Таймири (СИ) - Флоренская Юлия - Страница 47

Однако до убийства не дошло. Многоликого весьма кстати стало раздувать. Он раздувался и раздувался, злобно пыхтел, размахивал коротенькими ручками. Нож упал и обиженно залязгал по кровельному скату. А в следующую минуту прогремел взрыв.

…Ближе к полудню на другом конце деревни разразилось настоящее бедствие. На горизонте стаями голодных ворон слетелись полчища туч и, сомкнувшись в одну внушительную черную массу, понеслись к мирному поселению. Закружились лихой завертью, завились смертоносной воронкой, чтобы через эту воронку вобрать в себя пыль и песок.

— Ураган Мэйо приходит в долину раз в несколько лет, — повествовал Благодарный, глядя, как завороженные друзья таращатся на темное небо. Там, во мраке, мелькали тысячи быстрых молний. А вдалеке дико вращался смерч. — Он приходит, накатываясь, как волна. Этот вихрь непростой. Рушит дома, рвет на части машины, уносит людские жизни. Но понарошку.

— Что значит «понарошку»? — глухо спросила Таймири.

— Мэйо внушителен только с виду. Если не хочешь полгода ходить унылым, просто игнорируй его. Но, думаю, вам уже поздно что-либо говорить.

— Так ведь он крушит всё без разбору! — воскликнула Минорис, коченея от страха.

— Кино, — рассеянно отозвался Благодарный, вертя в руках чашку из своей коллекции фарфора. — Представьте, что смотрите фильм.

Однако по приближении смерча фильм сделался что-то уж больно реальным. Задребезжали оконные стекла, замело пылью фасады домов, а смерч принялся завывать. Крики бегущих людей, судя по всему, его только подзадоривали, и Мэйо набрасывался на них с яростью бездушной стихии. Но, собственно, он и был бездушной стихией.

— Н-не верится мне, что это всё фикция. В-вон как голосят! — с легким заиканием заметил из-под кровати Папирус.

Минорис всхлипывала. Она извела уже порядочную кучу носовых платков, которые Благодарный выуживал из своих карманов, как фокусник. Философ уткнулся в какую-то книгу и неподвижно просидел почти до самого вечера, пока не утихла буря.

А Таймири пребывала в полнейшем недоумении и даже чувствовала себя немножко обделенной. Вокруг твердят, будто за окном дома рушатся, люди летают. Она бы и не прочь на летучих людей поглядеть, так ведь на улице тишь да покой. Только глупый, бутафорский смерч. Нет, не смерч — смерчик. Такой в себя и пылинки не засосет.

— Что вы нам мозги пудрите? — обратилась она к хозяину. — Загипнотизировали, небось. Минорис до слез довели. Диоксид, вон, чуть ли не истуканом сделался. А на меня ваш гипноз не действует. Так-то.

— Хотите сказать, я мошенник и плут? — деликатнейшим образом осведомился Благодарный.

Таймири передернула плечами.

— Да ничего я не хочу сказать. Просто не понимаю, почему все видят, а я — нет. И почему у всех, кроме меня, резко испортилось настроение.

— Наверное, вы невосприимчивы к уверткам Мэйо. Он всегда мечтал казаться большим, грозным, таким, чтоб дыхание захватывало. Это, увы, недостаток многих смерчей. Если не получается раздуться на самом деле, они используют хитрый прием — и раздуваются в сознании у людей. Им лишь бы пыль в глаза пустить. Вон, как ваша подруга побелела. Отведите ее уже от окна. Пусть займется моей коллекцией гальки из Галечного моря. С риском для жизни собирал.

Там, снаружи, деревня погрузилась в неимоверный хаос. Жилые постройки беззвучно превращались в крошево, беззвучно носились по дорогам песчаные стены, и лишь смерч распевал ветряные арии хорошо поставленным голосом.

***

Остер Кинн сжал рукоятку ножа: «Чирк! Чирк!». Если нож как следует заточить о плоский камень, им не только калумет вытесать можно — всё, что душе угодно! Сбоку от входа в вигвам на чугунной плите чернели какие-то пиктограммы. Старайся — не старайся, а без Эдны Тау в этих закорючках ногу сломишь.

Из куполообразного шалаша вышла индианка, на ходу завязывая свой вампум.

— Не соскучился по бравым товарищам? — проникновенно спросила она.

Остер Кинн состроил кислую мину и принялся точить кинжал усерднее прежнего. Утро сегодня не задалось. Небо облепили мохнатые, хмурые тучи, и налетал влажный ветер, от которого на верхушках вигвамов печально звенели медные колокольчики.

