вызывающей наглостью. И вдруг Кайеру почудилось, что раньше он никогда не видел этого человека. Кто он такой? Он ничего о нем не знал. На что он был способен? Кайера внезапно охватило сильное волнение, словно ему грозило что-то неведомое, опасное, грозил конец. Но ему удалось проговорить сдержанно:

– Эта шутка очень дурного тона. Не повторяйте ее.

– Шутка! – воскликнул Карлье, придвигаясь на своем стуле. – Я голоден, я болен – я не шучу. Я ненавижу лицемеров. Вы лицемер! Вы торговец невольниками. Я торговец невольниками. В этой проклятой стране только и есть, что торговцы невольниками. Я желаю во что бы то ни стало пить сегодня кофе с сахаром!

– Я запрещаю говорить со мной в таком тоне, – с решительным видом сказал Кайер.

– Вы! Что такое? – крикнул Карлье, вскакивая.

Кайер тоже поднялся.

– Я ваш начальник, – начал он, стараясь, чтобы голос его не дрожал.

– Что? – заревел тот. – Кто начальник? Нет здесь никакого начальника, ничего здесь нет; здесь только вы да я. Тащите сахар, толстопузый осел!

– Придержите язык! Убирайтесь из комнаты! – взвизгнул Кайер. – Я вас выгоняю со службы, негодяй!

Карлье замахнулся табуретом. Он взбесился не на шутку.

– Ах ты, жалкий растяпа, получай! – взревел он. Кайер нырнул под стол, и табурет ударился о внутреннюю соломенную стену.

Карлье старался опрокинуть стол, а Кайер в отчаянии слепо ринулся вперед, опустив голову, как загнанная свинья, и, сбив с ног своего друга, помчался по веранде прямо в свою комнату. Он запер дверь, схватил револьвер и остановился, тяжело дыша. Меньше чем через минуту Карлье начал бешено стучать в дверь н орать:

– Если ты не принесешь сахару, я тебя пристрелю, как собаку. Ну… раз… два… три… Не хочешь? Я тебе покажу, кто здесь хозяин!

Кайер решил, что дверь не выдержит, и вылез в квадратное отверстие, служившее в его комнате окном. Теперь их разделял весь дом. Но у Карлье, видимо, не хватало сил выломать дверь, и Кайер услыхал, как он пустился бежать в обход. Тогда и он бросился бегом, с трудом передвигая распухшие ноги. Он бежал во всю прыть, сжимая револьвер, и, однако, не в силах был понять, что с ним случилось. Он видел дом Маколы, потом склад, реку, овраг и низкие кусты; он снова увидел всё это, когда второй раз обегал вокруг дома. И снова они мелькнули мимо него. В то утро он шага не мог сделать без стона. А теперь он бежал. Он бежал достаточно быстро, чтобы держаться впереди другого человека.

Когда он, ослабев, в отчаянии подумал: «Я умру раньше, чем сделаю следующий круг», – он услышал, как тот, другой, тяжело споткнулся и остановился. Он также остановился. Ему принадлежала задняя стена, а Карлье – фасад дома, как и раньше. Он слышал, как тот, ругаясь, бросился на стул, и вдруг у него самого ноги подкосились и он, соскользнув, очутился в сидячем положении, прислонясь спиной к стене. Во рту у него совсем пересохло, а лицо было мокро от пота… и от слез. Из-за чего всё это произошло? Ему это казалось каким-то ужасным наваждением, казалось, что он грезит, сходит с ума. Через некоторое время он собрался с мыслями. Из-за чего они поспорили? Из-за сахара! Какая нелепость! Да ведь он бы отдал его, – ему он не нужен. И он начал подниматься на ноги, внезапно почувствовав себя в безопасности. Но не успел он выпрямиться, как вмешался здравый смысл и снова поверг его в отчаяние. Он подумал: «Если я сейчас уступлю этому скотине солдату, он снова устроит ужасную сцену завтра и послезавтра – каждый день… предъявит новые претензии, будет топтать меня, мучить, сделает своим рабом и – и я погибну! Погибну! Пароход может прийти не скоро, может совсем не прийти». Его трясло так, что он должен был снова опуститься на пол. Эта дрожь была вызвана сознанием беспомощности. Он чувствовал, что не может, не станет больше двигаться. Он был совершенно ошеломлен, внезапно осознав безвыходность положения, – в одну секунду и жизнь и смерть сделались одинаково трудными и ужасными.

Вдруг он услышал, как тот оттолкнул свой стул, и тогда Кайер с необычайной легкостью вскочил на ноги. Он прислушался и пришел в замешательство. Нужно опять бежать! Направо или налево? Он услышал шаги. Он бросился налево, сжимая свой револьвер, и в тот же момент, как ему казалось, они налетели друг на друга. Оба вскрикнули от изумления. Раздался выстрел, вспыхнул красный огонь, вырвался густой дым; и Кайер, оглушенный и ослепленный, побежал назад, в голове мелькнуло: «Я ранен, всё кончено». Он я«дал, что другой обежит кругом, будет наслаждаться его агонией. Он ухватился за столб веранды. „Всё кончено!“ Потом он услышал падение тяжелого тела по ту сторону дома, словпо кто-то навзничь повалился на стул, опрокинув его. Затем молчание. Ничего больше не случилось. Он не умер. Только плечо было как будто сильно повреждено, и револьвер он потерял. Он был безоружен, беспомощен! Он ждал своей участи. Того, другого, не было слышно. Конечно, Это хитрость. Он крадется к нему сейчас. С какой стороны? Выть может, в эту самую минуту он прицеливается!

После нескольких секунд нелепых и мучительных колебаний он решил пойти навстречу своей судьбе. Он был готов на все уступки. Он завернул за угол, придерживаясь рукой за стену, сделал несколько шагов и едва не потерял сознание. Он увидел на полу пару задранных вверх ног, выступающих из-за другого угла. Белые голые ноги в красных туфлях. Он почувствовал дурноту, и на секунду его окутал мрак. Потом перед ним появился Макола и спокойно сказал:

– Идемте, мистер Кайер. Он умер.

Он разразился слезами благодарности – громкими истерическими рыданиями. Немного погодя он осознал, что сидит в кресле перед Карлье, который лежал, вытянувшись на спине. Макола стоял на коленях над телом.

– Это ваш револьвер? – спросил Макола, поднимаясь.

– Да, – сказал Кайер, затем поспешно прибавил: – Он гнался за мной, чтобы меня пристрелить, понимаете?

– Да, понимаю, – сказал Макола. – Здесь только один револьвер. Где ж его?

– Не знаю, – прошептал Кайер, и голос у него вдруг ослабел.

– Пойду поищу его, – тихо сказал тот. Он пошел вокруг по веранде дома, а Кайер сидел неподвижно и глядел на труп. Макола вернулся с пустыми руками, постоял в глубокой задумчивости, затем спокойно направился в комнату убитого и сейчас же вышел с револьвером, который он показал Кайеру. Кайер закрыл глаза. Всё перед ним закружилось. Жизнь оказалась более страшной и трудной, чем смерть. Он застрелил безоружного человека.

Подумав немного, Макола тихо сказал, указывая на мертвого, который лежал с вытекшим правым глазом:

– Он умер от лихорадки.

Кайер посмотрел на него тупо.

– Да, – задумчиво повторил Макола, наклоняясь над трупом, – я думаю, он умер от лихорадки. Похороним его завтра.

И он медленно ушел к поджидавшей его жене, оставив двух белых на веранде.

Настала ночь, а Кайер не трогался со своего стула. Он сидел неподвижно, словно накурился опиума. Напряженность эмоций, какие он пережил, сменилась крайней усталостью и спокойствием. За несколько коротких часов он измерил глубину ужаса и отчаяния и теперь отдыхал в сознании, что жизнь уже не скрывает от него тайн, не скрывает их и смерть. Он сидел подле мертвеца и думал, много и по-новому. Он, казалось, целиком отрешился от самого себя. Его старые мысли, убеждения, вкусы – всё то, что он уважал или ненавидел, – предстали наконец в их истинном свете. Показались подлыми и ребячливыми, фальшивыми и смешными. Он упивался своей новой мудростью, пока сидел подле человека, которого убил. Он рассуждал сам с собой обо всем, что делается под солнцем, рассуждал с той превратной ясностью, какую можно подметить у некоторых сумасшедших. Между прочим он размышлял и о том, что этот мертвый человек был всё-таки вредным животным; люди умирают каждый день тысячами; быть может, десятками тысяч – кто мог сказать? – и в общей массе эта одна смерть совсем незаметна; не может она иметь никакого значения, – во всяком случае, для мыслящего существа. Он, Кайер, был мыслящим существом. Всю свою жизнь, вплоть до этого момента, он верил во всякую ерунду, как и остальное человечество, – глупцы! – но теперь он мыслит! Ои знал! Он пребывал в покое – он приблизился к высшей мудрости! Затем он попробовал представить себя мертвым, а Карлье – сидящим на стуле подле него; и эта попытка увенчалась таким неожиданным успехом, что в течение нескольких секунд он был не вполне уверен, кто мертвый, а кто живой. Однако эта необыкновенная сила воображения испугала его; разумным и своевременным усилием воли он спас себя от того, чтобы не стать Карлье. Сердце у него заколотилось, и его бросило в жар при мысли об этой опасности. Карлье! Что за чертовщина! Чтобы успокоить нервы, – не чудо, что они опять расходились, – он начал потихоньку насвистывать. Потом он вдруг заснул или думал, что спал, – за это время сгустился туман, и кто-то свистел в тумане.