— Какие ж они бравые? — сказал Остер Кинн, в задумчивости отложив работу. — Я хочу стать одним из вас. Некогда мне тратить время на…

— На воспоминания, — подсказала Эдна Тау. — И правильно.

Когда-то вождь подарил ей на удивление мягкие мокасины. В таких можно бесшумно ходить по самым опасным лесам. И удалиться можно, не издав ни единого шороха. Так, что этого никто даже и не заметит. Вот и Остер Кинн не заметил.

«Давненько не одолевала меня скука, — думал он. — Когда я путешествовал по пустыне, меня надежно стерегли опасности. И скуке было не подобраться. Когда плыл по реке за яхтой, скука, кажется, пару раз утонула, гоняясь за мной. Но выжила, зараза! Выжила…»

С досады он нечаянно полоснул себя ножом по руке.

— Ай! Елки мохнатые! — выругался он и отшвырнул кинжал куда подальше. — А ты окажи услугу, не мельтеши перед глазами!

Эта просьба адресовалась белому щенку, который от нечего делать возился у вигвама. Он, похоже, решил подкопаться под шатер — чересчур уж активно скреб когтями по адуляру. Потом, насторожив уши, отрывисто тявкнул.

— Да, да, проваливай! Иди туда, где ты действительно нужен! — наставительно сказал Остер Кинн. — И какая нелегкая тебя принесла?!

Щенок постоял с минуту, почесался, а потом возьми да как рвани зубами обшивку шалаша.

— Тебе эта шалость с лап не сойдет! — взбеленился Остер Кинн и швырнул в проказника точильным камнем — промах. Мишень ускользнула и растворилась во мгле леса.

А бледнолицый новичок «Меткая Рука» сгреб в охапку свою циновку и пошел подбирать метательный снаряд.

— Ты прогнал Зюма? — спросила Эдна Тау, высунувшись из вигвама.

— Ему здесь не место, — отрезал Остер Кинн. — Да и мне, впрочем, тоже…

— Что ты такое говоришь? — ужаснулась индианка. — Мы всегда тебе рады.

— Так-то оно так… — протянул путешественник. — Но без приключений я зачахну. Обрасту плесенью, мхом… Или чем там у вас обрастают?

Индианка обреченно вздохнула:

— Сарпарелью.

— Вот. Покроюсь сарпарелью — а вам потом думать, куда этого обросшего пристроить, чтоб не мешал.

— Значит, уйдешь?

Остер Кинн кивнул.

— Только не сейчас. Думаю, будет знак. И вот тогда-то…

— К Таймири? — спросила Эдна Тау.

— Ч-чего? — опешил тот. — Ну, нет! Таймири же в мастерскую намылилась. Мастерская почитай что монастырь. Она меня отошьет.

— А если бы не мастерская, попытал бы счастья? — лукаво прищурилась индианка.

— «Если бы» в мой лексикон не входит. Не люблю условное наклонение, — отрезал Остер Кинн и поспешил спрятаться в шалаше: стал накрапывать дождик.

19. О дарах и горных нимфах

С трогательной улыбкой на устах в комнату вошла Сэй-Тэнь. Она только что искупала и перепеленала ребенка, вымылась сама и облачилась во всё чистое.

Впервые за много месяцев ее окутывало умиротворение. Ритен-Уто умилительно пускал пузыри у нее на руках и издавал такие смешные писклявые звуки, что оттает кто угодно. Появление «мадонны с младенцем» немного разрядило обстановку в гостиной, и друзья сразу взбодрились.

— Ой! А я ведь совсем забыл! — воскликнул Благодарный. — Из головы начисто выветрилось. Я же для вас подарки приготовил!

При слове «подарки» у Папируса загорелись глаза и он расторопно вылез из-под кровати. А Благодарный подвел гостей к пузатому сундуку, украшенному резьбой да яшмовыми вставками. Отпер замок и не без гордости откинул крышку.

Таймири просияла: платья! Много платьев! Бери, что душа пожелает. Минорис издала восторженное «ах!» и молитвенно сложила руки. Ни мачеха, ни сводные сестры никогда не баловали ее нарядами. Себе они покупали самое лучшее, а ей доставались обноски.

— Я заметил, что ваша одежда поизносилась… В негодность пришла, — с заминкой пояснил Благодарный. — Вот и подумал: платья из сундука будут кстати. Я их, между прочим, сам шил. С кумой Дербенией. Она у нас швея высшего разряда.